Исповедь Империи

– Но что в ней? О чем эта «Исповедь»?

– Обо всем! – прошептал Финкельштейн с такой страстью, что слюна брызнула с его губ. – Она писала его в последние годы. Без придворных, без секретарей. Она описывала не то, что было, а то, что будет. Она… она видела будущее, Алеша. С математической точностью. Все наши кризисы, все наши падения, все наши взлеты. Она знала, куда качнется маятник. И главное… – он снова умолк, подбирая слова, – …главное, она знала, где находится точка невозврата. Точка, после которой империя обречена на коллапс. И мы, по ее мнению, уже прошли ее.

Алексей слушал, и его мозг отказывался верить. Звучало это как бред сумасшедшего. Мистика. Лженаука.

– Борис Леонидович, вы же сами меня учили – история не знает сослагательного наклонения. Это же… это гадание.

– Это не гадание! – резко, почти сердито оборвал его профессор. – Это анализ. Гениальный, хладнокровный, беспощадный анализ тенденций. Она взяла все слабости Российской Империи – крепостное право, гигантские территории, коррупцию, проблему престолонаследия – и экстраполировала их развитие на столетия вперед. Она не предсказывала будущее, она его просчитывала. Как математик решает уравнение. И ее выводы… ее выводы ужасают. Потому что они сбываются. С пугающей точностью.

Официантка принесла заказ. Профессор замолчал, уставившись в свою чашку с чаем. Его руки снова дрожали, когда он поднимал ее. Алексей молча ждал, пока она уйдет.

– И что же в ней? В этой «Исповеди»? – снова спросил он, уже без тени скепсиса. Легенда, пусть и безумная, начинала обретать плоть.

– Я не знаю до конца, – честно признался Финкельштейн. – Я видел только фрагменты. Намеки. Я наткнулся на эту коробку лет пятнадцать назад, когда начали потихоньку рассекречивать старые фонды. У меня было меньше времени, я успел лишь бегло все сфотографировать и сделать несколько пометок. Потом доступ к фонду снова закрыли. Надолго. А когда я начал потихоньку расшифровывать то, что успел сохранить… ко мне пришли.

– Кто? – Алексей почувствовал, как у него перехватило дыхание.

– Не знаю. Не представились. Два молодых человека в строгих костюмах. Очень вежливые. Сказали, что интересуются моими исследованиями. Задавали странные вопросы. Не о Екатерине, а о моих политических взглядах, о том, что я думаю о современном состоянии государства. Потом, как бы между делом, спросили, не находил ли я в архивах чего-то… «неудобного». Что-то, что могло бы подорвать исторические основы нашей страны.

– И что вы сказали?

– Я сказал, что я историк, а не политик. Что меня интересуют только факты. Они ушли. Но через неделю в моей квартире… – он замолчал и сделал глоток чая, чтобы успокоиться, – …в моей квартире был произведен обыск. Обыск! Представь? Причем вели себя как слоны в посудной лавке, все перевернули, но ничего, естественно, не взяли. Просто дали понять. После этого я все свои заметки, все копии уничтожил. Сжег в котельной на даче. И сделал вид, что ничего не было. И меня оставили в покое. Потому что я старый, я никому не интересен. А ты… – он посмотрел на Алексея прямым, тяжелым взглядом, – …ты молодой, амбициозный. Ты – угроза.

Алексей откинулся на спинку стула, пытаясь осмыслить услышанное. За всем этим стояла какая-то теневая структура, которая следила за архивами и устраняла все, что могло представлять идеологическую опасность. Звучало как паранойя. Но испуг профессора был настоящим. И его предупреждение на документе – тоже.

– Кто они, Борис Леонидович? ФСБ?

– Не знаю, – снова покачал головой профессор. – Может быть, они. А может, какая-то их внутренняя, особая группа. А может, вообще кто-то другой. Неважно. Важно, что они существуют. И они очень серьезны. И теперь, когда фонд снова открыли, и ты в него полез… они начнут следить и за тобой. Если уже не начали.

Они помолчали, каждый сконцентрировался на своих мыслях. Алексей чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Вчера он был архивистом, сегодня – мишенью для неизвестных спецслужб.

– Что же мне делать? – спросил он, и в его голосе прозвучала беспомощность, которая ему не понравилась.

– У тебя есть копии? – переспросил Финкельштейн.

– Да. На телефоне. И в облаке, в зашифрованном виде.

– Удали из облака. Сейчас же. И с телефона тоже. – приказал профессор.

