Когда мир замолчал. 1 Часть

Александр Дегтярёв

Когда мир замолчал. 1 Часть

"Пустота не убивает. Убивает тишина, в которой ты слышишь собственные мысли"

Пролог.

В затерянной среди лесов и болот деревне Глухомань время текло по своим законам. Здесь не знали суеты больших городов, а жизнь подчинялась древнему ритму природы. Именно здесь, в бревенчатой избе на краю деревни, рос Матвей – парень с пронзительно синими глазами и непокорным желанием к жизни.

Часть 1. Последний выход.

Глава 1. Утро перед охотой.

Октябрь в Глухомани всегда наступал внезапно. Ещё вчера казалось, будто лето не собирается сдавать позиции – тёплые вечера, душистый воздух, наполненный медовым ароматом позднего разнотравья. А сегодня – холодный рассвет, седая паутина на заборе и первые жёлтые листья, прилипшие к мокрому от росы крыльцу.

Матвей проснулся задолго до рассвета. Он не нуждался в будильнике – его внутренний ритм давно подстроился под движение солнца. В избе было тихо. Мать ещё спала за перегородкой, тихо похрапывая; дед, как всегда, поднялся раньше всех и уже возился во дворе. Матвей прислушался к привычным звукам: скрип колодезного журавля, звяканье ведра, приглушённое мычание коровы в хлеву. Всё это было его миром – знакомым, надёжным, родным.

Он поднялся, натянул плотные шерстяные носки, старые, но крепкие охотничьи штаны с кожаными нашивками на коленях, грубую рубаху из домотканого полотна. Каждое движение было отточено годами: проверка снаряжения, сборы – всё делалось почти без мысли, на уровне привычки.

На столе, прикрытая холстиной, ждала завтрак – горячие ржаные лепёшки с топлёным маслом и кружка парного молока. Матвей улыбнулся. Мать всегда знала, когда он уходит на охоту, даже если он не говорил ни слова. Он съел всё до крошки, тщательно вытер стол и сложил тряпицу.

За окном уже серело. Небо на востоке едва тронули бледно-розовые лучи. Матвей накинул стёганку, затянул пояс, на который крепились ножны с охотничьим ножом, подсумок с патронами и небольшая кожаная фляга с травяным настоем. Ружьё – старая, но надёжная двустволка – он взял последним. Проверил затворы, убедился, что стволы чистые, зарядил два патрона с дробью. Всё должно быть идеально. В лесу нет места небрежности.

Выйдя за порог, он глубоко вдохнул. Воздух был пронзительно свежим, с лёгкой горчинкой опавшей листвы и влажной земли. Туман стелился над полями, превращая привычный пейзаж в призрачную картину. Где-то вдали закричал петух, ему ответил другой – деревня просыпалась.

Матвей шёл не спеша, привыкая к ритму ходьбы. Тропа, ведущая к лесу, была ему знакома с детства. Он помнил каждый поворот, каждую кочку, каждое дерево, поваленное бурей. Вдоль дороги росли кусты боярышника, уже облепленные красными ягодами; кое-где виднелись последние грибы – подосиновики с бархатистыми шляпками, прячущиеся под опавшей листвой.

Лес встретил его тишиной. Только птицы перекликались где-то высоко в кронах, да изредка хрустел под ногами сухой сучок. Матвей шёл, прислушиваясь, приглядываясь. Он знал: лес живёт по своим законам, и тот, кто умеет читать его знаки, всегда вернётся с добычей.

Он остановился у старого дуба, обломанного молнией несколько лет назад. Здесь начиналась его охотничья территория. Матвей достал из кармана небольшой мешочек с солью, посыпал немного на кору. Это был не ритуал, а привычка – так он отмечал начало пути, словно просил у леса дозволения.

Солнце уже пробивалось сквозь листву, рисуя на земле причудливые узоры из света и тени. Матвей двинулся дальше, всё больше погружаясь в глушь. Впереди ждала болотистая низина – место, где в это время года собирались тетерева. Он знал тропы, знал, где лучше затаиться, знал, как двигаться бесшумно.

