Несбывшаяся жизнь. Книга 2

Он и вправду был хорош, этот Максим. Умел дружить, о чем свидетельствовала обширная переписка и куча телефонных звонков, которые он, уставший после тяжелейшей смены, не игнорировал, всем стараясь помочь.

В его квартире была обширная библиотека, где он с закрытыми глазами мог достать с полки любую книгу.

Максим накрывал праздничные столы, потому что аккуратнее, красивее и правильнее (вилки слева, ножи справа) не мог накрыть никто. Он запекал рождественского гуся: огромного красавца, отливающего золотистым загаром, в обрамлении долек апельсина и маринованных слив, располагал на старинном семейном – кузнецовском! – блюде.

На даче, которую он обожал, Максим собственноручно развел редчайший цветник. Там росли розы коллекционных сортов – Флорибунда, Аляска, Темная ночь – и огромные, пышные пионы, пахнувшие так сладко, что кружилась голова.

А на разноцветные – от белого до фиолетово-черного – ирисы, застывшие у забора фантастическими птицами, как на настоящее чудо приходил смотреть весь поселок.

И Максим страшно этим гордился.

– Мое собственное произведение, – смущенно улыбался он.

Максим знал уйму стихов и часами мог декламировать Пастернака, Мартынова, Межирова, Мандельштама.

Он был коллекционером: собирал старинные монеты и состоял в московском обществе нумизматов. Он рисовал! И прекрасно рисовал, некоторые знакомые даже мечтали приобрести его работы.

– Продать? Что за чушь, я самозванец, – смеялся он, раздаривая работы. – Это же хобби, а деньги я зарабатываю любимой профессией.

Позже Лиза узнала, что большую трехкомнатную квартиру – с высокими потолками, лепниной, настоящим паркетным полом и длинными узкими арочными окнами – убирал тоже он.

Еще Максим прекрасно гладил рубашки. И варил прозрачный бульон. И пек шарлотку со сливами. Или… с абрикосами.

– Что ты, – смущенно отмахивался он от восторженной похвалы и неподдельного восхищения, – я дилетант. Во всем дилетант, кроме профес– сии.

Он был необыкновенный. Единственный в своем роде. Неповторимый, невозможный, несравненный. Исключительный.

И роман с ним начался так необыкновенно быстро, что Лиза не успела ни подумать, ни опомниться. Впрочем, что думать, когда за тобой ухаживает самый прекрасный человек на всем земном шаре?

Немного смущало, что он торопился, форсировал события. Зачем спешить, когда впереди так много времени? Сколько загадочной прелести в начальном периоде: в смущенных ухаживаниях, трепете узнавания, когда еще все удивляет, восхищает и трогает, – и как страшно нарушить эту хрупкость, эту тайну, это сладкое, нежное время.

Дошло потом – каникулы. Тогда были осенние каникулы, жена и дочь в отъезде. Ну и как следствие – две недели свободы. Зачем терять время?

Но в том ноябре, в самом начале их романа, Лиза была наивно уверена, что его торопливость и нетерпение есть жар влюбленного сердца, неукротимое желание обладать. А с этим, как известно, трудно, почти невозможно справиться. Смотрела на него с восторгом, затаив дыхание, не веря до конца, что он – есть, и он – ее.

«И это все – мне? Значит, все справедливо и это – награда за все неудачи, разочарования и предательства?»

Как подарок, доставшийся незаслуженно. Божий дар, который почему-то не разглядел ее до сих пор – не понял, что она самая обычная, земная, не такая красивая и умная, какой он заслуживает. Что попалась случайно, подвернулась в трудное время, сама упала в руки – и кто откажется взять?

Ей и в голову не могло прийти, что этот необыкновенный человек может обыкновенно обманывать. Как же: Максим не может хитрить, лукавить, увертываться, лавировать. Он обязательный и четкий, и страшно не любит, когда рушатся планы. Он раздражается, когда срывается что-то назначенное – свидание или поездка.

Почему? Да потому, что он все распланировал – для нее, между прочим, чтобы ей понравилось, чтобы она отдохнула. Именно Максим заказал гостиницу, купил билеты, а он человек занятой. Занятой и обязательный, и не подводит людей. И ему очень сложно смириться, если подводят его.

Она стояла перед ним как провинившаяся школьница и оправдывалась.

– Заболела дочка, ну как я оставлю ее, Макс? Ты сам отец и все понимаешь. Я понимаю, что ты заказал путевки и пароход ждать не будет, я понимаю, что сорвала тебе планы… И бесконечно благодарна тебе, но я не могу, понимаешь?

