Полынок книга 2

Ребятня сидела тихие и настороженные. Первой завыла Марфутка:

– Маманя! Я боюсь: утащут русалки меня в реку!

Тетка Ляксандра встала, подошла к дочке, закутала её в большую шаль, посадила возле себя:

– Вот уж, дедко, наплёл целый короб, напужал дитёв – таперь спать не будут, придумал небылицу! Старый, вона, борода уж белая, а ума не нажил!

Дед Тарарайка хитро улыбнулся, покачал головой:

– Пошто небылица? Ты, Ляксандра помнишь бабку Дорофеюху? Ды, вот она сказывала: у них молодайку уморили энти хвостатые!

Васька так и не дослушал до конца, а провалился под говорок в глубокий сон. Снилась ему Настёна с рыбьим хвостом из под юбки, и тело окровавленного отца, плывшего по реке, тот кричал: « Жеребец ты, Васька!»

Он очнулся от страшного сна – уже было раннее утро. Серое небо с угрюмыми облаками стелилось низко над тёмной рекой. Народ просыпался, радостно переговариваясь. Всех растормошил день, которого они ждали. Тётка Шура молилась с двумя бабками, стоя на коленях: « Господи! Дай нам силы, не покинь нас, Отец Небесный, в этот час, благослови нас в дороженьку и дай благополучного исхода!» Мужики кинулись снова осматривать скарб в лодках, туже затянули веревки. Повариха уже румянилась от разожжённого костра, начала варить кулеш, разожгла огромный самовар. Ваську пугала вся эта суета: видимо, сегодня точно до места доберутся: « Куда мне потом? Ну, на все четыре стороны!» Олёна окликнула его:

– Чё пригорюнились? Айдате ближе до каши – некоды горевать, а то и чайку не достанется: вона, как шустро хлебают!

Васька вылез из – под полушубка, подпоясал тонким ремешком рубаху, напялил свою поддёвку. Глянул на свои штаны – они все залоснились от грязи, вздохнул: « Зима на носу, а я гол, как сокол, вона, как погода хмариться!» Подошёл к реке, она недружелюбно и зло катилась, отражая тяжесть тёмных туч. Плеснул в лицо холодной воды, утёрся подолом рубахи. Пошёл к костру, повариха подала ему кружку чая и каши, пахнувшей дымком. Он стал помешивать ложкой, остужая её. Старуха в чёрном платке, заглянула в котел с кашей:

– Ох, и напаратила кулеша густо! Так и не хватит крупы, абы пожиже варила!

Повариха рассмеялась розовым лицом, согретым огнём:

– Ба Дуня, ешь, не горюй! Подай свою мисочку – положу тебе!

– А положь, милая, положь!

К костру подскочила кудрявая Феня:

– Я тоже оголодала: вечером тока чай похлебала!

Старуха, нахмурившись, оглядела девушку, недовольным голосом пробурчала:

–Чёт тя прёт, как на дрожжах! А не брюхата ли ты, девка?

Девушка вспыхнула румянцем на лице, ладошкой прикрыла глаза. К ним подошла такая же чернявая и полноватая баба, похожая на девушку:

– Мама, что у вас язык, как помело? Народу, вона, полно, а вы девку позорите!

Старуха махнула на них ложкой:

– Ты, дочка, не шуми, я не со злого умыслу: не доведи Господь, вдруг кто сблудит над ей! Парнякам чаво: сунул, вынул и пошёл! А ты опозорена на весь мир! Кажный те в пузо плюнет, покель выносишь приблудыша!

Феня зарыдала в голос. Её мать обняла дочку за плечи, увела от костра, приговаривая :

– Ды не слушай ты бабку: у неё, вона, зубы болят – всю ноченьку маялась! Вот и норовит от болестей своих укусить кого – нить!

Дед Тарарайка подсел к Ваське с кружкой чая:

– Ну, чаво, милок, пригорюнился? Вижу, тягомотно у тя на душе! Ты ведь сказочку сказывал про себя больно складно. Худо тебе ? Молчишь, ну, молчи. Душа должна переболеть, тады горе само запросится наружу.

