Изъявленная психопатия: о моем общении с мимиками

Мягкое Сердце

Изъявленная психопатия: о моем общении с мимиками

Проблемы

Я проснулась чуть позже обычного. Квартира была тихой, правда тишина эта не успокаивала, но и не тревожила, скорее напоминала ту тишину, что можно услышать в школьных коридорах в время уроков. Сергей не пришёл ночевать, снова. Я заметила это сразу, не потому что ждала, а потому что так устроено – мы знаем когда рядом кто-то есть, а когда нет.

Потянулась, села на край кровати. Несколько секунд просто сидела и смотрела на собственные ладони, короткие, неаккуратно накрашенные ногти, словно подружка детства накрасила мне их гуашью, пока я ей рассказывала очередную историю про свою кошку. Отопление дали ещё в Сентябре, однако Ноябрь выдался на удивление холодным. Оголенными ногами и руками я ощущала, как из деревянного окна напротив кровати, поддувает.

Чайник с водой уже стоял на плите, оставалось зажечь газ. Пока мамина реликвия разогревала воду, я забралась ногами на стул, чтобы согреть пальцы ног под халатом.

Редко курю в квартире, но сегодня закурила. Дым висел почти неподвижно, навивая воспоминания о комнате приемного дедушки, если его так можно было назвать. Было время, когда мама, отчим и я жили у родителей отчима. Или там жила только я, не помню точно, ведь в моей комнате имелась всего одна кровать, как и в остальных двух комнатах. В одной жил племянник моего приемного отца, вместе с своей мамой, ему тогда только исполнилось 4, а мне 6. В другой же ютились бабушка и дедушка, по правде говоря, бабуля чаще всего спала на кухне. В спальню же дверь открывалась изредка, но мне этого хватало, чтобы увидеть престранную картину: прямо по среди комнаты в кресле-качалке сидел мужчина и курил трубку. Покачиваясь, он глядел в окно, занавешенное плотной тулью, что пожелтела от дыма. Может следующие дорисовало мое воображение, но тем не менее иногда казалось, будто из под двери, комнаты, что освещалась лишь одним окном, вместе с дымом сочился свет.

Сегодня позавтракала как обычно – немного хлеба с маслом, яйцо, чай. Почти без вкуса, но тело просит привычного. Когда всё вокруг плавает, рутина даёт точку. Собралась на работу неторопливо, не люблю спешку по утрам. Спешка делает мысли резкими, а сегодня мне нужно быть мягкой, у меня работа.

Дорога до кабинета заняла минут двадцать. Я знаю каждый камень на тротуаре, каждую неровность перил, об которые опираюсь на повороте.

Кабинет на втором этаже старого и довольно необычного дома. Необычен он был тем, что представлял из себя кольцевидную панельку с небольшим мощенным двориком внутри, достаточно большим, чтобы смогла развернуться пожарная машина, но в то же время на столько маленьким, что соседи напротив могли общаться друг с другом. Высокие потолки, большие окна. Здесь всегда немного пахнет бумагой и чаем.

В кабинете значительно теплее и комфортнее, чем у меня дома. Догадываюсь, почему так получилось. Сначала я убираю стул, который передвинула техничка, ставлю его чуть под углом, чтобы не сидеть напротив – людям проще говорить, когда нет прямого противопоставления взглядов.

Первыми придут мать и сын. Я помню голос матери. Чёткий и уверенный, прямо-таки как у смелого политика, либо достаточно глупого, чтобы громко и эмоционально, что-то кричать по тв или радио. А вот с сыном пообщаться не удалось.

Я разложила блокнот, налила себе чай.

Когда услышала шаги в коридоре, просто подняла голову. Работа начинается в тот момент, когда люди входят.

В дверь раздался приглушенный стук.

– Заходите.

Они вошли в кабинет и я отметила разницу в их скорости.

У матери – шаг чуть ускорен, дыхание высокое, поверхностное, симпатическая нервная система активна.

У сына – движения мягкие и инертные, уровень мышечного тонуса понижен, взгляд не фиксируется ни на чём дольше секунды. Это похоже на стратегию ухода через внутренний мир – словно какая-то выключенность.

– Проходите, присаживайтесь, – сказала я мягко, стараясь не создавать ощущения допроса. – Удобно устроились? Как дорога?

– Нормально дошли, – сказала мать, как это часто бывает у людей с контролирующим паттерном общения: прежде всего – подтвердить функциональность, «всё сделано правильно».