Потом, анализируя эти отношения, она поняла, что всегда (или почти всегда) была в роли виноватой и постоянно оправдывалась. Но и к себе был строг: выполнял обещания, не опаздывал, ничего не забывал и не пропускал.

– Но бывают же обстоятельства? Те, что сильнее нас, – лепетала Лиза.

Это же не ее вина! О пятидневном путешествие по Волге она тоже мечтала – неужели он сомневается?

Да, Максим обидчивый. Да, Максим сложный. С ним непросто и… прекрасно. Все, за что бы он ни брался, получалось красиво. И Лиза благодарила, благодарила… И восхищалась. А ему нравилось, когда им восхищались. Но…

Прогулки за городом, поездки в старинные усадьбы – Абрамцево, Мураново… Походы в Третьяковку или в Пушкинский. Шатанье по тихим улочкам Замоскворечья или любимым Арбатским переулкам… Чай с булочками в кафе, последний ряд в кинотеатре, где они, как дети, на экран не смотрели, а без конца целовались, целовались – и выходили шатаясь, как пьяные… Разве не это – самое прекрасное время? Зачем же торопиться?..

Через восемь дней Максим вынул из кармана ключи.

– Я приглашаю тебя в гости, – улыбнулся он.

– К тебе? – тихо спросила она.

– Тебя это смущает? – удивился он.

– Мне это неприятно, – отвернувшись к окну, сухо ответила Лиза. – Что тут непонятного?

– Ключи от квартиры приятеля, – успокоил ее Максим. – Неужели ты подумала, что я оскорблю тебя тем, что приведу в семейный дом?

На фразе «семейный дом» Лиза вздрогнула и насмешливо глянула на него.

– Это оскорбило бы тебя, дорогой! Тебя, а не меня. А мне было бы просто неприятно. Хотя, наверное, любопытно, – усмехнулась она.

До дома в далеком Беляево ехали молча. Новый район, типовые дома, одинаковые детские площадки, магазины самообслуживания под названием «Универсам». Все как под копирку – и как они тут не теряются?

В центре магазинов самообслуживания еще не было, оставались старые и привычные – «Молочный», «Рыба», «Мясо», булочная-кондитерская… Да и где в центре, к примеру на Кировской, построить такую громадину, как универсам или торговый центр?

Поднялись на шестой этаж. Лиза заметно нервничала. Чужая квартира, чужое белье, чужие чашки, полотенца, ванная. Чужой дом, куда они заходят с оглядкой, как воры.

Мельком глянула на Максима.

Он спокоен, будто для него это не впервой, – или она опять все придумывает и усложняет? Он взрослый мужчина.

Но и она взрослая женщина.

В чужой квартире было стандартно и чисто: светлый кухонный гарнитур, полированная стенка с книгами, сервизом и хрустальными вазами. На стене – репродукция картины Крамского.

«Незнакомка»…

«Незнакомка» висела когда-то у Полечки, которая восхищалась ее красотой и загадочностью.

А Ритка смеялась:

– Мам! Эта тетка – женщина легкого поведения! Проститутка, понимаешь? Она просто ловит клиентов!

– Дура ты! – обижалась Полечка. – Всегда все опошлишь! Тогда почему она такая грустная?

– Клиент не идет! – продолжала ржать Ритка. – Чего веселиться?

Полечка злилась и махала рукой.

…Диван с гобеленовой обивкой. Два кресла. Цветной телевизор. Кружевной тюль. Фикус в горшке.

Лиза подумала, что зайди они в соседнюю квартиру – и все будет так же.

– Лизонька! Я сварил кофе!

На столе стояли две чашки с кофе, тарелка с бутербродами – с сыром и колбасой, и коробка шоколадных конфет.

Под чашками лежали салфетки, а на столе горела свеча.

– Красиво! – хмыкнула Лиза. – И очень интимно.

Тогда почему ей так неуютно?

Максим не ответил и, отхлебнув кофе, остался доволен.

– А неплохой! Удивительно, но очень приличный! Не знал, что хозяева ценят хороший кофе.

– А где они, хозяева? – осторожно спросила Лиза.

– Уехали в Питер, к родне. Тебе здесь не нравится? – Максим пристально посмотрел ей в глаза.

Лиза мотнула головой:

– Да нет. Просто… просто я впервые в такой ситуации.

Он рассмеялся.

– Ну, все когда-то бывает впервые!

А она, дурочка, ждала – он скажет, что тоже впервые… Что и ему неловко, но как же быть: в гостиницу неженатых не пускают, а домой – даже не обсуждается… И уже невозможно умирать от желания, целуясь на последних рядах и обжимаясь по подъездам, ведь они хотят друг друга – хотят так, что жмет сердце и перехватывает дыхание… И что же делать – они же не дети!