Дедко начал шумно прихлёбывать чай, допил и снова начал пытать Ваську:

– Ну, куды дальше лыжи навострил? Можа, домой будешь потихоньку добираться, али где пристанешь?

Сидор, который встретил Ваську возле реки нахмурился, тихо проговорил:

– Ну, что ты дед пристаёшь, не робёнок он, чай, пусть сам думает. Кто его гонит, чаво его гонит, и кака маята догонит?

Мужики начали покрикивать на баб: «Чаво расселись? Вона, непогода сейчас налетит и обласкает!» Погрузились все быстро в лодки, река величаво подхватила их своим мощным течением и потащила, радуясь работе. Через часок морось с тёмных туч начала цедить влагу, стало ветрено, пришёл боковой сильный ветер, он стал захлёстывать водой лодки. Сердитый косой дождь накрыл реку и плывущих. Уже собрались причалить к берегу, чтоб переждать непогоду, как внезапно дождь и ветер отстали. Тучи разбежались по краям неба, и его синева пригладила реку, вода стала прозрачной и спокойной. Солнце празднично заиграло на небе. Тетка Шура перекрестилась на золотой диск: « Добрый знак»!

Через пару часов берега реки ожили. По обеим сторонам потянулись деревеньки, мужики на лодчонках, мостки с бабами, хлопающими белье, визги играющих детей. Река величаво повернула, и справа, словно сама матушка природа распахнула душу, белоствольно захороводились, как девки на гулянье, березки. Вода, широко разлитая в ложбине, образовала огромную заводь. Вдалеке на взгорушке белая церквушка с голубыми куполами, пред цветом которых небо стыдливо блекло, крестики высвечивались позолотой, словно ангелы присели на голубизну. Высокие дома с резными наличниками по обоим сторонам заводи. Тетка Ляксандра упала в лодке на колени, запричитала в голос: – Здравствуй, сторона моя, сторонушка, ласковая моя! Господи, благослови этот день, кады я возвернулась в отчий край! -завыла ещё громче, поклонами задолбила днище лодки, пугая детей.

Её муж Федор похлопал Ляксандру по спине:

– Ну, мать, не вой, радуйся!

Мужики перестали грести, поснимали картузы. Дед Тарарайка что – то зашептал, его глаза заблестели от слез. Кто-то крикнул: « Не томи, причаливай»!

Мужики дружно навалились на вёсла, и лодки рванули к желанному берегу, бурля воду, оттесняя небольшие лодчонки, причаленные возле огромных подмостков из брёвен. Мужики, бабы, ребятишки, галдя, стали выходить на берег, разминаясь от долгого сидения, всматриваясь в родную сторонушку, не решаясь идти дальше. На лужайке стояли больше десятка мужиков. Двое из них, обнажённые по пояс, под выкрики толпы то ли боролись, то ли дрались. Тот, кто был моложе, навернул под дых другого. Тот обмяк и упал, стал хрипеть, хватая ртом воздух. К ним подбежала баба в полосатой юбке, в синем цветастом полушалке, схватила большую ветку, начала хлестать молодого по спине:

– Шли бы отсель! Что вам: шлея под хвост попала? Пошто уродуете друг дружку, нешто земли вам мало? Неча рядом дома ставить, раз мира нет меж вами! Неровен час – поубиваете себя! Это мыслимо ли дело: брат на брата, и давай морды быть!

Мужик, который валялся на земле, встал, утирая кровавую сопатку:

– Ну, Лукашка, силён ты, братуха! Я ослаб, остарел ноне: эт я на сколь годов старше тебя?

Молодой подошёл к брату, похлопал его по плечу:

– Не забижайся, Тиша, давай мир! Ты ведь сам хотел, чтоб новые дома рядком были. Ставь белую барыньку, и дело с концом!

Тихон сморкнулся кровью:

– Погодь, рожу умою, а то баба моя сейчас ещё и скалочкой отвесит. Не любит она, коды я в драку лезу, ну и до казенки сбродим!

