Слава королю Грифу

Раньше был только он и его мать. И десятки, сотни, тысячи рассказов о том, что скоро вернётся отец и заберёт их к себе, в усадьбу, рядом с крепостью Грифа, прямо под крылом самого короля. Мать говорила всё это, расчёсывая Леонарда и держа в руке зеркало. И гребень, и зеркало были подарками Вар Дана – так звали отца. Вар Дан Церинген, знаменитый полководец армии голиафов, один из столпов Дома Войны в Асгейре. Когда-то он покорил эту женщину рассказами о военных походах, его героическими поступками и свершениями его солдат. И каждый раз, когда она впадала в ностальгию, она брала гребень и, монотонно расчёсывая своего сына, пересказывала эти же истории ему.

Годы шли, камни в зеркале становились всё тусклее, зубцы в гребне стали теряться, её красота тускнела вместе с подаренными драгоценностями, а Вар Дан так и не спешил вернуться за своим ребёнком. Мать всё чаще запиралась в комнате, из-за двери которой слышались всхлипы. И через некоторое время она выходила оттуда с опухшими, красными глазами, но с идеально ровными и уложенными волосами. Её отец – дед Леонарда – умер, не оставив ничего своей дочери; всё наследство поделили другие родственники, менее мечтательные о побеге к иностранным полководцам. Постепенно уходила прислуга, на содержание которых, конечно же, уже не хватало денег. Сад у домика стал покрываться сорняками, а травяные статуи переставали походить на какие-либо образы. Затем Леонард стал чаще замечать, что от матери пахнет кухней, и так он узнал, что они лишились кухарки. Через месяц после этого мать пришла к нему в комнату и попросила подмести полы. Ушла последняя служанка, отвечающая за чистоту в доме.

Безлюдный дом угнетал Леонарда, потому он всё чаще ходил прогуливаться по саду. То, что раньше было прекрасным творением умелого флориста, сейчас стало таким же заброшенным, как сам особняк. Но сколько причудливых, местами ужасающих, образов породила природа над живыми изгородями. Когда-то величественная статуя льва больше напоминала химеру, а всадник (по словам матери, сформированный садовником по её описанию Вар Дана) смотрелся как сверхъестественный налётчик, жнец или ещё что-то хуже. Из-за постоянных прогулок сына, или из-за всё более погружающегося в помутнение разума, двери спальни в минуты слабости перестали закрываться. И в один день, когда сильный дождь прогнал Леонарда домой раньше, чем случалось ранее, судьба сделала очередной оборот.

Поднимаясь по лестнице, мальчик услышал не только привычные всхлипы, но к ним добавились крики отчаяния. Он поспешил к комнате матери, выкрикивая её имя, но эти завывания было трудно перекричать. Не надеясь на то, что дверь будет открыта, он с разбега ударился в неё плечом. Но она открылась. И Леонард влетел в комнату, упав на колени в паре метров от матери. Она выглядела ужасно: заплаканные красные глаза, стеклянным взором направленные на зеркало; в другой руке гребень, на котором остался крупный клок материнских волос. Всё так же смотря в зеркало, она кричала, переставая только для того, чтобы снова наполнить свои лёгкие прерывистыми, скулящими, конвульсивными вдохами. Леонард поднялся и побежал к ней, но женщина его не видела за своим безумием, всё так же глядя в зеркало. Тогда он попробовал подойти сзади, чтобы стать отражением за спиной. И как только он увидел себя и свою мать в зеркале, глаза женщины изменились. Крик боли стал криком ярости. Она с силой ударила гребнем в отражение, непонятно, целясь в себя или в сына. Зеркало разбилось на тысячи осколков, разлетаясь точно в направление к женщине. Последнее, что увидел Леонард, это один из крупных осколков, пролетающих рядом мимо уха матери в его сторону.

…Винтер стояла посреди комнаты, глядя на ужасную сцену: женщина, покрытая множеством рваных ран, тратила свои последние силы на то, чтобы кончиками пальцев оттолкнуть от себя зеркало. Недалеко от неё лежит мальчик, на груди которого зияет дыра в рубахе, а под ней быстро расползается кровавое пятно. Его зелёные глаза – такие же, какими Винтер смотрела на себя в зеркало – следили за каждым её движением, но с каждой секундой это становилось всё сложнее. Девушка прошла по осколкам, перешагнула лежащую мать, встала перед Леонардом и попыталась зажать рану, чувствуя под рукой ровную, гладкую и холодную поверхность зеркала, врастающую в плоть…

Так Леонард Винтер де Кроу, внук небольшого, но довольно богатого рода, стал Леонардом де Кроу и Винтер де Кроу, двумя подростками в пустом доме.