– Я тебя этим обидел? – спросил Максим. – Лиза, поверь, я…

Она перебила его и посмотрела ему в глаза.

– Нет, милый, какие обиды.

Отставила чашку и встала со стула.

– Где ванная? Полотенце?

«Все правильно, – думала она, стоя под упругой горячей струей в душе. – Куда нам деваться? Куда деваться двум взрослым, истомившимся друг по другу людям?»

В приличные гостиницы путь заказан, а в паршивую, для свиданий, не хочется. На пустых дачах холодно и вряд ли уютно. Пансионат? Это мысль, но там нужно брать два одноместных номера: накладно. Хорошо бы куда-нибудь поехать, пусть недалеко, например в Суздаль или Владимир – Лиза там не была, а можно в Тверь… Но на день не поедешь, а на два или три – не получится…

«Все, успокойся и прими как данность, другого выхода нет, – уговаривала себя Лиза. – И никакое это не унижение: скажи спасибо тому, кто дал ключи».

На крючке висело новое банное полотенце.

В спальне было постелено чистое хрустящее белье – видимо, новое. Максим лежал с закрытыми глазами, широко раскинув красивые загорелые руки.

Он притянул Лизу ближе и прошептал:

– Иди ко мне.

Такое Лиза видела в заграничных фильмах, и эти сцены казались ей наигранными, искусственными, фальшивыми. Она застыла на пару минут, а потом осторожно легла рядом.

«Теперь ты любовница. Ты спишь с женатым мужчиной».

Лиза закрыла глаза и прижалась к нему.

Сердце остановилось.

3

Роман их протекал по банальному сценарию «он женат, она свободна».

Это означало одинокие выходные и праздники. Никаких совместных отпусков и длительных совместных поездок – дня на три, не больше.

Но эти редкие поездки были настоящим счастьем. Впереди – целая ночь, бесконечная и ужасно короткая, зато без привычной спешки, исподволь брошенных на часы взглядов. Без обид и горького осадка на сердце, без всегдашних слез, без горького ощущения ущербности. Вне роли актрисы второго плана: нелегалки, воровки.

И – светлое утро, новый пейзаж за окном, совместный неспешный кофе.

Лиза ложилась Максиму на грудь и улыбалась.

И эта ленивая, неторопливая утренняя нежность была важнее неукротимой ночной страсти. Важнее и глубже.

– Ну сколько можно спать, – теребила Максима Лиза. – Соня, ты все проспишь!

– Не просплю, – скрывая зевок, отвечал он и крепко прижимал ее к себе. – Не просплю, не волнуйся!

Но Лиза ненавидела торопливые прощания и свои слезы.

Сколько раз она давала себе слово, что больше не будет, но не получалось – и все повторялось заново. Она видела, что он раздражается и злится, и в ней вскипала злость:

– А, тебе неприятно! Тогда решай! Мне кажется, что пора. Но похоже, что только мне…

Какая же это была глупость! Отчаяние – вот причина. Причина, но не оправдание.

Конечно, Максим злился. Двигались желваки на красивых, ровно очерченных скулах, суживались глаза, твердели губы. Женские слезы всегда раздражают мужчину. Но он держал себя в руках.

– Ну что ты, любимая, что ты! Ты же все понимаешь… Думаешь, мне легче? Да мне в сто раз тяжелее! Мне просто невыносимо, а ты…

И она снова чувствовала себя виноватой.

Всю свою жизнь Лиза чувствовала себя виноватой. Сломала жизнь мам-Нины, измучила Дымчика, требуя от него невозможного, – а забрать Анюту было ее решением, а не его.

Чувствовала вину перед Марией – да-да, и перед ней! За так и не ушедшие обиды, за свою дурацкую злопамятность и упрямство, за невозможность простить и нежелание полюбить. Лиза убеждала себя, что надо быть мягче и терпеливее, но не получалось… Выходило, что человек она злой. Ни разу не обняла и не приголубила, не сказала доброго слова больной и несчастной старухе. Какой же она врач, если в ней нет и капли милосердия?

А Максим? Без зазрения совести отрывать от дочери отца, от жены мужа – втихаря, украдкой, исподтишка…

Как она проживает свою жизнь, чем может гордиться? Ну да, можно и по-другому: воспитывает чужого ребенка (Господи, какие жуткие слова, будто Аня – чужая!), забрала старую, больную, нерадивую мать… Выходит, что героиня? Да и с Полечкой до последнего была рядом – она, а не родная дочь. Разве она плохая?