Он, шатаясь, пошёл к реке, увидел стоящих на брёвнах чужих мужиков и баб, грозно спросил:

– Хто такие? Не нашенские…Чаво выставились? Подите отсель!

Тетка Шура, приставив ладошку ко лбу, вглядываясь в мужика, воскликнула:

– Тишенька ,братец дорогой!

Завыла в голос и бросилась в ноги мужику, обняла сапоги. Тот опешил, шмыгая окровавленным носом, завертел головой по сторонам:

– Чо ты, баба, очумела! А ну, приберите её! Да ты пошто пристала?

Шура подняла заплаканное лицо:

– Тишенька, братец, али не признал?

Тот, размазывая кровь по морде тыльной стороной руки, прошептал:

– Шурка, ядри тя в корень! Сестра! Вот оказия! Мы – то уж и не ждали вас! Как надысь передала весточку, что возвернёшься, так с той поры два годочка прошло! Ну, уж не признал – остарела…На мать нашу, покойницу, схожа стала!

Поднял, обнял её крепко расцеловал в щеки. Подошёл к толпе, воскликнул:

– Ого, сколь вас! Нежто и дед Тарарайка тута? Жив, пенёк трухлявый, возвернулся, горемыка! Чё, не сладко на чужбине?

Дед заплакал:

– Ой, Тиша, не сладко! Тока и жил думой о землице родной! Топерь и помереть можно!

Тихон обнял старика, похлопывая по спине:

– Пошто помирать? Мы, вона, домишки с брательниками заладили новые, и ты нам на подмогу! Печи не разучился ложить? Лукашка, кликни народ, сродственнички возвернулись, давай на подмогу.

Стало шумно, весело. Все кинулись разгружать лодки. Часа через два накрыли столы около недостроенных домов братьев. Собралась вся деревня, бабы наташили пареного, вареного, пирогов. Тишка с Лукашкой сбегали до казенки, прикупили два больших шторфа водки. Староста , дядька братьев, махнув рукой, крикнул:

– Гуляйте, мужики и бабы! Ставлю самогоночки полведера, как – никак, сёдни день Веры, Надежды и Любови!

Народ весело зашумел и загулял. Васька выпил чуть водки – махонькую рюмашку, которой обносили, голова закружилась, нахлебался горячей похлёбки, сваренной тут же во дворе, немного побродил по деревне. Она была небольшая, тянулась вдоль реки, и сразу за косогором начиналось огромное село. Дед Тарарайка подсел к возвратившемуся Ваське:

– Ну что, милок, как тебе тута? Поглянь: кака красота! Я родился в энтих местах! Изба наша уж давно завалилась, а я вот ишо скриплю!

Тот слушал деда, привалившись к срубу нового дома, косил глаза на девчат, те с визгом играли в «Гори, гори ясно!» Степенные молодки, сложив руки на груди, следили за малыми детьми и судачили, громко смеясь. Народ то собирался толпой, орал песни, то расходился, пришёл гармонист, бабы и мужики заплясали, подняв пыль. Далеко за полночь дед позвал Ваську:

– Айда, Васенька, головы приложим на сеннике у Тишеньки, в старом дому, там ужотко нам налажено.

Неделя прошла незаметно, пока все определились: кто чей родственник, кто где будет жить, да где строится. Тетка Шура купила готовый сруб, но не в деревне, а на краю села – закипела работа: стали возводить крышу, пристраивать подворье. Васька остался помогать её семейству – никто его не гнал, но особо и не жаловал. Делал всё как во сне. Одежда совсем износилась, поглядывал на молодёжь, которая нарядная после работ ходила на гулянье. Как – то вечером тётка Шура и её муж позвали его:

– Вася, пойдём – ко на бревнышки, присядем.