Но сегодня лес казался иным. Не враждебным, нет – скорее настороженным. Птицы замолчали. Ветер стих. Даже шелест листвы стал приглушённым, будто природа затаила дыхание.

Матвей остановился, вслушиваясь. Что-то было не так. Но он не мог понять, что именно.

И всё же он пошёл дальше.

Глава 2. Роковая встреча

Матвей продвигался вглубь низины, ступая с предельной осторожностью. Болотистая почва пружинила под ногами, изредка похлюпывая – значит, где-то рядом скрывались коварные окна открытой воды. Он шёл по старой звериной тропе, едва заметной среди бурого ковра опавшей листвы и переплетения низкорослых кустов.

Воздух здесь был гуще, насыщеннее: смесь запахов прелой травы, тины, грибной сырости и едва уловимой звериной вони. Матвей принюхался, пытаясь выделить из этого букета тревожный сигнал. Ничего явного, но внутреннее напряжение нарастало.

Он остановился у поваленной берёзы, прислушался. Тишина. Ни шороха, ни взмаха крыльев. Даже комары, обычно нещадно атакующие в этих местах, словно затаились. Матвей снял с плеча ружьё, проверил – оба ствола заряжены, курки мягко поддаются нажиму. Привычное действие немного успокоило.

В десяти шагах впереди на влажной земле отчётливо виднелись следы. Крупные, с глубокими отпечатками когтей. Медведь. Свежий след – ещё не успели осыпаться края. Матвей присел, провёл пальцами по вмятинам. Зверь прошёл здесь не больше часа назад. Возможно, тоже искал корм перед зимой – ягоды, коренья, может, падаль.

Матвей огляделся. Ветер дул ему в спину – хорошо, запах не унесёт вперёд. Он двинулся по касательной, обходя место, где, судя по примятой растительности, зверь останавливался. В груди нарастало холодное возбуждение – охотничий азарт, смешанный с трезвым пониманием опасности.

Он увидел его внезапно. Между густых елей, в полумраке подлеска, мелькнуло бурое пятно. Матвей замер, слившись с деревом. Медведь стоял боком, обнюхивая куст брусники. Огромный – не меньше двух с половиной метров в холке. Шерсть лоснилась, бока мощно вздымались при дыхании.

Матвей медленно поднял ружьё, приложил к плечу. Прицелился в область лопатки – надо поразить сердце или лёгкие. Палец лёг на спуск…

И тут зверь повернул голову.

Их взгляды встретились. В маленьких глазках медведя не было ярости – только холодное, расчётливое внимание хищника, оценивающего угрозу. Матвей задержал дыхание, пытаясь уловить момент, когда зверь шевельнётся первым.

Медведь рыкнул. Низкий, утробный звук прокатился по лесу, заставив вздрогнуть даже птиц на дальних ветвях.

Зверь поднялся на задние лапы, раскрыв пасть в беззвучном для Матвея рёве. Передние лапы потянулись вперёд, когти блеснули в рассеянном свете.

Матвей выстрелил.

Грохот разорвал тишину. Пуля ударила медведя в плечо, но не остановила – лишь разъярила. Зверь рухнул на все четыре лапы и ринулся вперёд с невероятной скоростью.

Матвей не успел перезарядить. Он бросил ружьё и рванулся в сторону, но медведь оказался быстрее. Удар огромной лапы пришёлся в плечо. Матвей почувствовал, как хрустнули кости, как горячая волна боли накрыла всё тело. Он упал, катясь по земле, пытаясь отползти.

Медведь навис над ним. Пасть раскрылась – острые жёлтые зубы в сантиметрах от лица. Матвей инстинктивно выбросил вперёд руку с ножом. Лезвие скользнуло по шкуре, оставив неглубокую рану. Зверь взревел, отпрянул, но тут же снова бросился вперёд.

Матвей перекатился, пытаясь встать. Плечо не слушалось, левая рука висела плетью. Он сжимал нож в правой руке, понимая, что это его последний шанс.

Медведь ударил снова. На этот раз когти распороли куртку на спине, прорвали кожу. Боль была ослепительной, но Матвей собрал остатки сил. Когда зверь наклонился, чтобы схватить его за горло, Матвей вонзил нож в открытый бок.