Я, с легкой улыбкой, киваю. Ничего не подтверждаю, но и не отрицаю – хочу создать нейтральную среду.

– Замечательно. Меня зовут Анна Викторовна. Как могу обращаться к вам?

– Екатерина Дмитриевна и Виктор – голос женщины дрогнул и сорвался на легкий кашель, при произнесении имени сына.

– Приятно познакомиться. Предлагаю продолжить наше знакомство, мне хочется познакомиться с вами поближе, расскажите как вчера вечер прошел? – я старалась поддерживать максимально искреннюю интонацию.

Мать отозвалась мгновенно. Высокая готовность к жалобе, низкая готовность к исследованию.

– Да как… – раздражение в голосе минимизировано, но нижняя челюсть напряжена. – Он сидел с этими книжками. Я что-то там готовила, к субботнику инвентарь подготавливала, квартиру подмела. А он просто сидел, бумагу переводил. Будто дома дел нет.

Я замечаю: внутренний конфликт у неё не про книги.

Фокус – на ощущении утраты контакта с сыном, но выражено это через атаку на объект его увлечения – классическая подмена фокуса эмоций. После того, как я осознала это, мое воодушевление немного снизилось. Слишком типичный случай и паттерн работы уже понятен с порога.

Сын слушает, не реагируя. Дефлексивная стратегия – он пропускает слова «мимо себя», снижая нагрузку.

– То есть вы считаете он выбрал это увлечение чтобы уходить от обязанностей и ответственности? – я обозначаю смысл, не вставляя оценки.

Она кивает быстро. Подтверждение ей важно. Это поиск коалиции с терапевтом против сына.

– Да, это вот, как вы сказали – уход от реальности.

Записываю: “утрата контакта – контроль – раздражение – требование изменений”. Схема проста и повторяема.

– Виктор, расскажите про свое увлечение, о котором говорит ваша мама – юноша немного встрепенулся от слова "мама", будто привык, что окружающие чаще называют её более грубым и властным словом "мать"… Надо будет это проверить

Виктор говорил ровно, без эмоциональных всплесков:

– Ну, я люблю читать литературу, писать что-то. Не чтобы кто-то там прочитал, что я пишу, а просто, как отдых. Я прихожу с работы, и вот таким способом отдыхаю, отвлекаюсь от мира.

Это уже прямая формулировка избегающей стратегии регуляции эмоциональных нагрузок. Мать на это реагирует телесно: плечи поднимаются, дыхание прерывается – аффективное напряжение растёт, хотя голос ещё собран.

– Вот! Вот. Он ведь сам вам говорит – ему так проще уходить от нормальной реальности.

Она снова пытается назначить мою сторону. Я же не отвечаю сразу. Тишина – часть интервенции, она возвращает ответственность на того, кто говорит.

– Хорошо, я вас поняла, давайте сейчас каждый из вас сформулирует одно предложение, только одно. О том, что для вас важно в вашей жизни прямо сейчас. Не о другом человеке. Только о себе.

Я использовала перенаправление внимания с контроля – на самосознание, а также разрыв паттерна “мать обвиняет – сын уходит”.

Мать впервые замолкает. Это хороший признак. Контакт с собственным переживанием начал формироваться.

Сын уже знает, что скажет – я вижу это по расслабленной нижней челюсти и ровному дыханию.

У него внутренний образ стабильнее, чем у неё.

Когда я дала им это задание, атмосфера в кабинете изменилась. Мать хоть сначала и напряглась, но затем слегка опустила плечи. Сын, как я и предполагала, уже имел внутренней образ, готовый к озвучиванию.

– Вот, смотрите, для меня важно, чтобы его жизнь текла, – сказала мать, медленно, словно считая каждое слово, – чтобы он не застревал в своих книжках и фантазиях, пошел учиться или женился, не знаю, работу новую нашел.

Я отметила в голове: «Мать – ориентация на структуру и контроль, эмоциональное напряжение смещено на субъекта (сына), потребность в поддержке и подтверждении своей позиции».

Сын, как будто ждал такого вопроса:

– Для меня важно спокойно отдыхать и заниматься тем, что мне приносит смысл и радость, чтобы день после работы не был только обязанностью.

Странная лощенная фраза, будто намеренно посылает определенный смысл.

