Таш-Бёр начало

Ростислав Пименов

Таш-Бёр начало

Глава 1: Осколки

Боль плыла мутными волнами, не острая, а давящая, словно толща воды над утопающим – так же давило виски, и все звуки доносились из другого измерения. Антон стоял, сжимая в кармане пальцами мятую пачку сигарет, и смотрел, как гроб опускают в землю.

Эта мокрая, жирная глина, прилипающая к полированному дереву. Приглушённый звук: всхлипы, шёпот, монотонный голос священника – всё это слилось в сплошной гул, словно помехи в наушниках. Он был лишь оболочкой, марионеткой, чьи нити держало Чёрное Что-то, заменившее ему душу, которое кивало, когда нужно было кивать, и вздыхало, когда в толпе проносился вздох.

Его остекленевший взгляд скользнул по венкам. И зацепился. На самом большом, из алых роз и белых хризантем, траурная лента отклеилась с одного края и безвольно свешивалась, колышась на ветру. Криво. Неровно.

От этой мелочи его передёрнуло с такой силой, что пальцы сами сжались в кулаки.

Пока священник говорил о вечном покое, а тётя Насти причитала, Антон резко шагнул вперёд. Руки его не дрожали. Он механически, с исступлённой тщательностью, прижал бархатную ленту к влажному каркасу венка, вогнал металлическую булавку обратно, выровнял складки. Сделал идеально.

Только тогда он поднял глаза и встретился взглядами с присутствующими. Они смотрели на него с жалостью, испугом, недоумением. Эта жалость обжигала больнее, чем сама пустота внутри. Он видел их лица – Лизу, сжавшую платок в комок, Сергея, мрачно уставившегося в землю, Яну, прятавшую заплаканные глаза за тёмными очками.

– Антон, дорогой… – начала кто-то из родственников.

Он не слушал. Его взгляд снова упал на священника.

– А почему именно этот стих? – его голос прозвучал громко, сорвавшись с шёпота. – Она его не любила. Говорила, он унылый. «Православных усопших»… а если человек не верил так, как вы? Если он верил в… – он запнулся, сглотнув ком в горле. – В энергию леса, в квантовую запутанность душ? Вы там, в своих книгах, об этом что-нибудь пишете?

Шёпот стих. Воздух сгустился, стал тягучим, как расплавленный металл. Священник смотрел на него с бесконечным терпением и лёгким укором.

– Сын мой, в такой час…

– В такой час и нужно говорить правду! – голос Антона снова сорвался на фальцет. – А не читать по бумажке то, что не имеет к ней никакого отношения! Она была живая! А вы её… вы всё это… в эту яму…

Он не закончил. Рука Лизы мягко, но настойчиво легла на его локоть, оттягивая назад. «Антон, хватит», – прошептала она, и в её бархатном, обычно таком спокойном голосе, дрожали сдержанные слёзы.

Со стороны это выглядело как истерика, доведённая до абсурда. Как клиническое безумие горя. Люди отводили глаза, перешёптывались. «Бедный, не держится… Совсем разучился… Надо же, на похоронах…»

Антон позволил отвести себя в сторону. Он больше не слышал слов. Смотрел куда-то поверх голов, поверх крестов, в серое, низкое небо. И в самом краю поляны, на голой ветке старой берёзы, он увидел его.

Ворона.

Птица сидела недвижимо, будто отлитая из чёрного обсидиана. Не каркала, не чистила перья. Просто смотрела. Прямо на него. И в её взгляде не было ни птичьего любопытства, ни животного безразличия. Жёлтые глаза, похожие ядовитый мёд, были устремлены на него с нечеловеческой проницательностью. Сквозь чёрный костюм, сквозь кожу, прямо в ту пустоту, которую он пытался заткнуть криком и абсурдным исправлением ленты.

И в этой пустоте, под давлением того необъяснимо чужого взгляда, всё рухнуло. Наука, блог, рациональное – всё это оказалось игрушками, разбросанными у края могилы. Остался только он, эта птица и тишина, оглушительнее любого плача.