Федор накрутил козью ножку, задымил, поглядывая на Ваську:

– Вот, свела нас жизня с тобой! Как думаешь дальше? Ежели ты с нами, никто тебя не прогонит. Мы с матерью понимаем: одному плохо, да ещё о жизни нет понятия у тебя. Не поймём – какого ты роду, откель ты? Помалкиваешь про себя! Может, чёрных дел за тобой и нет. Глянулся ты жене моей, ды и мы с дедом нашим не супротив. Сын – то уже своей семьей хочет проживать отдельно от нас. Другой – схоронен на чужбине. две дочки тоже уж мужние, другие – Павла ещё не заневестилась, а Катенька совсем махонька. Тетка Шура погладила Ваську по плечу:

– Вижу: маешься! А сколь годочков – то тебе?

Тот вяло ответил:

– Да по лету шестнадцать сполнилось.

Федор продолжил:

– Вот, народ интересуется тобой, и наши детки спрашивают. Ежели с нами решил прижиться, дык бумагу надо. Поживёшь с нами, пообвыкнешь, через пару годочков можа и девку себе приглянешь. Так и сложится судьбинушка: пригладь жизню свою, чаво бежать, незнамо куда! А ежели ты надумал домой, так мы держать не станем, решай, мы не торопим.

Федор встал, распрямил спину, покряхтывая:

– Мать, я пойду спать, устал.

Тётка Шура погладила Ваську по волосам:

– Чисто шёлк, а не кудри! В кого волосья – в мать?

– Не знаю,– ответил Васька,– в мать, наверное, не помню я её, померла после родов.

– А батюшки! -воскликнула тётка Шура.– Царствие небесно ей! Как звали матушку?

– Василисой! Отец сказывал: больно красивая была!

– А батюшка жив твой , а Васенька?

Он вздрогнул:

– Ды живой. Мачеха меня ростила!

Покачав головой, тётка Шура тихонько проговорила:

– Ну, с мачехой жисть – не сахар! Хотела за родню тя выдать,

ну лицом не схож! Мы, вона, широкорылые да пегие, а ты чернявый, да ладный весь!

Васька засмеялся, тётка Шура тоже улыбнулась:

– Девки наши на тебя все глаза обмозолили, так отцы гоняют, Олёну за космы надергали, чтоб не пялилась на тебя! Вот, Васенька, прирастай уж куда – нибудь, а то будешь мытарить всю жизнь! Ну, посиди чуток да спать ложись, устал, небось.

Он ещё немного посидел. Солнце спустилось к редкому лесу, который окружал серые невысокие скалы. Встал, решил немного пройтись, обдумать, что ответить Федору с Шурой. Пошёл по Беловодью. Дома справные, много крыш крыты тёсом, виднеются и железные. Прошёл мимо трёх лавок. Девки – как картинки, сидящие на лавочках, парни в наброшенных пиджаках, блестя лаковыми козырьками картузов. Хорошее село: чисто, богато живут. Спустился к реке – мальчишки на вечерней зорьке ловили рыбу. Пошёл по тропке, в воздухе догорал теплый осенний день, пахло вкусно дымком, берёзовые стволы стали ярче, а золотые листья словно короновали деревья, просвечиваясь упавшим солнышком. Ухом поймал звуки: то ли девки поют, то ли народ говорливый где – то. Ярче запахло дымком и жареным мясом, послышался струнный мотив, подумал: « Не балалайка… На гитару схожее звуки»! Ещё немного прошёл вперёд – взору открылась поляна, на ней стояли две большие крытые тряпьём повозки. Три костра, мальчишки купающие на реке штук шесть коней. Два смуглых, черноволосых парня в расшитых жилетках, под ними – красные рубахи, широкие штаны заправлены в сапоги гармошкой. Поставив ноги на пень, держали в руках гитары, старательно перебирали пальцами струны. Женщины в цветных долгих платьях и в ярких шалях с копнами волос поют гортанно и хлопают в такт ладонями. Девочки старательно пляшут под одобрение старухи. Красивая брюнетка в пышных юбках, повязанная красной шалью крест на крест. Её изящные оголенные руки взлетают вверх, стуча в бубен, красиво подстёгивают ритм для гитаристов, поющих и танцующих. Васька остолбенел: « Ах вот они какие цыгане – слышать слыхивал, но никогда не видел!»