Тем не менее фиксирую: «Сын – регуляция через увлечение, стратегия избегания давления, сохранение автономии». Его голос спокойный, дыхание ровное, движения мягкие. Тот же внутренний мир, о котором я уже делала заметки, стабильный.

Мы обсуждали границы увлечений и жизненных обязательств. Я задавала вопросы о том, как они видят компромисс, как могут поддерживать контакт, не навязывая своих ожиданий. Мать несколько раз возвращалась к мысли, что «книги – это уход от жизни», я мягко перенаправляла внимание на её собственные ощущения и ожидания.

Я слушала их и делала привычные пометки. Но была одна странность, которую я поймала не сразу.

Когда сын говорил – спокойно, мягко, почти извиняясь, – мать реагировала неестественно быстро. Не как человек, который слышит, а как человек, которому внезапно становится трудно дышать.

Слишком резкая смена дыхания, резкие микродвижения шеи, будто она пытается ослабить воротник, которого на ней нет.

Я уже видела подобное – у людей, которые переживали паническую атаку.

Но здесь не было ни одного слова или внешнего намека, которое могло бы вызвать такую реакцию.

И всё же реакция была.

– Вы в порядке? – спросила я её негромко.

Она напряглась. Слишком сильно для обычного вопроса.

– Нормально, – отрезала она.

Нормально – но руки дрожали у неё так, будто она держалась за край стола. А сын, наоборот, стал светлее. Улыбка – мягкая, почти детская. Чуть больше открытости, чем обычно бывает при конфликтной теме.

И вот это сочетание – её внезапная слабость и его лёгкость ровно в ту же секунду – было слишком необычным.

Когда мы подошли к завершению сессии, я отметила, что эмоциональная напряжённость матери снизилась, как и количество пассивно-агрессивных обращений "милочка моя", "Начальница-а", "много уважаемая", она также смогла услышать точку зрения сына без мгновенной критики. Виктор, в свою очередь, почувствовал признание своих внутренних мотивов. Я предложила продолжить работу с компромиссами на следующих сеансах, а также зафиксировала темы для отдельной работы: стратегия избегания, автономия, границы родительской опеки.

– На сегодня достаточно, – сказала я. – Благодарю вас за откровенность. Следующее занятие мы назначим на следующей неделе.

Мать кивнула, сын спокойно поднялся, я проводила их к двери. По пути фиксировала себе внутренние впечатления: Контакт установлен, но работа продолжается. Я закрыла дверь, сняла очки и сделала несколько глубоких вдохов. Должна была привести себя в порядок, ещё успеть разложить заметки и подготовиться к следующим клиентам.

Рабочий день подходил к концу. Кабинет постепенно пустел от тяжелого воздуха, будто те проблемы и беды, что люди проговорили, стали разлетаться из кабинета. У себя в голове я представляла это именно так, еще и шутила: "хорошо бы было ничего с собой не цепануть". Я убрала блокнот, подготовила сумку. На улице вечер, лёгкая прохлада. Шаги каблуков на лестнице, знакомый запах печати и чая в полуосвещенном коридоре оставляли привычное ощущение завершённости.

Выйдя на улицу, я почувствовала прохладный воздух – тот самый, который обычно смывает остатки рабочего дня, распускает напряжение в плечах. Но сегодня он не смыл. Он лишь подчеркнул что-то постороннее в пространстве – словно в привычной декорации двора изменили один штрих, и из-за этого всё вдруг стало заметным.

Я не сразу повернула голову, просто позволила взгляду скользить боковым зрением. Возле стены стояли двое. Молодые, одежда простая, как у всех. Но их позы не имели обычной бытовой рассыпанности – они стояли так, будто знали, зачем стоят. И куда смотреть. Естественно мозг предположил худший вариант: "меня хотят подкараулить". Смешно, как быстро глупые мысли заседают в нашей голове.

Я пошла спокойно. Так, как всегда иду домой. И всё же внутри уже шёл тихий процесс сопоставлений. Словно игра в детектива, в которой я должна узнать, кто же эти молодые люди.