– Но…

– Нет никаких «но», Алеша! – голос Финкельштейна снова стал резким. – Они могут получить доступ к твоим аккаунтам. Они уже, возможно, его имеют. Ты должен стереть все следы. Оригинал в архиве ты не трогаешь. Никаких заявлений, никаких научных статей. Ты забываешь об этом. Как о страшном сне.

– Забыть? – возмутился Алексей. – Вы сейчас сами сказали, что это величайшее открытие! Анализ государственного устройства, не имеющий аналогов!

– И именно поэтому оно должно быть забыто! – почти прошипел профессор, наклонившись через стол. Его лицо было совсем близко, и Алексей видел в его глазах не только страх, но и отчаянную, жгучую убежденность. – Ты думаешь, это знание поможет стране? Нет! Его используют враги, чтобы разрушить ее. Его используют глупцы, чтобы сеять панику. Или, что еще хуже, его используют те, у кого есть власть, чтобы эту власть укрепить, оправдывая любые меры «неизбежностью исторического процесса» по Екатерине! Эта информация – яд. В руках ребенка, каким являешься ты, да и я тоже, она убьет того, кто к ней прикоснется. Ты понял меня? Удали все. И забудь.

Алексей смотрел на профессора, и в его душе бушевала буря. С одной стороны – инстинкт самосохранения и авторитет учителя. С другой – жажда знания, профессиональный долг исследователя и какое-то новое, рождающееся в нем упрямство. Просто взять и отказаться от величайшей находки в своей жизни? Перечеркнуть все? Он не мог.

– Хорошо, – сказал он, просто чтобы прекратить этот разговор. – Я подумаю.

– Не думай, а делай! – настаивал Финкельштейн. – Сейчас же, сию минуту!

– Я сказал, я подумаю! – огрызнулся Алексей, и в его голосе впервые зазвучали металлические нотки.

Профессор откинулся в кресле, и на его лице появилось выражение горького понимания. Он видел, что не смог убедить Алексея.

– Глупец, – тихо произнес он, но беззлобно, скорее с сожалением. – Я тебя предупредил. Я выполнил свой долг.

– Борис Леонидович, а что значит «Зеркало»? – вспомнил Алексей. – Вы написали «См. «Зеркало»?

Финкельштейн вздохнул.

– Это ключ. Или название шифра. Я не уверен. Я так и не смог его расшифровать до конца. Но я понял одну вещь. Екатерина мыслила метафорами. Ее шифр – не просто замена букв. Он образный. «Ищи отражение в словах», – сказал он, и это прозвучало как заклинание. – Она любила зеркала. И аллегории. Каждое слово в ее шифровке, возможно, имеет прямое и переносное значение. Истина скрыта не в сути, а в отражении. Запомни это.

Он посмотрел на часы и вдруг резко поднялся.

– Мне пора. У меня… консультация в академии.

Алексей понимал, что это отговорка.

– Борис Леонидович, подождите…

– Нет, Алеша, все. Больше я ничего не знаю. И знать не хочу. – Он уже надевал пальто, его движения были поспешными, суетливыми. – Поступай как знаешь. Но помни о последствиях. Не только для себя. Для всех. Для страны.

Он повернулся и быстрым шагом направился к выходу, не оглядываясь. Алексей смотрел ему вслед, чувствуя, как в его груди образуется ледяная пустота. Профессор скрылся за дверью, и эта дверь захлопнулась не только в кафе, но и в той жизни, где все было просто и понятно.

Алексей остался сидеть за столом, в стынущей чашке с недопитым эспрессо. Приказ профессора был ясен: уничтожить все следы и отступить. Но внутри него что-то упрямо сопротивлялось. Жажда истины, что привела его в историю, оказалась сильнее страха. Слова «Исповедь Империи» горели в его мозгу раскаленным железом. Он не мог просто так сдаться.

Алексей достал телефон. Палец повис над иконкой зашифрованного облачного хранилища. Удалить? Или… скопировать еще в одно, более надежное место? Решение созрело мгновенно, импульсивно, вопреки всем доводам разума. Он не будет удалять. Он пойдет до конца. Он должен узнать, что скрыто в этих загадочных символах. Он должен понять, что же такого ужасного увидела в будущем России Великая Екатерина.

Он расплатился наличными, оставил на столе крупную купюру, не дожидаясь сдачи, и вышел на набережную. Серый, влажный воздух обволок его, но уже не казался таким унылым. В нем теперь чувствовался вызов. Опасность. И странное, щекочущее нервы предвкушение охоты.