Лезвие вошло глубоко. Медведь взвыл, рванулся назад, вырывая нож из руки Матвея. Кровь хлынула из раны, заливая бурую шерсть.

Зверь сделал шаг назад, покачиваясь. Ещё один. Потом развернулся и, тяжело ступая, побрёл в чащу. Последний взгляд через плечо – и он исчез среди деревьев.

Матвей лежал на холодной земле, задыхаясь от боли. Кровь текла из ран, впитываясь в листву. Он попытался пошевелиться – тело отозвалось острой вспышкой муки.

«Не вставать, – пронеслось в голове. – Если встану – всё, конец».

Он закрыл глаза. Где-то вдали слышался крик птицы. Ветер шелестел листьями. А потом – тишина. Полная, абсолютная тишина, в которой растворились все звуки, все мысли, всё.

Только тьма.

Часть 2. Между небом и землей.

Глава 1. Пробуждение.

Матвей открыл глаза – или ему только показалось, что открыл? Вокруг царила абсолютная тьма, лишённая малейших очертаний, без намёка на источник света или направление. Он не чувствовал под собой опоры, не ощущал веса собственного тела. Ни холода, ни тепла, ни прикосновения воздуха к коже – лишь странное, невесомое состояние, будто он стал облаком тумана, лишённым формы и границ.

«Где я?» – подумал он, но звук собственного голоса не раздался. Мысль прозвучала внутри, отчётливо и громко, словно эхо в пустой пещере. Он попытался пошевелить рукой – и не нашёл её. Не было ни рук, ни ног, ни тела в привычном понимании. Только сознание, плавающее в безмолвной пустоте.

Паника нахлынула внезапно, но странно: без учащённого сердцебиения, без холодного пота, без судорожных вдохов. Она существовала лишь в мыслях – острая, колючая, заставляющая метаться внутри собственной головы.

– Я мёртв? – прошептал он, но слова растворились, не оставив следа.

Тишина ответила ему. Ни шороха, ни отзвука, ни малейшего колебания воздуха. Только бездонная, всепоглощающая пустота.

Где-то вдали – или это лишь игра воображения? – забрезжил свет. Слабый, дрожащий, словно огонёк свечи за плотной завесой. Матвей устремился к нему, не понимая, как движется, ведь у него, казалось, не было ног. Но расстояние сокращалось, а свет становился ярче, принимая очертания.

Сначала проявились линии – тонкие, как паутинки, они сплетались в контуры знакомой избы. Потом проступили цвета: тёплый охристый оттенок бревенчатых стен, тёмно-коричневая дверь с кованой ручкой, серый дым, идущий из трубы. Звуки нахлынули следом: треск горящих в печи поленьев, тихий скрип половицы, приглушённый голос матери, напевающей старинную песню.

Матвей оказался посреди родной избы. Всё было до боли знакомым: дубовый стол, покрытый льняной скатертью, полки с глиняной посудой, икона в красном углу, прикрытая вышитым рушником. На столе дымилась каша в чугунке, рядом лежала ложка из резного дерева. У печи суетилась мать – молодая, здоровая, с русыми волосами, заплетёнными в тугую косу. Такая, какой он помнил её в детстве.

– Ма… мама? – голос вернулся, но прозвучал глухо, будто из-под воды.

Женщина обернулась, улыбнулась – тёпло, ласково, как умела только она.

– Сынок, ты голоден? Садись, поешь. Каша ещё горячая.

Он шагнул к ней, протянув руку, чтобы коснуться плеча, убедиться, что это не сон. Но пальцы прошли сквозь её фигуру, не ощутив ни тепла, ни сопротивления. Она не вздрогнула, не заметила его движения. Её взгляд скользнул мимо, словно Матвея здесь не было.

– Мама! – он крикнул громче, но она продолжала хлопотать, ставя на стол кружку с молоком, будто его вовсе не слышала.

Матвей отступил, ошарашенный. Он огляделся, пытаясь найти хоть что-то, что подтвердило бы его реальность. Подошёл к окну – за стеклом виднелся двор, заросший одуванчиками, старая колодезная изба, курица, клюющая зерно у крыльца. Всё до мельчайших деталей совпадало с его воспоминаниями.