Когда я свернула к арке, услышала очень тихие шаги сзади. Не желая отвлекаться от своих тревожных мыслей мой мозг проигнорировал эту деталь. Сравнимо с тем как в время школьного урока улетаешь в свои размышления, и теряешь способность слышать, что говорит учитель. На мгновение остановившись, проверить сумку, я будто обработала прошлый звук шагов и то, как резко они стихли, завидев мою остановку. Как это глупо работает, пока все хорошо и нет ни единого намека на стрессовую ситуацию, сознание с удовольствием подсовывает красочные картинки с вымышленным конфликтом, в котором я непременно выйду победителем. В то же время при наступление реальной, опасности, первое что делает сознание это отрицает. Вернувшись из своих мыслей, я продолжила шаг, с навостренным ухом, ведь шаги действительно продолжили путь за мной. Они выдерживали большую дистанцию, и не видели меня напрямую, как и я их. Эти люди были уверенны, что потерять объект невозможно. Значит, они знают маршрут. Знают где я живу.

"Анна, пожалуйста, спаси меня" – годы обучения и практик нивелировались сиюсекундным стрессом. И все же я человек, раз паника так крепко охватила меня.

Пройдя еще пару десятков метров, я поняла: пока что мои преследователи не хотят идти на прямой контакт, это вовсе не их цель, а значит у меня есть время чтобы помочь самой себе. Сначала необходимо было понять причины происходящего:

Эти люди знают где я живу, и, по видимому, планируют проследовать за мой до самого дома. Они не хотят напрямую навредить мне, иначе бы я уже лежала бездыханной в темном дворике, прямо под окнами своего кабинета . Я должна их куда-то привести, при этом остаться невредимой. Навряд ли их интересует моя кошка или старушка-соседка....

Сергей! Придурок в что ты опять ввязался?!

Я всегда думала, что дела семейные, никогда не коснутся меня. Кодекс чести и всякое прочее. Жила, не обращая внимания на грязные дела, которыми занимался Сергей. Это началось пару лет назад, Сергею предложили хорошую работу, точнее он мне так сказал. Для него всегда было важно, чтобы мужчина в семье зарабатывал значительно больше женщины. Признаться я сама тогда была рада: найти стабильную работу в нулевых было невероятно сложно, а чтобы за нее еще и хорошо платили – тяжело было представить подобное. Тем не менее на вопросы о своей работе Сергей отвечал, что-то абстрактное. Почти полгода мы жили идеальную жизнь; днем работа, вечером уютные посиделки, летом съездили отдохнуть на море. Как раз после поездки на море что-то изменилось, Сергей стал сильно задерживаться по вечерам и будто закрылся в себе. Однажды он пришел босой и полуголый, с таким выражением лица словно потерял кого-то близкого. Обняв меня, одновременно сдерживая горечь в горле он стал рассказывать о своей работе и о том, что случилось в тот день. На очередном рабочем задание что-то пошло не так. Он с товарищем должен был спокойно запугать какого-то зажиточного политика, но тот подстраховался. И тихий рэкет вылился в неравную перестрелку, в которой его товарищ погиб. Закончив рассказ голос Сергея сорвался на глухой вой. Из него словно вынули стержень и вся масса мужского тела рухнула на меня.

Я шла дальше обычным маршрутом, но на повороте вместо подъезда свернула к киоску с выпечкой. Пусть они видят. Пусть думают, что я просто решила купить хлеб. Для них это не должно стать сигналом, что я что-то поняла. Это единственное правило таких ситуаций – никаких нарушений ритма, пока ты не знаешь намерений. А я знала, уже поняла: меня хотят использовать как рычаг давления на Сергея

В киоске я попросила первый попавшийся батон, будто давно собиралась это сделать. Проверила отражение в стекле витрины – они не приблизились.

Отошла от киоска так, будто всё в порядке. Батон тёплый, пахнет сладким тестом, и это немного заземляет. Если бы я сейчас вдруг побежала или стала оглядываться – они бы поняли. Поэтому я шла тем же шагом, что и всегда, но только внутри меня начинало подниматься глухое – что-то похожее на страх.

Идти домой было бы глупо, в конечном счете это и была их цель. Лучшим вариантом было переночевать где-то у знакомых или друзей. Телефон довольно-таки далеко, я боялась, что пока дойду до него их терпение лопнет и меня силой потащат к дому. Да и не хотелось мне, в случае чего, поставить друзей в опасную ситуацию. Немного подумав, приняла решение отправиться на железнодорожную станцую, я точно успевала на последние электрички. В планах было добраться до загородного дома, который остался от матери.

