Маска

Ядвига Симанова

Маска

Под рокот ливня пела женщина низким голосом на незнакомом языке. В ее неистовую песнь то и дело врывались удары тамтамов, словно вели с певуньей войну – кто скорее утихнет, но не умолкали ни они, ни она, – никто не желал сдаваться в этой очумелой схватке, и бой продолжался, и боем являлась песнь.

Лена сдернула с лица маску, и наваждение исчезло. Лена вытерла со лба пот и посмотрела по сторонам, поддавшись иррациональному страху застать следы удушливой влаги тропической ночи в стенах городской квартиры. Женщина больше не пела, не гремели тамтамы, струи ливня не срывались с небес, но сердце Лены, точно пойманное в ловушку ритмом, заданным чужеземной музыкой, все еще продолжало отстукивать удары, повинуясь невидимому дирижеру призрачного оркестра.

Что за странное видение? Ничего подобного Лена раньше за собой не замечала. На диване лежала брошенная маска из черного дерева: узкое вытянутое лицо с широкими ноздрями, разукрашенное невпопад, как будто случайно брызгами фонтана ярко-красных, зеленых и золотистых красок. На редкость неудачный подарок, привезенный мужем из Африки. Неудачный, неправильный, как и сама идея Дениса отправиться в путешествие без супруги.

Те две недели, что он отсутствовал, Лену грызли сомнения. Она закрывала глаза, переключала внимание и слух, сознательно отгораживаясь от очевидных знаков – свидетельств неуклонно приближавшегося циклона, готового вот-вот обрушиться цунами на их тихую семейную гавань. Но все усилия, предпринимаемый Леной не делали ее слепой и глухой, и надвигавшаяся буря давала знать о себе непрекращающимися уколами нет-нет, да всплывавших в уме воспоминаний об участившихся отлучках мужа, его постоянно бегающих глазках, его смартфоне, на котором по странному совпадению, словно прячась от случайного взгляда Лены, гас экран. В довершении ко всему – эта спонтанная поездка вглубь африканского континента на какой-то импровизированный корпоратив, ни с того ни с сего организованный начальством для избранных сотрудников с одним условием: без жен. Все бы ничего, и версия могла бы сойти за вполне пригодную, если бы Денис занимал должность хотя бы менеджера среднего звена в какой-нибудь перспективной компании, а не просиживал кладовщиком на старом областном колбасном заводе.

Не будучи глупой, но будучи терпеливой, Лена морщилась, кривилась, но насилу ела это тухлое, дурно пахнущее вранье, вытесняя сомнения в тень. Но тени с каждым днем помимо ее воли становились все плотнее, кружились, смыкались, обретая все более явные контуры, пока, наконец, не соединились в стройный, четко очерченный, к несчастью, узнаваемый женский силуэт. В самом деле: кто еще мог угрожать ее семейному счастью? Муж-кладовщик, тугой на подъем, не слыл искателем приключений, и вряд ли соблазнился бы кем-то далеким. В отсутствии иных предположений, Лене повсюду мерещились кошачьи глаза Анны – ее недавно разведенной подруги, которую она самолично по доброте и простоте душевной взялась утешать, приглашая в дом в любое угодное бедняжке время, и Анна с благодарностью принимала участие, впоследствии не только от хозяйки дома, но и от хозяина, Дениса, который на удивление скоро и искренне проникся ее горем.

Между тем, возвращение Дениса из-за границы близилось. Лена мурашками ощущала холод и натиск приближавшейся бури. Уже готовилась, принимала худшее за данность, даже ждала, что откроет дверь и увидит Дениса под руку с Анной, и, в результате, оказалась в крайнем замешательстве, когда с поворотом ключа на пороге появился Денис… в совершенном одиночестве. Разве что, помимо старого чемодана компанию ему составлял какой-то бумажный сверток. С улыбкой на лице Денис протянул сверток жене.

– Гляди! Какой сувенир я тебе привез! Аутентичненько?