Цыганка, что стучала в бубен, крикнула красивым голосом:

–Эй, чернявый, ходи к нам! Не боись – не съедим: мы уже поймали вот такого же… Поглянь, висит на вертеле, сейчас дожарим и слопаем!

Поляна огласилась хохотом. Ещё одна молодая женщина с голубым шёлковым платком на копне кудрявых волос поднялась от костра, добавила:

– Что, маладой, испугался?

Васька направился к костру, две огромные собаки преградили, рыча, дорогу. Брюнетка с бубном, с тёмными рисованными бровями и гордым профилем обожгла его взглядом глубоких, больших, бархатных, черных глаз.

–Авэн! (пошли), – крикнула собакам. – Красавчик, куды идешь, на ночь глядя? А то мы пригреем! Ох, люблю синеглазых!

И снова народ беззлобно захохотал. Жаркая цыганка подошла ближе к Ваське, осмотрела его сверху донизу, поцокала языком, что – то сказала народу. Затем обратилась к нему:

– Ну что, ангел с чёрной душой, куда ноженьки направил? Где твоя мать? И как она такого красавца родила,? Хочу у неё секрет выпытать, как такого красавчика родить! Хорош чавалэ (парень)! Но не гаджо (не цыган)!

Цыгане, в основном женщины и дети, стали окружать его, посмеиваясь и покрикивая:

– Давай к нам в табор! Жить будешь, как вольная птица! Научим лошадей воровать! Наши молодцы научат на гитаре играть! Женим на нашей цыганке!

Васька осмелел, заливаясь румянцем, сказал:

– Да я…это…Маненько умею играть на гитаре!

Цыганка кивнула головой. Молодой парень с кудрями до плеч в тёмно – вишнёвой рубахе с пышными рукавами поднялся от костра, подал ему старенькую гитару. Тот взял её в руки, теплую нагретую от огня, провёл ладонью по струнам. Поставил ногу на пень, и ловко выдал несколько звуков, прислушался к трепету струн, и пошёл ловко перебирать их. Цыгане покачивали головами, переглядывались Васька весь в упоении, словно не пальцами, а сердцем трогал струны, аж самому заплакать захотелось! Женщина шлёпнула ладонь на струны:

– Красавчик, а ты случаем не цыган?

Он, счастливый, покачал головой. Парень забрал гитару, показал рукой на костер:

– Садись – гостем будешь!

Васька присел, стал осматриваться вокруг. Поодаль стояла группа мужиков, возле другого костра сидели с десяток женщин. На ещё одном костре жарили барана – два молодых цыгана крутили вертел. Огромный жестяной чайник закипел на костре, возле которого сидел Васька. Старая седая цыганка подошла сюда, юбкой взялась за ручку чайника, сняла с огня. Ворча на своем языке, достала из кармана своей пышной засаленной юбки узелок, развернула тряпку, засыпала смешанные травы и чай в кипяток. Крикнула зычно что – то в стороны кибитки – из-за полога высунулась лохматая башка пацанёнка. Он мигом подскочил, подбежал к старухе, подал ей тяжёлый узел, та, кряхтя, села на землю, положила его на колени, развернула старый платок, в который была завернута большая головка сахара. Огромным ножом, тупой стороной, начала его колоть, да так ловко – аж загляденье! Повернувшись, взяла из – под кустика корзинку, из неё стала доставать расписные чашки, округлые, без ручек, для чая. Народ стал подходить к костру, присаживаясь вокруг них. Старуха положила на траву платок с сахаром, маленькая девчушка сняв с себя фартук, подстелив его рядом на землю, насыпала из льняного мешка большую кучку разномастных баранок. Та, что была с бубном, начала разливать чай, и первую чашку чая подали Ваське.

Красивый, пьеса (пей) чай, пей – сначала гостю!

Он, стесняясь, принял чашку, благодаря:

– Спасибо!

– Бери сахар, не бойся – свежий, сегодня на базаре украли!