Вокзал был полупустой. В этом есть странное спокойствие – когда людей мало. Я выбрала электричку на дачное направление. Благо мне не пришлось долго ждать её. Уже через пару минут раздался стук колес, из депо выехал нужный мне состав. С всего вокзала на эту электричку сели только 3-4 человека. Последние, самые тихие рейсы. В вагоне я устроилась у окна. Дыхание постепенно выравнивалось. На пару станций мне даже показалось, что ничего ранее случившегося не было. Что, может быть, я придумала всё это. Утомление. Паранойя.

Но на третьей станции дверь открылась, и один из тех, кто следовал за мной, спокойно зашёл внутрь. Он слегка огляделся, а после сел через одно сиденье от меня. По моей спине пробежался холодный пот, я старалась не сводить взгляд с окна напротив и не срываться на боковой взгляд.

До следующей станции мы ехали в тишине, я даже успела расслабиться и начать убеждать себя в том, что все это просто нелепое совпадение.

Но потом молодой человек заговорил.

– Здравствуй, дорогуша. Что же ты, сегодня решила дома не ночевать? – сказал он почти ласково, будто мы старые знакомые. – Послушай, у меня к тебе очень выгодное предложение. – если бы я полностью отключила мозг, он бы показался мне очень искренним и доброжелательным, но по факту сквозь его расслабленный тон были слышны угрожающие нотки.

–Ты мне сейчас говоришь, где залёг Серёжка, – он слегка повернулся ко мне, будто бы даже уважительно, – а мы забываем, где ты живешь.

Никакой угрозы в голосе. И от этого – хуже.

Я посмотрела прямо перед собой, на отражение в окне. Моя рука всё ещё держала батон. Смешная деталь. Почти абсурдная.

– Я не знаю, где он, – не повернув головы, сказала я спокойно, ведь действительно не знала, где он был.

Он улыбнулся и медленно моргнул так, словно именно этого и ожидал.

"Станция Портпосёлок" – голос диктора прозвучал неожиданно, от чего сбросил моё напряжение. Холодный испуг пробежался по телу.

– Ну, допустим, так – оперившись руками в колени, парень резко поднялся с сиденья и вышел в открывшиеся двери электрички.

Наконец повернув голову в сторону уходящего парня, я проводила его взглядом – в окно, будто туда можно было спрятать хоть какую-то опору. Он вышел из вагона спокойным шагом, тем самым, который обычно бывает у людей, уверенных в результате ещё до разговора. Немного наклонил голову, словно что-то вспоминал, затем сделал пару шагов вдоль платформы.

И вот тогда к нему подошёл другой.

Вроде бы невысокий мужчина – скорее силуэт. Как будто специально вырезанный из той части ночи, которую забыли осветить фонари.

Они заговорили. По жестам было понятно, что разговор короткий, без лишних эмоций. Тот, что преследовал меня, будто пытался объяснить… оправдаться? Или просто докладывал, как человек, который выполнил поручение, но не до конца.

Я бросила взгляд на то, как электричка закрывает двери – слишком медленно, будто нарочно давая мне возможность досмотреть. В животе что-то скрутилось, неприятно и вязко, как это бывает перед неотвратимым.

Поезд дёрнулся, и я автоматически вцепилась в батон. Взгляд всё ещё был приклеен к окну. Я почти не моргала – странно, как телу иногда важно убедиться, что оно ничего не придумало.

И именно в этот момент всё изменилось.

Мой преследователь – тот самый, что пару минут назад говорил почти ласково, угрожая между строк, – вдруг схватился за голову. Резко, будто ему в череп вбили раскалённый гвоздь. Он согнулся, сначала на колени, а затем рухнул на платформу, как будто чьи-то руки отключили ему мышцы.

Силуэт даже не пошевелился. Только чуть отступил в сторону – ровно настолько, чтобы не попасть под падающее тело.

У меня перехватило дыхание. Не из-за того, что он упал. А из-за того, как он начал биться в агониях.

Судороги такие, что даже через стекло было видно – это не инсульт, и не приступ, и тем более не паника. Тело дергалось рывками, словно что-то внутри рвало его изнутри. Несколько секунд – и он уже не сопротивлялся. Лежал неподвижно, как брошенная кукла.

Поезд набирал скорость. Платформа скользила назад, растворяясь в темноте, а я всё ещё сидела, вцепившись пальцами в край сиденья так, что почувствовала, как под ногтями ноет кожа.

Что-то во мне хотело объяснить это рационально – переутомление, сердце, наркотики, всё что угодно. Но объяснения не вставали на место.