Он прижался лбом к стеклу, желая увидеть что-то, выбивающееся из картины. Но мир за окном жил своей жизнью, не замечая его присутствия.

«Это не настоящее, – осознал он. – Или я не настоящий».

Матвей повернулся к матери. Она села у стола, сложила руки, словно ожидая, когда он присоединится. Её губы шевелились, произнося слова, которые он не мог разобрать. Он опустился на стул напротив, глядя ей в глаза, надеясь, что она наконец увидит его, узнает.

Но она лишь подняла ложку, начала есть, продолжая напевать ту же песню. Мелодия звучала знакомо – колыбельная, которую она пела ему в детстве, когда он болел.

Матвей опустил голову, чувствуя, как внутри разрастается пустота, ещё более глубокая, чем та, из которой он пришёл. Он был здесь, но его не существовало для этого мира. Он мог видеть, слышать, даже ощущать запахи – аромат каши, дым от печи, свежесть льняной скатерти, – но не мог взаимодействовать.

Он встал, медленно обошёл комнату, касаясь предметов. Стол, стул, полка – всё было твёрдым, реальным, но его пальцы проходили сквозь них, как сквозь дым. Он подошёл к двери, толкнул её – она не поддалась. Он рванул ручку, ударил кулаком, закричал, но дверь оставалась неподвижной, а звуки его усилий растворялись в воздухе, не оставляя следа.

«Я застрял, – понял он. – Между мирами. Между жизнью и смертью».

В этот момент свет в избе начал меркнуть. Контуры предметов расплывались, звуки затихали, превращаясь в отдалённый гул. Мать подняла взгляд, словно почувствовав его отчаяние, но её лицо уже стиралось, растворяясь в сумраке.

– Не уходи! – крикнул он, но голос утонул в нарастающей тишине.

Тьма снова сомкнулась вокруг, но теперь он знал: где-то там, за её пределами, существуют миры, где живут его воспоминания. И ему предстояло найти путь – не к ним, а к себе.

Глава 2. Дом, которого нет.

Тьма отступила не сразу. Сначала появились отблески – разорванные клочья света, плывущие в пустоте, словно обрывки сновидений. Потом проступили очертания: бревенчатые стены, оконная рама с паутинными трещинами, старый сундук у печи. Запах вернулся первым – дым, берёзовые поленья, пар от кипящего чугунка. Матвей вдохнул глубоко, и в груди что-то дрогнуло: это было по-настоящему.

Он стоял на пороге избы. Дверь поддалась без звука – ни скрипа петель, ни сопротивления. Внутри всё было точно таким, каким он помнил: дубовый стол с вмятиной от топора, полки с глиняной посудой, икона в красном углу. Но теперь он видел детали, которых не замечал прежде: пылинки, танцующие в луче света; едва заметную трещину на ручке чугунка; узор из мха на половице у порога.

У печи снова была мать. Она помешивала кашу, напевая ту же колыбельную, что и в прошлый раз. Матвей шагнул ближе, осторожно, будто боялся спугнуть видение.

– Мама, – тихо позвал он.

Она не обернулась. Движения её были плавными, почти ритуальными: поднять ложку, попробовать, подуть на неё, поставить на стол. Всё в точности как в его памяти.

Матвей протянул руку. На этот раз он ощутил тепло её плеча – лёгкое, призрачное, будто прикосновение солнечного луча. Но когда он попытался сжать пальцы, рука прошла сквозь неё, оставив лишь рябь в воздухе.

– Я здесь, – сказал он громче, почти отчаянно. – Посмотри на меня!

Она замерла на миг – или ему показалось? Мелодия оборвалась на полу звуке. Потом она снова зашевелилась, поставила на стол две ложки, две кружки. Как будто ждала кого-то.

Матвей обошёл стол, встал перед ней. Он смотрел в её лицо – такое знакомое, с мелкими морщинками у глаз, с родинкой на щеке, – и чувствовал, как внутри растёт странная смесь боли и нежности.