Чтобы похоронить мать по всем канонам, они решили найти ушедших слуг. Не так далеко от их дома жила кухарка, именно она заметила Леонарда, когда он шлялся по городу в поисках помощи. Её беглый взгляд по Винтер не остался незамеченным, но вопросов не задавала. Вероятно, посчитала, что скрывать одного из детей – очередная причуда знатных родов. Забегая вперёд – остальные слуги решили так же. К моменту возвращения в дом с ними собрались все слуги, которые последний год работали на особняк де Кроу, и вместе с ними жрец Фаразмы. Хоронили на кладбище, среди простолюдинов. Когда последнее прощальное слово было сказано, больше ничего не держало брата и сестру ни в этом городе, ни в их доме.

Последние украшения матери были проданы. Все, кроме разбитого зеркала. Леонард хотел понять, что за артефакт хранила у себя мать. На деньги с украшений они купили походные рюкзаки, запас еды и арбалет. Винтер уже на выходе из города купила себе краски и бумагу и каждый привал рисовала себе гадальные карты, объясняя брату, какой рисунок за что отвечает. К ближайшему большому городу они сделали запас шкурок – окупился арбалет Леонарда, да и Винтер демонстрировала умения в выделывании шкур. Чтобы полноценно поселиться золота ещё бы не хватило, но и здесь им повезло: они поселились на чердаке заброшенного дома (по указке Винтер, так сложились карты и звёзды).

Прошёл год, парочка довольно быстро росла. Девушка перешивала одежду и из когда-то парадной одежды знатного рода оно всё больше походило на лоскутную крестьянскую одежду. Леонард нашёл работу подмастерьем в одном небольшом архитектурном бюро (да и всё ещё иногда промышлял шкурами, попутно практикуясь в стрельбе), а Винтер стала шить кукол для магазина игрушек в паре домов ниже по улице. Можно было бы считать, что жизнь встаёт в колею, но ночи становились всё сложнее: зеркало на чердаке становилось кошмаром для Винтер. Через недели – витрины магазинов, отбрасывающие отражения. А когда дождь оставил после себя огромные лужи, шириной на всю улицу, и одна из таких была ровно под окнами дома, Винтер отказалась выходить на работу. Лео понял, что оставаться на одном месте для них невозможно.

Так они сменили несколько городов. Каждый раз, когда они останавливались чуть дольше, Винтер становилось сложно оставаться в себе. Он узнавал об этом ещё до того, как она расскажет о своих проблемах – девушка всегда храбрилась, думая о том, что из-за её «небольших неудобств» брат не может жить полной жизнью. Но он чувствовал это дрожью осколка зеркала внутри его грудной клетки, а потому, как только появлялись первые знаки, он просил погадать для них. И у Винтер всегда выпадала «дорога», чему они следовали и двигались дальше.

Неизвестно, каким именно образом, при всех их перемещениях, до них дошло два письма. На богатой, плотной бумаге (Винтер в этом разбиралась), с гербовой печатью неизвестного им дома, и с богатой декоративной лентой, с вшитой в неё золотой нитью.

В письме для Леонарда было:

«С прискорбием сообщаем, что ваш отец – Вар-Дан Церинген – отправился на Грохочущие берега. Его забота о вас при жизни могла показаться вам незначительной, но в смерти дом Церинген платит свои долги.

Леонард де Кроу, сын Вар-Дана, сирота и отшельник, вы приглашены на аудиенцию с представителем дома в городе Хораг, в таверне «Первый привал» за день до летнего солнцестояния, девятнадцатого Саренита.»

Для Винтер:

«С прискорбием сообщаем, что ваш отец – Вар-Дан Церинген – отправился на Грохочущие берега.

Он не знал о вашем рождении, точно так, как вы не знали о его смерти. Но это не освобождает его от накопленного долга к своим детям. Надеюсь, как и не освобождает вас от дани памяти.