Сквозь белый шум в ушах он снова почувствовал тот тяжёлый, неумолимый взгляд. Ворон не сдвинулся с места. Антону вдруг почудилось, что птица наблюдает за ним с холодным, почти аналитическим интересом, словно он – сложное, но абсолютно неверное уравнение. И в этих жёлтых, бездушных глазах ему показалось, что он читает одну-единственную, безмолвную фразу, рождённую его собственным отчаянием и бессилием:

«Ну и дурень».

Шёпот, липкий и назойливый, обволакивал его, как паутина, в которой он задыхался. Каждое «бедный мальчик», каждое сочувственное прикосновение к плечу было иглой, вонзающейся в оголённый нерв. Антон резко дёрнул головой, когда тётя Насти попыталась его обнять, и та, обиженно сморщившись, отошла к другим родственникам.

– Антон, тебе нужно присесть, – Лиза снова взяла его за руку, её пальцы были холодными. – Ты весь дрожишь.

– Отстань, – он вырвал руку. – Мне не нужно приседать. Мне нужно, чтобы всё это закончилось.

– Держись, братан, – глухо проговорил Сергей, стоя по стойке смирно. Его мощная фигура, обычно такая устойчивая, сейчас казалась сплюснутой под гнетом молчаливого горя, ставшего для всех таким же тяжёлым, как гроб.

– Быстро всё, ещё чуть-чуть.

– Что «быстро»? – Антон повернулся к нему, и в его глазах вспыхнул озлобленный огонёк. – Что быстро, Серёга? Закончится церемония? А потом что? Поедем куда-то есть холодец и обсуждать, какая она была замечательная? Это поможет? Это воскресит её? Или просто замажет её отсутствие, как шпаклёвкой, этим холодцом и унылыми разговорами?

– Антон! – резко встряла Яна, снимая очки и смахивая с ресниц намёрзшую влагу. – Хватит цирка! На себя посмотри! Люди пытаются поддержать тебя!

– А я что, просил?! – его голос снова взлетел, привлекая взгляды. – Я просил эту поддержку? Мне не нужны ваши вздохи и жалостливые взгляды! Мне нужно… – он замолчал, сжав кулаки. Он и сам не знал, что ему нужно.

В этот момент к ним подошла мама Насти. Мария Степановна. Её лицо было серым от бессонницы, но она держалась с ледяным, неестественным спокойствием.

– Антон, – её голос, тихий и острый, как лезвие, прошил похоронный гул. – Всё организовано. В кафе «Северный полюс». Ты же помнишь, мы с Настей там… в день её защиты диплома… ужинали. Она его так любила.

Кафе «Северный полюс». Антон помнил. Настя смеялась, испачкавшись взбитыми сливками с торта «Полярная ночь». Говорила, что это её личная победа над Арктикой. Воспоминание ударило под дых, и внутри всё оборвалось, оставив после себя лишь ледяную, режущую боль.

– Я не поеду, – выдавил он.

Воздух снова застыл.

– Как не поедешь? – прошептала Мария Степановна, и в её глазах мелькнул неподдельный ужас. – Ты же… ты же почти семья. Все ждут.

– Нужно… всё сделать по-людски.

– По-людски? – он исказил лицо в чём-то, что должно было быть улыбкой, но получился оскал. – По-людски – это опустить гроб в землю? Или съесть тот самый торт, который она любила, без неё? Это какая-то издевка!

– Это традиция, Антон, – снова начала Лиза, пытаясь быть голосом разума. – Все будут там. Надо собраться.

– Собраться?! – он засмеялся, коротко и истерично. – У меня внутри всё разорвано в клочья, а вы мне – «соберись»! Нет. Я не поеду. Я не вынесу смотреть на эти… на эти блюда, на её пустой стул.

– Так куда ты? – спросил Сергей, и в его голосе прозвучала усталая досада. – Домой? Один будешь стенку грызть?

– В универ, – отрезал Антон, глядя куда-то сквозь них. – У меня работа. Данные. Их нужно проверить.

Яна фыркнула, надевая очки обратно.

–Какие, на хрен, данные? Ты вообще в себе? Какой университет в семь вечера после похорон?

– В том-то и дело, что после! – крикнул он, уже не контролируя громкость. – После этого нужно делать что-то, что имеет смысл! А не сидеть и не лить друг другу в уши сладкий сироп про «светлую память»! Я поехал.