– Ты меня не видишь, – прошептал он. – Ты видишь то, что было. А меня уже нет.

Она подняла взгляд – и на мгновение ему показалось, что она действительно его увидела. В её глазах мелькнуло что-то, похожее на узнавание, на тревогу. Но потом взгляд снова стал отстранённым, и она вернулась к своим делам.

Матвей опустился на стул. Дерево под ним было твёрдым, реальным. Он положил ладони на столешницу, чувствуя шероховатости, царапины, тепло от чугунка. Всё было слишком настоящим, чтобы быть иллюзией. Но он сам оставался чужим в этом мире.

За окном раздался смех. Матвей резко обернулся. Через стекло он увидел двор: мать, стоящую у колодца, и себя – маленького, лет семи, с соломенной шляпой на голове. Мальчик бегал вокруг, размахивая палкой, а женщина смеялась, прикрывая рот рукой. Сцена была яркой, почти осязаемой, но когда Матвей попытался открыть окно, оно не поддалось. Он прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть детали: как солнце играет в волосах матери, как мальчик спотыкается и падает, а потом смеётся ещё громче.

Это было прошлое. Его прошлое. Но он не мог туда войти.

Он отвернулся, и тут заметил на столе лист бумаги. Обычный, желтоватый, с неровными краями. На нём было написано его почерком: «Ты здесь, чтобы вспомнить».

Матвей взял лист – и бумага оказалась настоящей. Он ощутил её шероховатость, запах чернил. Но когда он перевернул её, обратной стороны не оказалось. Только пустота.

– Что я должен вспомнить? – спросил он вслух.

В ответ раздался звон – тихий, почти неслышный. Он шёл отовсюду и ниоткуда одновременно. Матвей закрыл глаза, пытаясь уловить ритм. И вдруг понял: это был звук его собственного пульса. Или нет – звук часов, которые стояли на полке в углу.

Он повернулся к полке. Часы были старыми, с медным маятником и резными стрелками. Они показывали 3:17. Но когда Матвей пригляделся, цифры начали меняться: 3:18, 3:19… Время шло, но часы не издавали ни звука.

– Время здесь не имеет значения, – произнёс он, сам не зная, откуда пришла эта мысль. – Это место – не прошлое и не настоящее. Это память.

Он снова посмотрел на мать. Она сидела у стола, сложив руки, и смотрела в пустоту. В её глазах стояли слёзы, но она не плакала. Это было застывшее мгновение – как фотография, где эмоция запечатлена, но не развивается.

Матвей подошёл к ней, опустился на колени. Он не пытался коснуться – теперь он знал, что это бесполезно. Вместо этого он заговорил:

– Я помню, как ты учила меня печь хлеб. Помнишь? Ты показывала, как месить тесто, а я всё пачкал руки в муке. Ты смеялась и говорила: «Из тебя выйдет пекарь, а не охотник».

Её губы дрогнули. Или это была игра света?

– Я помню, как ты пела мне, когда я болел. Ты сидела у кровати, держала мою руку, и голос твой был как тёплый плед. Я закрывал глаза и чувствовал, что всё будет хорошо.

Она медленно подняла руку – точно так же, как делала это тогда, много лет назад. Но её ладонь прошла сквозь его плечо, не оставив следа.

– Я не могу остаться, – сказал Матвей, чувствуя, как в горле встаёт ком. – Но я должен идти дальше.

Она кивнула. Или ему показалось?

Комната начала меркнуть. Стены растворялись, звуки затихали, свет гас. Матвей сделал шаг назад, к двери, которая уже становилась прозрачной.

– Спасибо, – сказал он, не зная, слышит ли она. – За то, что ты есть. За то, что я помню.

Тьма снова сомкнулась вокруг, но теперь он знал: это не конец. Это только начало пути.

Глава 3. Река воспоминаний.

Матвей не понимал, где находится. Вокруг не было ни неба, ни земли – только странное течение, состоящее не из воды, а из мерцающих образов, звуков и запахов. Он не чувствовал тела, но осознавал себя как точку сознания, которую неспешно несло этим таинственным потоком.