Цыгане захохотали, дети с любопытством разглядывали Ваську и перешёптывались. Тот аккуратно поставил чашку, приподнялся, взял кусочек сахара, сел на место. Осторожно взял двумя руками чашку, поднёс к лицу, вдохнул ноздрями горячий золотистый аромат, отпил глоточек чуть горьковатой пряной влаги.

– Ну что, хорош чаёк?– спросила цыганка, разливавшая чай.

Улыбнувшись, Васька причмокнул:

– Я такой не пивал!

– Эээ, кучарявый, это цыганский чай, нагаворенный: вот напьёшься и в жеребца обернёшься, а мы тебя на базар сведем и продадим!

Народ так загоготал, аж кони шарахнулись! Он тоже засмеялся, добавил:

– Чай у вас – как божья слеза!

Старая цыганка покачала головой, ответила скрипучим голосом с акцентом:

– Эээ, маладой, в бога мы не верим! Наш бог – вольный ветер, лошади , костёр и песни. Это вы, русские, на дощечки молитесь да огромные дома для него строите! Только вы забыли его спросить: зачем ему богатые церкви да золотые кресты на этой грешной земле!

Цыганка, та что первая с Васькой заговорила, добавила:

– Бог должен жить в твоей душе!

Старуха грозно махнула на неё рукой:

– Цыц, Лали, не перебивай!

Васька про себя подумал: « Имя какое странное: как собаку зовут, и ему стало смешно».

Два молодых парня в красных рубашках, поверх которых были надеты черные бархатные засаленные жилеты, расшитые золотой нитью, стали срезать мясо с жаренного барана. Румяные куски дымились, истекая соком. Парни, обжигая руки, облизывая и причмокивая пальцы, кидали срезанное мясо в огромную деревянную чашу. Старая цыганка послала куда – то мальчика. Через некоторое время к костру степенно подошли мужики, человек восемь, все чернявые и статные . Среди них, держась за руки, шли совсем юная цыганка с красным цветком в распущенных волосах и парень в шляпе и чёрной подпоясанной рубахе с огненно – алым поясом. У цыгана лицо было нервно – бледным, и тонкие красивые усы дергались. Девчонка не отводила глаз от парня. Статный цыган с седой курчавой бородой, в длиннополом жилете из облезлого белого козла, в сапогах с лаковыми голенищами, в рубашке на выпуск похлопал молодого парня по плечу и подтолкнул его вместе с девчушкой к костру. Затем обошёл эту странную пару, поглядывая на них одобрительно. Поправив на животе пояс, похожий на серебряный, из квадратных бляшек на нём нож в ножнах, цыган погладил бороду, сбросил с головы на землю широкополую чёрную шляпу, поднял руку и приложив её к груди, громко сказал:

– Явэн састэ ( будьте здоровы)!

Толпа одобрительно загудела. Молодой парень поднялся, пошёл к повозке, достал из неё огромную потрёпанную шкуру медведя, вернулся с ней к огню, разогнав молодняк, кинул шкуру возле костра. Рукой пригласил цыгана, который приветствовал народ. Старый цыган вальяжно сел на неё, пригладил волосы с проседью. Старуха налила чай, передала, ему подали и придвинули блюдо с дымящимся мясом. Молодцеватый цыганёнок подал старому длинную раскуренную трубку. Седой затянулся, выпуская дым. Сделал знак рукой, к нему подошла и присела рядом Лали, он стал что – то спрашивать её. Женщина отвечала ему тихо, пожимая плечами, и рукой показывала на Ваську. Наконец Лали встала и обратилась к тому:

– Наш барон хочет говорить с тобой!

Старый цыган трубкой тыкнул в него:

Зачем забрёл в наш табор? Если ты с добрым сердцем – то ночуй с нами: у костра места хватит! А если со злом, – то неси свои ноги туда, куда они несут твою буйную головушку! Нет нам дела до тебя: цыгане народ не любопытный! Если ты гость – мы не прогоним, накормим и напоим! – барон, шумно сопя, затянулся дымом из трубки, резко добавил, – только не жалуем мы чужаков – утром иди на все четыре стороны!