Он резко развернулся и пошёл прочь от могилы, от людей, от их понимающих и непонимающих взглядов. Шаги его были неровными, спотыкающимися. Лиза сделала шаг за ним.

– Антон, подожди!

– Оставь его, – тихо, но твёрдо сказал Сергей, держа её за плечо. – Бесполезно. Пусть остынет.

Антон не оглядывался. Он шёл по кладбищенской дороге, к выходу, где ждали такси. Ему нужно было в лабораторию. К холодному свету мониторов, к цифрам, к формулам. Туда, где не было этого удушья, этой боли, этого запаха могильной глины и чужих духов.

Глава 2: Охота на призраков

Вагон метро был пустым и вылизан до болезненного блеска, будто патологоанатомический зал. Антон сидел, уставившись в тёмное окно, в котором призрачно улыбалось его собственное измождённое лицо. В ушах стоял назойливый, монотонный гул, переходящий в нарастающий шёпот, – словно кто-то пытался что-то сказать, но не мог выговорить. Он потер переносицу, снимая очки. Под веками – горячий песок.

Мысли бились в истерике, как ночные бабочки о раскалённую лампу, опаляя крылья и теряя рассудок. «Почему я не заставил её поехать в ту швейцарскую клинику? Почему мы слушали этих унылых отечественных светил, разглядывавших снимки, как древние манускрипты? Почему Бог, если он есть, допустил, чтобы эта… эта штука, эта саркома, пожирала её изнутри, пока она улыбалась и твердила, что всё будет хорошо?»

Виноваты врачи? Виноват Бог? Виновата судьба, карма, злой рок? Виноват он сам? Логические цепочки, хрупкие, как паутина, рвались одна за другой, погребая под обломками последние опоры разума. Принять? Смириться? Просто взять и согласиться с тем, что её больше нет? Это значило смириться с тем, что мир – это скотобойня, где режут с улыбкой, а потом предлагают поминальный обед.

Он устало потер переносицу, сдвинув очки. Взгляд бесцельно блуждал по вагону, цепляясь за похабные надписи, рекламу «целителей» и курсов английского. И вдруг – маленький розовый стикер, криво налепленный между двумя другими.

«Мадам Ариэль. Провидящая. Проводник в мир духов. Помогу связаться с ушедшими. Верну любимых».

«Верну любимых. Боже, какая пошлость», – мелькнула первая ядовитая мысль. «Нажива на горе. Доморощенная шарлатанка с наклейками из „Детского мира“».

Но рука сама потянулась вперёд. Ногти поддели край стикера, оторвали его от грязноватой стенки вагона. Он скомкал бумажку в кармане, чувствуя жгучую ненависть к себе. «До чего ты докатился, Антон? Геофак, аспирантура, а ты… ты рвёшь объявления каких-то гадалок в метро».

Университет встретил его пустынными холодными коридорами. Геофак спал. Его кафедра, его святилище рациональности, сейчас казалась набором декораций из картона.

– Антон Викторович? Вы чего тут? – из комнаты для аспирантов высунулось встревоженное лицо лаборантки Светланы. – Вам бы дома быть…

– Данные по палеомагнитному анализу образцов с плато Путорана, – отрезал он, не глядя на неё, включая компьютер. – Вы их прогнали?

– Да, но… там нестыковки, нужно перепроверять, я…

– Нестыковки? – он резко повернулся к ней. Его голос прозвучал как удар хлыста. – А в чём именно, Света, нестыковки? В том, что вы, как обычно, перепутали пробы? Или в том, что вам опять было лень свериться с протоколом?

Девушка попятилась, её лицо покраснело.

–Я ничего не путала! Просто там аномалии в данных, я хотела…

– Аномалии? – он горько усмехнулся. – Вы знаете, что такое настоящие аномалии, Света? Настоящие – это когда тебе в тридцать лет диагностируют саркому. А ваши «аномалии» в данных – это разгильдяйство и непрофессионализм! Переделывайте! Чтобы завтра у меня на столе был чёткий, выверенный отчёт! Понятно?