Он посмотрел на часы. До вечера было еще далеко. До той встречи в архиве, которую назначил профессор, но которая, как Алексей теперь смутно понимал, могла и не состояться. Он повернулся и быстрым шагом пошел в сторону своего дома. У него было дело. Ему предстояла битва с тенью, и первым полем боя должен был стать его собственный компьютер и тайнопись императрицы. Он не знал, что профессор Финкельштейн, выйдя из кафе, не пошел в академию, а сел в первую попавшуюся маршрутку и всю дорогу до дома оборачивался, проверяя, не следят ли за ним. И не знал, что в тот самый момент, когда он, Алексей, выходил на набережную, на другом конце города его старый наставник уже набирал на своем старомодном кнопочном телефоне номер, состоящий всего из трех цифр, чтобы сообщить, что проклятая находка снова всплыла, и на этот раз у нее появился новый, молодой и куда более опасный хранитель.

Глава 3. Несчастный случай

Вечер опустился на город тяжелым, промозглым покрывалом, и первые редкие снежинки, словно белые мухи, кружились в свете фонарей, и таяли, едва коснувшись земли. Алексей шел по направлению к архиву, и каждый его шаг отдавался в висках глухим, тревожным эхом. После разговора с профессором он провел весь день в лихорадочном, почти безумном состоянии, пытаясь осмыслить услышанное. «Исповедь Империи». Тень тайной организации. Предупреждение об опасности. Его мир, состоявший из упорядоченных стеллажей и пыльных фолиантов, треснул, и из трещины на него смотрела пугающая, иррациональная реальность, больше похожая на параноидальный бред, чем на жизнь ученого-историка.

Он не послушался Финкельштейна. Вместо того, чтобы удалить файлы, он, вернувшись домой, скопировал их в еще более защищенное, оффлайновое хранилище, и спрятал зашифрованную карту памяти в потайном отделении своего старого студенческого блокнота. Это было импульсивное, глупое решение, продиктованное не разумом, а упрямым азартом, что когда-то привел его в науку. Он не мог позволить страху похоронить величайшее открытие его жизни. Мысль о том, что он владеет знанием, способным перевернуть представления об истории и, возможно, о современности, опьяняла его, приглушая голос осторожности.

Встреча, которую профессор назначил на семь вечера в архиве, казалась ему теперь не просто беседой, а неким рубежом. Возможно, Финкельштейн, видя его решимость, согласится помочь. Возможно, у него сохранились какие-то старые наброски, черновики расшифровки. Алексей почти бежал, торопясь, чувствуя, что каждая минута промедления может стоить ему шанса узнать правду.

Он свернул на знакомую улицу, и здание архива выросло перед ним темным, неприступным бастионом. Но его монументальную тишину пронзал резкий, чужеродный звук – вой сирен. У подъезда, неестественно ярко мигая, стояли машины скорой помощи и патрульные автомобили. Дежурное освещение в вестибюле было усилено, из распахнутых дверей лился холодный свет. На тротуаре сбились в кучу несколько сотрудников, их испуганные, возбужденные лица были обращены к входу.

У Алексея похолодело внутри. Он инстинктивно ускорил шаг, почти подбежав к группе.

– Что случилось? – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко.

Пожилая женщина из отдела кадров обернулась. Ее глаза были круглыми от ужаса.

– Алексеюшка… Господи… – она схватила его за рукав, ее пальцы судорожно сжали ткань. – Беда… С Борисом Леонидовичем…

– С профессором? Что с ним? – сердце Алексея ушло в пятки, а потом подскочило к самому горлу, забилось бешено и беспорядочно.

– Упал… на лестнице… Говорят, упал… – женщина была не в состоянии говорить связно.

Алексей не слушал больше. Он рванулся к входу, но на пути у него встал рослый сотрудник службы безопасности архива, обычно добродушный и словоохотливый, а сейчас – строгий и непроницаемый.

– Горский, стой! Нельзя! Там…

– Пропустите меня! Это мой научный руководитель! – попытался силой прорваться Алексей, но охранник был непреклонен.

– Никого не пускаем! Следствие работает. Успокойся.

– Какое следствие? Что случилось?!

– Несчастный случай, – сухо ответил охранник. – Профессор Финкельштейн упал с лестничного пролета между третьим и четвертым этажами.

Словно тяжелый свинцовый колокол ударил у Алексея в голове. Все поплыло перед глазами. Несчастный случай. Всего через несколько часов после их разговора. После его предупреждений. Это не могло быть совпадением. Это не было совпадением.

В этот момент из дверей вышли двое людей в штатском, но с такими осанками и взглядами, что не оставалось сомнений – они из правоохранительных органов. Один, постарше, с усталым, умным лицом, возглавлял группу. Второй, помоложе, вел фотосъемку. За ними следовали медики с пустыми носилками. Их работа здесь была закончена.