Поначалу потеплев сердцем в надежде на то, что мучавшие ее подозрения беспочвенны, Лена развернула сверток. От неожиданности – будь у нее слабое сердце – она бы, наверное, испытала удар, когда вместо приятной глазу безделушки ей пришлось узреть неестественно удлиненное лицо, отягощенное леденящей душу таинственной трагичностью, одеревенелое в выражении полной отрешенности, отчего похожее на чей-то посмертный слепок, отталкивающий и жуткий.

– Это – маска? Странновата… Жутковата… – говорила Лена, проводя руками по деревянной поверхности, которой давно полагалось потеплеть под ее ладонями, однако, вещь, привезенная из жаркой страны, продолжала отдавать неведомо где запасенный холод.

– Забавная вещица, как по мне! Но…если тебе не нравится, передарю кому-нибудь.

Денис вознамерился взять дареное назад – протянул к маске руку, но Лена неожиданно резко и решительно прижала подарок к груди.

– Нет-нет, нравится. Просто… – она долго выбирала подходящее слово, но так и не отыскав в активах ментального словаря достоверно отражающее смысл, обошлась тем, что было: оригинальный, диковинный сувенир, надо привыкнуть. Само собой, я оставлю маску себе.

Так маска осталась с Леной, чего нельзя сказать о ее супруге. Не прошло и недели, как он собрал вещи и ушел, не утруждая себя объяснениями, ограничившись слизанной с сопливых мелодрам формулировкой: «Давай поживем отдельно! Мне нужно разобраться в себе». Как правило, в дешевых мелодрамах герой после такой фразы уходил «разбираться в себе» отнюдь не в одиночестве. Денис, следуя тому же шаблону, не стал исключением. Нашлись «добрые люди», кто с азартным блеском в глазах, сочась желчью показной уничижительной жалости, доносил Лене, что встречал на днях ее благоверного там-то и там-то в обществе некой блондинки, из описания которой легко узнавалась Анна.

Хуже то, что с Анной ей приходилось сталкиваться ежедневно. Подруги (ныне бывшие) работали вместе в одной торговой компании: Лена – бухгалтером, Анна – секретарем. И Лена, вопреки всякой логике, стыдилась и опускала глаза при встрече с разлучницей, как будто сама была виновата перед ней за ее же предательство. Она пыталась найти этой странности объяснение, но ничего путного в голову не приходило. Вместо гнева, естественного желания выцарапать сопернице глаза – слезы отчаяния, скрываемые под опущенными веками и взглядом в пол, да желание совсем иное – провалиться под землю.

Лена стала замечать, что ходит по офису, подволакивая ноги, будто на ногах у нее не туфли, а кандалы. В один день она еле доковыляла до дома, сопровождаемая думами о том, как ежедневные пытки работой рядом с ненавистной Анной вытягивают из нее все жилы. «Так больше продолжаться не может…» – подумала Лена и, не раздевшись, плюхнулась на диван. Лежа, подняла глаза: с голой стены на нее безразлично глядела маска – сомнительный подарок, утешительный приз, напоминание о неудачном браке и предательстве.

Сувенир из Африки успел превратиться для нее в своеобразный фетиш, неизменный атрибут ежевечернего ритуала. У Лены вошло в привычку снимать маску со стены и говорить с ней, изливая пустым всеприемлющим, как царство Аида, глазницам обиду на мужа, бывшую подругу и нескончаемые жалобы на несчастную судьбу. Под конец такой ритуальной беседы Лену одолевало желание выкинуть маску к чертям, чтоб не болеть заново, с каждым вечером умножая боль, а покончить с нею разом, убив воспоминание. С маской в руках Лена подходила к мусорному ведру, да тотчас разворачивалась, не решаясь разжать пальцы; открывала окно с намерением выбросить маску на улицу, но не поднималась рука. Не так-то просто вырвать кусок из сердца – даже насквозь пропитанный ядом он создает целостность или весьма правдоподобную иллюзию таковой. Маска всегда возвращалась на стену, а Лена оставила попытки избавиться от нее.