Винтер де Кроу, дочь Вар-Дана, сирота и звездочет, вы приглашены на аудиенцию с представителем дома в городе Хораг, в таверне «Первый привал» за день до летнего солнцестояния, девятнадцатого Саренита.»

Первая мысль Лео была о Винтер – никто не знал, что она существует. Они до сих пор не могут с точностью сказать, кто из них был первым и действительно ли не было никогда второго. И кто бы ни прислал эти письма, он знает что-то большее, чем просто передача наследства. Винтер же, сразу после прочтения, привычно начала делать расклад. Пусть брат не верит в приметы, но он всё равно успокаивается, если Винтер видит удачный для них расклад. Карты предсказывали долгую дорогу, новых друзей, богатство и смерть. Но смерть, это же логично, они же идут к умершему отцу, ведь так?

Леонард вспоминал весь путь от родного дома и до «Первого привала», пока помогал Отису чинить крышу. Ремонт был скорее косметический, нигде не было видно протечки или чего-либо подобного, просто перестелить несколько фрагментов сена. Сам трактирщик не торопился, потому у парня иногда выпадала возможность осматриваться вокруг. Город, несмотря на свои малые размеры, выглядел невероятно живым. По улицам бегали дети, представляя себя рыцарями. Двое, с мётлами вместо лошадей, размахивая палками, гнали тех, кому, видимо, досталась короткая соломинка и теперь они разбойники. Несколько домов имели рядом с собой прилавки с товарами – овощи, безделушки (Лео сразу подумал, что там могли бы быть игрушки Винтер), посуда, простенькая одежда. Иной раз по городу проходила пара-тройка солдат, следящих за порядком. Кто-то без оружия, кто-то без шлема, в общем – кто во что горазд. Каждый раз, когда такая группка проходила мимо таверны, они здоровались с Отисом, спрашивали о его делах и не собирается ли дешеветь пиво. С широкой улыбкой трактирщик отвечал на эти реплики, но улыбка мигом сходила, как только солдаты удалялись.

– Надоели со своими шутками. Один раз пообещал, что за хорошую службу пиво станет дешевле. Служба не изменилась, пиво не дешевеет. Но спрашивают каждый раз.

Леонард хмыкнул, попутно забирая очередной сноп соломы. Когда его уложил, решил глянуть дальше, за город. По широкому трактиру к городу двигалась довольно крупная группа людей, судя по многочисленным бликам – в тяжёлых доспехах. Но узнать флаги на таком расстоянии было сложно.

– Эй, у вас армия границы как проверяет?

– Тебе-то какое дело?

– Там отряд идёт, в нашу сторону.

Отис полез на стремянку, жестами указывая Лео залезть выше, чтобы уместиться вдвоём.

— Где?

– Да вон. Если таким же ходом пойдут, то за пару часов доберутся.

– Вот ж застала нелёгкая. Достилай, что закинули и слезай. Можешь оставаться, считай, что оплатил.

– Так кто идёт-то?

– Церковь, наверняка. По указу недельной давности.

С этими словами трактирщик спустился и двинул в сторону группы удаляющихся стражников. Леонард хотел подслушать, о чём пойдёт разговор, но посчитал необходимым всё-таки закончить с крышей. В конце концов договорились, нарушать слово не было в его привычках. И всё же он наблюдал за тем, как поведут себя солдаты.

Отис, догнав солдат, начал активно жестикулировать и указывать в сторону приближающегося отряда. После недолгой беседы, один направился в казармы, двое строевым шагом двинулись в разные концы города, а сам трактирщик пошёл в таверну. У самых дверей он поднял голову и прикрывая глаза от солнца сказал Лео:

– Если можешь, походи по городу, собери людей в таверне, нужно обсудить один вопрос. Приглашай только старших. Если будут спорить, скажи, что Отис собирает. А про крышу забудь, я сам потом доделаю.»

После чего скрылся в дверях. Лео спустился вниз, прошёл вокруг таверны и найдя свою с сестрой комнату постучал в ставни. В ответ прозвучал точно такой же стук.

– Пойдём, пройдёмся по городу, владелец хочет собрать людей. И потом надо собрать все вещи, что-то нехорошее собирается в городе.

– Нам же ещё один день здесь до встречи.

– Мы никуда не бежим, но надо быть готовыми.