Алексей, воспользовавшись минутной невнимательностью охранника, рванулся вперед.

– Извините! Я его ученик! Мы должны были встретиться! – его голос сорвался на крик.

Старший из оперативников обернулся. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Алексею.

– Вы кто?

– Алексей Горский. Архивариус. Профессор Финкельштейн был моим научным руководителем. Мы договорились о встрече сегодня вечером. Что здесь произошло?

– Вы опоздали, – бесстрастно констатировал оперативник. – Произошел несчастный случай. Пожилой человек оступился на лестнице. Плохое освещение, скользкие ступени после уборки. Упал с высоты.

Алексей попытался заглянуть внутрь, в распахнутые двери. Его взгляд пронзил полумрак вестибюля и ухватился за страшную картину в проеме лестничной клетки. Там, внизу, на бетонном основании, лежало неподвижное тело, накрытое куском темной технической ткани. Из-под края этого импровизированного савана виднелась узкая полоска паркета и знакомый каблук профессорской туфли. Туфли, которую Алексей видел всего несколько часов назад.

Что-то в нем оборвалось. Он почувствовал приступ тошноты, оперся о косяк двери, чтобы не упасть. Воздух был наполнен запахом влажной уборки, пыли и чего-то еще… сладковатого, металлического. Запахом крови.

– Я могу… я могу его увидеть? – выдохнул он.

– Нет, – ответ оперативника был окончательным. – Тело скоро увезут. Не надо вам это видеть. Ничего приятного.

В этот момент молодой оперативник что-то сказал своему напарнику, и они отошли в сторону, заговорив вполголоса. Алексей остался стоять на пороге, его взгляд, затуманенный шоком и ужасом, бессознательно блуждал по окружающему пространству, цепляясь за детали, как утопающий за соломинку. Он видел следы грязи на обычно безупречно чистом полу, видел осколок стекла от очков, валявшийся в углу, видел бледные, испуганные лица дежурных.

Алексей неслышно проскользнул внутрь и взбежал на площадку третьего этажа. На перилах лестницы, где они делали поворот с третьего на четвертый этаж, на темном, покрытом слоем пыли лаковом дереве, четко выделялся странный след. Это был отпечаток подошвы. Грубый, массивный след, с глубоким, агрессивным протектором, словно от рабочего башмака или армейских берцев. След был свежим, он пересекал запыленную поверхность перил, будто кто-то встал на них ногой, перевесившись через край.

Ледяная волна прокатилась по телу Алексея. Все встало на свои места с ужасающей, кристальной ясностью. Несчастный случай? Пожилой человек, страдающий от головокружений, мог оступиться. Но он не мог оставить на перилах след от грубого башмака. Этот след принадлежал кому-то другому. Тому, кто, возможно, помог профессору совершить этот последний, роковой шаг в пустоту.

Он почувствовал, как его охватывает паника, дикая, животная. Они были здесь. Они убили профессора. Потому что он знал. Потому что он предупредил Алексея. И теперь они, наверное, знают и о нем. Он оглянулся, и ему показалось, что из темноты служебного помещения на него смотрят десятки чужих глаз. Он выбежал на улицу. Каждый силуэт за окном патрульной машины, каждый прохожий в сумерках превращался в потенциального убийцу.

Алексей должен был уйти. Немедленно. Но его ноги были ватными, а разум отказывался работать.

– Вам плохо? – его снова окликнул старший оперативник, подходя ближе. Его взгляд стал пристальным, изучающим. – Вы очень бледны. Может, присядете?

– Нет… нет, я… я пойду, – пролепетал Алексей, отступая. – Мне просто… нужно побыть одному.

Он повернулся и, почти не помня себя, зашагал прочь от архива, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не перешел на бег. Снег хлопьями падал ему на лицо, смешиваясь со слезами. Он бежал по темным улицам, не разбирая дороги, гонимый одним единственным, кристально ясным знанием, вбитым в его сознание, как гвоздь, вот этим следом на перилах.

Это не был несчастный случай. Это было убийство. И предупреждение, адресованное лично ему. Предупреждение о том, что будет, если он продолжит искать «Исповедь Империи».