Она кивнула, губы её задрожали, и она быстро юркнула обратно в комнату. Антон отвернулся, глядя на загружающийся монитор. Волна стыда тут же накатила на злость. «Блестяще. Ты, такой умный, такой образованный, вымещаешь своё горе на двадцатилетней девочке. Герой».

Цифры на экране расплывались в глазах, отказываясь складываться во что-либо, кроме хаоса, зеркального внутреннему. Формулы расползались, как таблетки, которые он не мог проглотить. Он не мог думать. Не мог работать. В голове стоял один только вопрос, безумный, детский, невыносимый: «Где она?»

В ящике стола он нашёл почти полную пачку «Беломора». Прикурил, не вставая, затянулся едким дымом. Кашель вырвал из груди всё напряжение, и он, сгорбившись, уткнулся лбом в холодный пластик стола.

Из кармана пиджака, того самого, похоронного, он вытащил смятый розовый стикер.

«Это идиотизм. Ты прекрасно знаешь, как это работает. Холодное чтение, эффект Барнума, подстройка под клиента».

Но отчаяние было сильнее логики. Сильнее его самого.

Он достал телефон, с насмешкой глядя на свои пальцы – они дрожали. Набрал номер.

– Алло? – женский голос, томный, с лёгкой хрипотцой.

– Мадам Ариэль? – его собственный голос прозвучал чужим, простуженным.

– Да, я вас слушаю.

– Вы… возвращаете любимых? – он слышал, как это звучит по-идиотски, но продолжать было нечем.

– Всё возможно, дитя моё, если духи благоволят. Но нужна личная встреча. И… предоплата. Тысяча рублей.

Он усмехнулся. «Духи благоволят. Предоплата». Классика.

– Адрес.

Он встал, сгрёб свои вещи. Компьютер остался включённым, на экране – бессмысленные данные. Спину его прожигали насквозь десятки невидимых взглядов из-за закрытых дверей. Казалось, сами стены шептались ему вслед, провожая взглядом учёного, отправляющегося к гадалке. Учёный-материалист. Кандидат наук. Едет к проводнику в мир духов.

«Ладно, – подумал он с горькой иронией, выходя на холодный, продуваемый всеми ветрами воздух. – Посмотрим, что ты там можешь, мадам Ариэль. Вернёшь её? Или просто отсосёшь у меня тыщу рублей, как вакуумный насос?»

Мадам Ариэль оказалась не в мистическом салоне с бархатными шторами и хрустальным шаром, а в обычной хрущёвке на первом этаже. Дверь открыла женщина лет сорока в растянутом домашнем халате, с пачкой сигарет в руке. Воздух в квартире был спёртым и густым, пропахшим жареным луком, дешёвым табаком и едкой ноткой кошачьей мочи.

– Вы Антон? – она оглядела его с ног до головы. – Заходите, раздевайтесь. Только ботинки снимите, ковёр персидский.

Антон переступил порог, чувствуя себя последним идиотом. В гостиной, заставленной фикусами и сервантом с советским хрусталём, стоял маленький столик, накрытый скатертью с вышитыми знаками зодиака.

На столе, под лампой с бахромой, лежала колода карт Таро – засаленная, с обтрепанными уголками, будто ею отбивали мясо. «Типовой набор», – с внутренним презрением подумал Антон, опускаясь на стул.

– Тысяча в час, – коротко бросила мадам Ариэль, садясь напротив. – Оплата после. – Начнём?

– Начнём, – выдавил он, и в горле встал ком от осознания собственного падения.

Её пальцы, влажные и холодные, как у речной рыбы, обвили его руки, и его бросило в дрожь. Закрыла глаза.

– Я вижу… тебя окружает тёмная энергия. Энергия потери. Ты пришёл из-за женщины. Молодой. Она ушла недавно.

«Холодное чтение. Стандартный приём. „Тёмная энергия“ – универсально для любого, пришедшего с похорон», – мысленно констатировал он, чувствуя, как злость закипает внутри. «Тысяча рублей! За это? ».

– Она была… светлой. Очень светлой, – продолжала женщина, хмурясь, будто вслушиваясь. – Болезнь… её забрала быстро. Ты винишь себя. Ты думаешь, что мог что-то сделать.