Сначала нахлынули запахи: дым костра, свежескошенная трава, смола сосны после дождя. Они пробуждали давно забытые ощущения. Потом появились звуки – смех, шёпот, треск веток, далёкий лай собаки. Постепенно перед глазами стали возникать картины – разрозненные, но поразительно реальные.

Он увидел себя семилетним мальчиком на летней поляне за околицей. В руках – самодельный лук, в сердце – гордость: сегодня он впервые пойдёт на «охоту» вместе с отцом. Отец сидел на поваленном дереве, наблюдал и улыбался.

– Тетиву не перетягивай, – наставлял он. – А то стрела уйдёт в небо, а не в цель.

Матвей старательно натянул тетиву, прицелился в мишень – привязанную к дереву консервную банку. Стрела полетела, но не долетела – упала в траву в двух шагах от цели. Он разочарованно вздохнул, а отец рассмеялся:

– Ничего. В следующий раз получится. Главное – не сдаваться.

Образ растаял, оставив лишь воспоминание о солнечном тепле и запахе пота на детской коже.

Следующая сцена перенесла его в зиму. Матвей уже был подростком, лет четырнадцати. Он стоял у колодца, держа в руках ведро с ледяной водой. Руки дрожали от холода, но он упорно тянул ведро вверх.

Из избы вышла мать, закутанная в платок.

– Давай помогу, – сказала она, протягивая руки.

– Сам, – упрямо ответил Матвей, сжимая ручки ведра.

Он поднял ведро, но не удержал – вода выплеснулась на снег, образовав сверкающую лужу. Мать не стала ругать, только улыбнулась:

– В следующий раз получится.

Этот образ тоже исчез, но в памяти остался хруст снега под ногами и ощущение ледяной воды на пальцах.

Затем пришла осень. Матвей – уже взрослый, лет двадцати. Он шёл по лесу, ружьё на плече, за спиной – мешок с добычей. В груди – гордость: первый самостоятельный охотничий выход, и он вернулся с тетеревом.

На опушке его ждал отец. Увидев добычу, он кивнул сдержанно, но Матвей знал: это высшая похвала.

– Неплохо, – сказал отец. – Но смотри, как крыло подбито. Мог бы точнее.

Матвей улыбнулся. Он знал: отец гордится, просто не умеет показывать это открыто.

Образы приходили всё чаще, сливаясь в единую реку. Вот он впервые целует девушку у реки; вот спорит с отцом о том, стоит ли уезжать в город; вот держит в руках письмо от сестры, которая вышла замуж и переехала далеко. Каждый момент был живым, будто он переживал его заново.

Но среди светлых воспоминаний начали проступать тёмные пятна. Он увидел лисицу – рыжую, грациозную. Она бежала по полю, не замечая его за кустами. Матвей прицелился. Выстрел. Лисица упала, задёргалась в траве. Он подошёл, глядя в её глаза – ещё живые, полные боли и непонимания.

– Прости, – прошептал он тогда, но выстрел уже прозвучал.

Этот образ не уходил, повторяясь снова и снова.

Среди хаоса воспоминаний раздался голос – его собственный, детский:

– Папа, а почему мы охотимся?

– Потому что так надо, – ответил отец. – Это наш способ жить. Но всегда помни: ты берёшь жизнь, чтобы сохранить свою. Не ради забавы.

Матвей попытался ухватиться за эти слова, как за спасательный круг. Они дали ему опору, но поток продолжал нести его дальше.

В какой-то момент он осознал, что смотрит на самого себя – маленького, испуганного, стоящего у леса и боящегося зайти внутрь.

– Я не пойду туда, – говорил мальчик. – Там страшно.

– Там наша земля, – ответил взрослый Матвей. – Ты должен научиться её понимать.

Мальчик поднял глаза, словно увидел его. На мгновение их взгляды встретились – и Матвей почувствовал, как внутри что-то щёлкает, как шестерёнка, вставшая на место.

Река начала замедляться. Образы больше не неслись хаотично – они выстраивались в линию, как кадры фильма. Матвей увидел свою жизнь целиком: детство, юность, взросление. Он увидел ошибки, радости, потери, победы. И понял: это не просто воспоминания. Это – он.