Глава 4. Первый визит

Бег был слепым, животным, лишенным всякой логики. Алексей мчался по темным, засыпаемым первым снегом переулкам, не разбирая дороги, с одной только целью – оказаться подальше от архива, спрятаться, скрыться от этого внезапно враждебного мира. След от грубого башмака на полированных перилах стоял у него перед глазами, как клеймо, выжженное на сетчатке. Он не видел лиц убийц, но его воображение дорисовывало их – безликие, холодные, профессиональные. Те самые «люди», о которых говорил профессор. Они не просто предупреждали. Они зачищали. Надежно. Окончательно.

Он влетел в подъезд своего дома, запыхавшийся, с колотящимся сердцем, и стал лихорадочно нажимать кнопку лифта, постоянно оглядываясь на стеклянную дверь. Поездка на четвертый этаж показалась вечностью. Выйдя на площадку, он еще раз убедился, что за ним никто не идет, и лишь тогда, дрожащими руками, начал искать ключи. Они застряли в замке, не желая поворачиваться, и он с силой, граничащей с истерикой, дернул их, боясь, что дверь не откроется никогда, что он заперт снаружи, на виду, на растерзание.

Наконец щелчок. Он ввалился в прихожую, захлопнул дверь, повернул все замки – основной, цепочку, дополнительный ригельный. Прислонился спиной к твердой деревянной поверхности и медленно сполз на пол, не в силах удержаться на ногах. В квартире царила знакомая, уютная тишина, пахло кофе и старой бумагой, но сегодня этот запах дома, этот островок его личного пространства, казался обманчивым, хрупким, как бумажная ширма.

Тело била крупная дрожь. Он обхватил колени руками, пытаясь унять эту конвульсию, но безуспешно. Перед ним снова и снова проносились кадры прошедшего вечера: испуганные лица у архива, мигающие синие огни, кусок темной ткани и тот самый, зловещий след. И голос оперативника: «Несчастный случай». Такое простое, такое удобное объяснение. Кто станет копаться? Пожилой человек, плохое освещение. Дело можно закрывать, не задавая лишних вопросов.

Но он-то знал. Он видел вопрос, отпечатанный на пыльных перилах. И этот вопрос был адресован ему.

Прошло, наверное, минут двадцать, прежде чем он смог заставить себя встать. Ноги были ватными, в голове – густой туман. Он прошел в комнату, повалился на диван и уставился в потолок. Мысли путались, перескакивая с ужаса смерти профессора на холодный страх за собственную жизнь. Что ему делать? Куда бежать? Кому рассказать? Кто поверит в историю о тайном документе Екатерины и убийцах-невидимках? Его примут за сумасшедшего. Или хуже того – устранят, как помеху, оформив все как еще один «несчастный случай». Падение под поезд в метро. Замыкание электропроводки в ванной. Внезапный инфаркт. Вариантов у них было много.

Алексей должен был думать. Но единственной ясной мыслью была необходимость посмотреть на документ снова. Не как историк, ищущий истину, а как человек, пытающийся понять, за что убили его друга. Этот шифр был теперь не просто интеллектуальной загадкой. Это был ключ к пониманию мотивов убийц. В нем должна была скрываться причина. Очень веская причина.

Он встал, подошел к столу, где лежал его ноутбук. Включил его. Пока система загружалась, он извлек из потайного отделения блокнота маленькую, матовую флешку. Его пальцы все еще дрожали. Он вставил ее в порт, ввел пароль – длинную, бессмысленную последовательность символов, которую он заучил наизусть и никогда нигде не записывал.

На экране появилась папка с фотографиями. Он открыл первую – снятый крупным планом лист с шифром. И теперь, глядя на эти хаотичные строки, геометрические фигуры и цифры, он видел в них не отвлеченную головоломку, а нечто зловещее. Каждая загогулина, каждый символ казались теперь пропитанными кровью профессора. «Ищи отражение в словах», – сказал Финкельштейн. Что это значило? Как искать отражение?

Он вглядывался в текст, пытаясь найти скрытую логику, второй план, но мозг отказывался работать, цепляясь за внешние, бытовые звуки – скрип лифта в шахте, гул воды в трубах, доносящийся с верхнего этажа смех. Каждый шорох заставлял его вздрагивать и оборачиваться на дверь.

И вдруг привычные звуки дома сменились другими. Тяжелые, уверенные шаги на лестничной площадке. Не один человек, а двое. Шаги замедлились прямо напротив его двери. Алексей замер, перестав дышать. Сердце заколотилось где-то в горле, громко, предательски громко. Он боялся пошевельнуться, боялся издать любой звук.

Раздался резкий, требовательный звонок. Звонок был не обычным коротким «здравствуйте», а длинным, настойчивым, словно кто-то не просто звонил, а проверял, дома ли кто, давя на кнопку пальцем с нетерпением и властностью.