«Эффект Барнума. Расплывчатые формулировки, подходящие под любого скорбящего. „Светлая“ – все мёртвые становятся светлыми. „Болезнь забрала“ – статистика. „Винишь себя“ – универсально». Он почувствовал, как последние остатки надежды, заставившие его переступить этот порог, рассыпаются в прах.

– Она хочет, чтобы ты не винил себя, – сказала мадам Ариэль, открывая глаза и выпуская его руки. – Она на том свете… – в покое.

Антон едко усмехнулся.

– Покой? Вы уверены? Может, она хочет мне что-то передать? Конкретное? Какой-то знак? – его голос звучал вызывающе.

Женщина посмотрела на него с раздражением.

– Связь – штука тонкая. Она не по СМС работает. Она… – вдруг её лицо изменилось, стало сосредоточенным. – Она говорит… она смотрит на вас… у неё… – она резко замолчала и понюхала воздух. – Странно… У неё были духи… с запахом… Цветочный… но с горчинкой. Что-то вроде… жасмина? Нет… сирень? Нет… с запахом… фиалок и старой бумаги. Да. Необычный аромат.

У Антона внутри всё оборвалось и похолодело. «Фиалки и старая бумага». Точь-в-точь. Парфюм, который Настя заказывала из нишевой французской лавки. Он сам смеялся над этим описанием. «Пахнешь как архивный червь, дорогая». Она хохотала. Об этом не знал никто. Он ни с кем не делился. Даже в соцсетях Настя никогда не писала про свои духи.

Кровь отхлынула от лица. Он смотрел на женщину в засаленном халате, и по спине поползли ледяные мурашки.

– Она… – его голос сорвался. – Она что-то ещё говорит?

Мадам Ариэль снова закрыла глаза, удовлетворённо кивнув.

–Она хочет, чтобы вы жили дальше. Нашли покой.

«Живи дальше. Найди покой. Штамп из дешёвого гороскопа», – закипело внутри, но леденящий ужас от точности детали уже не отпускал. Он вырвал руки.

– Всё. Достаточно.

– Но время ещё не вышло! – возмутилась гадалка.

Он уже не слушал. Выскочил из квартиры, не застёгивая пальто, и побежал по тёмной улице, задыхаясь. Разум пытался найти объяснение. «Угадала. Совпадение. Она почуяла остатки духов на моей одежде. Она…»

Но он знал. Он не носил её вещи. И этот запах – фиалки и старой бумаги – он не чувствовал уже несколько недель. Его мир, выстроенный на логике, дал трещину.

С этого момента началась охота.

Его квартира превратилась в штаб-квартиру безумца. Он скачивал приложения для ЭВП-записи, настраивал камеры с ночным видением, покупал дешёвые электромагнитные детекторы. Он ездил на заброшенные кладбища, в сгоревшие дома, в леса, где по слухам видели призраков.

– Эфир… чёрт, кому я вообще это говорю? – он поправил камеру. – Здесь Антон… «География аномального», – говорил он в камеру, стоя посреди ночного леса. Его лицо было бледным и осунувшимся. – Сегодня пытаемся зафиксировать хоть что-то в районе старой пожарной каланчи. ЭПС-феномен? Полтергейст? Хоть бы одно доказательство, блять…

Он включал диктофон.

– Настя… – шёпотом обращался он в темноту, чувствуя себя полным идиотом. – Настя, если ты здесь… дай знак.

В наушниках шипели помехи. Внезапно сквозь шум прорвался хриплый, каркающий звук, больше похожий на гортанный смех. Антон дёрнулся, сорвал наушники.

– Что за херня? – проворчал он, глядя на диктофон. – Помехи. Птица какая-то. Надо было купить аппаратуру получше.

Он не услышал в том смехе знакомого ворчания. Не увидел, как на ветке старого дуба над ним сидел чёрный силуэт и качал головой, словно наблюдая за наивным щенком, пытающимся поймать собственный хвост.

Доказательств не было. Лишь пустота, разряженные батареи и нарастающее безумие. Но остановиться он не мог. Потому что теперь твёрдо знал – где-то там, за гранью, витал запах фиалок и старой бумаги. И он был готов продать душу, чтобы вдохнуть его снова.