Винтер вскоре вышла, с кучей иголок, воткнутых в рукав; видимо шторы починить было куда сложнее, чем изначально казалось. Или она, по своему обычаю, решила добавить множество собственных деталей.

– Я пойду по левой стороне города, ты возьми правую. Людям говори, что Отис просит собраться. Стражников не трогай, кто выглядит подозрительно или как-то выделяется – тоже. Встречаемся через десять минут здесь. Не успеешь всех обойти – всё равно вернись сюда, кто-нибудь да расскажет.

– Десять минут, и я здесь. Отис просит собраться. Я пошла.

Никого не пришлось уговаривать или как-то объясняться. Волшебная фраза про Отиса работала тогда, когда появлялись первые вопросы. Но обычно люди просто кивали и двигались в сторону таверны. К моменту, когда Лео и Винтер вернулись, у таверны стояла большая толпа людей, внутри уже были слышны недовольные голоса, а по улице шёл отряд стражи, одетый куда более по форме, чем парень видел в начале дня. Обрывками доносилось «как они смеют», «меня лучше анафеме предадут» и прочие выкрики, от ворчания до открытого недовольства. Когда подошла стража, люди расступились, и вместе с солдатами в таверну проскочили брат с сестрой. Столы были передвинуты дальше от двери и если бы они были перевёрнуты, то точно составляли бы баррикаду. Отис стоял за своим прилавком, горячо споря с группой людей.

– Ты, может, и старейшина, но законы не ты придумываешь!

– Вот именно, что не я. И тут сказано чётко, что нужно делать и кого слушать.

Отис махал перед толпой объявлением, которое до того висело у входа в таверну. Как только бумага появилась в поле зрения, она подействовала как тряпка для быка. Люди в непосредственной близости попытались схватить свиток, а те, кто стоял подальше, рванули ближе, пытаясь перемахнуть через стойку. Когда появились первые признаки беспорядков, один из солдат начал бить латной перчаткой в грудную пластину, чтобы привлечь внимание.

– Тишина! Отставить хулиганство!

Эффекта достигло почти сразу, только один, который успел вырвать угол от объявления в руках Отиса, не сразу отреагировал на призыв. Его быстро стянули со стойки, уронили на пол, но после того он затих.

– Отис, что здесь происходит?

Один из стражников вышел вперёд.

– Объявление, что появилось с десять дней назад. Про наши захоронения. Малец увидел приближающийся отряд, я думаю, к нам идут церковники.

С этими словами староста передал бумагу страже. Солдат развернул переданный свёрток и начал читать, декламируя каждое слово:

«В связи с развитием нежелательных религиозных ячеек, считающихся вредоносными и даже опасными для нашего культурного общества, Церковь Троебожия призывает жителей Хорага к изменению традиций захоронений. Мы чтим ваши традиции, но традиции есть путь к ложным богам, ложным верам и ложным пророкам. В тяжёлые времена мы просим понимания: не воспитывайте гнев в сердцах ваших за заботу, что дарим мы вам, ибо мы всего лишь люди, ведомые богами. Мёртвые уже прошли реку Фаразмы и тела их надлежит предать огню, как положено то Саренрей.

Ближе к концу этого месяца, курганы должны быть перекопаны, тела сожжены, а вещи, отправленные с усопшими, вернуться в свои семьи. Могилы тех, кто не имеет семьи, считаются детьми Асгейра, а потому эти вещи пойдут в казну»

– …и подпись, Донаар Праведник, хранитель церкви Саренрей.

– И что будем делать? – раздалось с пола. Самый буйный так и не вставал, ожидая, когда всё зачитают во всеуслышание.

– Ничего, что противится этому тексту. Берём лопаты и идём копать могилы…

– Ах ты солдатская крыса! Подстилка Грифа, Кравенгрофа и церкви вместе с ними!

– …воровать ничего нельзя. Всё по списку – если знаете родственника, то отдаёте вещи ему. Если нет, то складируем всё в один ящик.

Поднялась новая волна шума, единицы поддерживали солдат, остальные активно протестовали услышанному. Столы моментально стали теми самыми баррикадами, которыми, вероятно, и изначально собирались быть. Часть солдат за ними пытались сдержать прибывающую толпу, остальные создавали вокруг себя и стойки пространство. Отис пытался залезть повыше, чтобы успокоить зал, но кто-то постоянно его спихивал. Лео и Винтер проталкивались через толпу в сторону своей комнаты, наблюдая за тем, как только что тихий городок пытался вцепиться друг другу в горло.