Васька вскочил на ноги, ничего не сказал, только покачал головой в знак согласия. Барон достал нож из ножен и, втыкая его в огромные куски мяса стал раскладывать их в приготовленную разномастную посудину. Два молодых цыгана принесли небольшой бочонок, стали разливать из него вишневого цвета жидкость. Барону, сидевшему на шкуре, подали кружку с напитком из бочонка, он встал, поднял высоко с ней руку и, обращаясь к молодой паре, что – то долго говорил. Поднесли и Ваське напиток в глиняной кружке. Молодая девушка со смоляными косами, украшенными бусами, и тюрбаном на голове из платка весело сказала ему:

– Пей!

Он хлебнул сладко – кислый напиток, удивленно спросил:

– Что это?

– Вино,– ответил подросток.

– Пиво знаю, бражку,водку а вино нет!

Парень добавил:

– Вино здоровье и веселье дает нам, согревает, когда холодно!

Лали принесла Ваське большой кусок мяса. Тот допил вино, схватил мясо, вгрызаясь в сочную мякоть, кто – то сунул ему ломоть хлеба. Через некоторое время у него в животе стало тепло, а в голове весело. Цыгане поднимали высоко кружки с вином, на своем языке кричали, обращаясь к парню с красивыми усами и молоденькой девчушке:

– Наис туменгэ!( на здоровье)

К молодой паре подошёл цыган с чёрной бородой, он слегка прихрамывал. Затем подошёл барон, он из своего жилета достал красный бархатный кошель. Из него вытащил золотую монету на ленте и повесил девочке на шею. Потом барон обнял цыгана, что стоял рядом. К ним подбежала крупная пожилая цыганка, она протянула девчушке сверток, стоявшие рядом цыганки взяли его из рук девочки, развернули, зацокали языками. Девчушка, блестя чёрными глазами, гордо обвела всех взглядом. Две женщины увели её, через некоторое время вернулись, ведя за руку девочку в новом наряде. На ней была надета красивая пышная зелёная юбка, из под этой юбки выглядывала ещё одна – красная. Кофта тоже была новая, с мелкими цветами, с пышными рукавами и глубоким вырезом на плоской груди. Молодой парень встал, подошёл к девочке, достал из кармана узелок. Ощеряясь, нервно прокричал:

– Сумнакай ( золото)!

Нацепил блестящее украшение девочке на шею, и ещё красные сверху бусы. Развернулся в сторону женщин, крикнул:

– Дае, дыкхло ( мама, платок)!

Из толпы вышла высокая женщина в стёганной замасленной кацавейке, с шалью на бедрах. Она из – за пазухи вытащила огромную турецкую шаль, вышитую шёлком в восточных узорах, накрыла ею девочку. И слегка подтолкнула её в круг. Девчушка гордо задрала голову, растянув на плечах руками шаль, пошла по кругу, показывая подарки, под одобрительные выкрики и посвистывание. Забренчали гитары, на середину круга выскочил горбатенький старик с длинными седыми волосьями и плешью на голове. Ловко приставив к подбородку поцарапанную скрипочку, стал подыгрывать и приплясывать Цыганки захлопали в ладоши и запели, красиво пританцовывая. Ваське стало совсем пьяно, он не понимал, что они так веселятся. Поднялся, подошёл к Лали. Она перестала стучать в бубен, спросила

– Что хочешь, красивый?

Васька почесал голову, спросил:

– А чё за празник у вас?

Она показала на девчушку и парня:

– Иди выпей ещё за молодых, за их любовь!

– А что это – свадьба?

– Эээ, красивый, это не свадьба: барон выбрал невесту своему сыну Марку!

Васька ухмыльнулся:

– Вона сколько девок у вас красивых, видных, а эта больно мала, да худа, как дощечка!

Лали ответила сквозь хохот:

– К тому лету, когда свадьба будет, и у неё мясо нарастёт!