Человек состоит из белого и черного: у кого-то это поровну, а у кого-то иные пропорции. А себя вообще сложно оценивать. Но раз Лиза думает об этом, мучается и страдает, значит, не все так плохо? А ведь совершенно не с кем поделиться, никто не даст правильный совет, не утешит, не поймет, хоть никто и не осудит. Мария? Да, она знает, что это такое, но вряд ли поймет.

– Опять не туда, Лиза! Пустая трата времени, – скажет Мария. – А годы летят! Тебе замуж надо, а ты связалась с женатым!

Нет, делиться с ней не хотелось, мать по-прежнему была чужой. На работе подруг не было, да если бы и были – разве можно рассказать кому-то про этот роман?

Полечка – вот кто понял бы и пожалел. И Ритка бы поняла. Конечно, повыступала бы, поорала, но потом пожалела бы и посочувствовала.

Елену Николаевну Лиза стеснялась. Она ведь была из тех самых оставленных жен. Стеснялась – и еще очень жалела: сдала ее наставница в последнее время, сникла, чувствовала приближение старости. Кто-то будет с ней рядом?..

Теперь Елена Николаевна все чаще бывала на больничном. Все чаще обострялись старые проблемы с легкими, и как врач, она все понимала: лучше не будет – кому лучше в старости? Но скорый выход на пенсию пугал еще страшнее. Что в ее жизни кроме работы? Какой будет эта самая жизнь без нее?

Лиза ежевечерне звонила и часто навещала, твердя ободряющие слова, уверяя, что и в пенсионерской жизни можно найти много приятного. Но Елена Николаевна слушала молча, с застывшим, неживым взглядом, а однажды сказала:

– Лиза, устраивай жизнь. Найди хорошего мужа, приличного, порядочного человека, пусть скучного и неяркого, но надежного, – и иди за него. На детей не рассчитывай, это инвестиции ненадежные. Единственный, кто поддержит, – хороший и верный мужчина. Мне с этим не повезло, может, тебе повезет…

– А как же любовь? – Лиза выдавила улыбку. – Как без нее, Елена Николаевна?

Елена Николаевна махнула рукой:

– А где она, эта любовь? Вмиг проходит, оставляя пшик – воспоминания и боль. К черту ее, эту любовь. Говорю тебе: надежный человек, вот что спасет от одиночества и отчаяния. И, кстати! – она сверкнула глазами. – Мать свою поменьше слушай! Представляю, что она поет. Вечные песни о вечной любви. Смешно!

– Не верите? – усмехнулась Лиза.

Елена Николаевна покачала головой.

– Ни минуты. Все это сказки, которыми она всю жизнь себя оправдывала. Как же, героиня! Все ради любви! Да как можно было ребенка оставить? Как, Лиза? Какое уж тут геройство? Ради мужика – это геройство?

В ней говорила бездетная женщина. Да, дружбы у Марии и Елены не получилось, слишком разные, а вот ревность была. И жалела Елена Николаевна свою ученицу: за что ей такое?

– А эта? – продолжала она. – Прожила свою жизнь как хотела, а на старости лет заявилась: здрасте, я ваша тетя! Какой эгоизм!

Вот именно, тетя. Тетя, а не мать. Если бы у нее, Елены Николаевны, была такая дочь, как Лиза… Разве она бы смогла?

Нет, Елена Николаевна не одобрила бы Максима… Здесь они с Марией совпадали: потеря времени.

Получалось, что никого не было. Вроде и не одна – есть семья, мать и дочь, друг и наставник Еленушка, есть любимый человек, – а все равно одинока.

Лиза ненавидела эти случайные квартиры, наполненные чужой жизнью, чужими страданиями, печалями, радостями. Наполненные чужими выходными и буднями, ссорами и перемириями, чужими страстями и пустотой.

Чужие чашки и тарелки, клеенка и шампунь, ваза и занавески, постер на стене, коврик у кровати. Можно и не смотреть по сторонам. И сердце заполняла бесконечная сосущая тоска, такая, что хотелось завыть…

«Дура! – корила себя Лиза. – Он же здесь, рядом, на расстоянии протянутой ладони…»

Да, она слышала его запах и его дыхание, но ей было бесконечно, нечеловечески плохо.

Максим обещал снять квартиру, но все тянул, отговаривался, а Лиза ждала, ждала… Ждала, потом перестала. Вот там, в их квартире, она навела бы уют, прибралась по-своему, притащила бы свои вещи, купила б вазочку и постельное белье, полотенца и мыло – словом, постаралась бы извести казенность и чужое присутствие. Но квартира – это приличные деньги, дополнительные расходы. Как утаить их от семьи – человеку, живущему на скромный врачебный оклад?