***

Амалиэль и Кёльн смотрели, как город стягивается к «Первому привалу». К ним забегала девушка с вестью, что Отис собирает всех, но в церкви были свои дела, да и поначалу это не выглядело для священников как что-то серьёзное. Иногда трактирщик собирал жителей просто для того, чтобы похвастаться новым сортом медовухи, а в прошлом году хвастался купленной медвежьей шкурой. Но ситуация всё накалялась – уже подоспевали стражники, к трактиру бежали мужики, а женщины отводили детей подальше от суматохи.

– Я схожу, наверное, посмотрю, что там происходит.

– Иди, но не задерживайся. Вложи покой в умы людей и возвращайся.

– К чему спешка?

– Чувствую, что неладное витает над городом. Считай это старческим опытом, а не знаками свыше.

– Я мигом.

Амалиэль встал, забежал в церковь, добрался до своей каморки и из-под кровати достал свой комплект: щит, длинный меч, кольчужный доспех. Сделав пару взмахов, чтобы рука вспомнила вес, он всё же решил отложить оружие: щит даст ему защиту от несчастных случаев, мало ли, что витает в головах расшевелившейся толпы. Но меч – это уже слишком для «покоя в умы людей». Одевать кольчугу так же нет времени, лишняя минута могла стоить кому-то если не жизни, то здоровья. Амалиэль вдел руку в ремни щита, дополнительно повесил один на плечо, для лучшего крепления, и вышел из церкви. Кёльн, увидев, что его ученик не взял оружия, одобрительно кивнул. Этот незначительный жест придал ещё больше сил молодому парню, и, кивнув в ответ, он вышел на тропинку к трактиру.

В пути Амалиэль вспоминал свои тренировки. Отец рассказал ему не только принципы веры, но также научил владеть мечом и щитом, а после того, как посчитал мальчишку достойным, подарил ему свой старый доспех. На тот момент на вырост. Городскими священниками в Асгейре становятся две категории людей: немощные, но сердобольные или бывшие военные жрецы, сложившие оружие. Есть, конечно, редкие исключения, но их можно не считать. Кёльн был из вторых: двадцать с лишним лет на фронтах армии Грифа. По молодости священник не задумывался над правилами войн – были только верные и неверные. Но из сражения в сражение, он всё чаще видел таких же как он людей: ведомых своими целями или слабостями, обманутые или защищавшие, разъярённые или смирившиеся. Последняя война, в которой он держал оружие, было против страны, тонувшей в тирании. Солдаты, выходившие на поля боя против армий Грифа, были напуганы собственным государством больше, чем смертью от рук неизвестных им наёмников, чьи интересы просто оплачивались третьей стороной. В той войне он присягнул Милани, богине-освободительнице. Эта история стала одной из молитв, которая тщательно повторялась Амалиэлю в его учениях. С этой историей в голове священник зашёл в таверну.

Группа стражников на ступеньках у входа сдерживала пятёрку крупных мужиков, которые пытались прорваться вглубь. Оружие у всех сложено, но уже видны кровь на полу, рассечённую бровь у одного из городских здоровяков, опухшую губу у стражника без шлема. В глубине таверны свалены в кучу столы, часть которых без починки больше не встанут. Среди мебельного хлама лежит двое – одного Амалиэль знает, это егерь, весьма вспыльчивая натура. Второй отдалённо напоминал одного из охранников, пришедших с прошлым караваном. У обоих замотаны головы, но у охотника повязка уже покрылась кровью, видимо ему не так повезло в потасовке. Дальше, за этими двумя, барная стойка, за которой Отис перевязывает Нивена – капитана местной стражи. Разгоревшийся конфликт уже сходил на нет, видимо с первой кровью, сейчас людей вела обида за поражение. И лучший способ примирения сторон, который знал Амалиэль, это общая благодать. Он прошёл внутрь таверны – никто ему не мешал, зная его смиренный нрав – склонился над раненным егерем, поднёс над ним руку и произнёс короткую молитву. На короткий момент таверну озарил тёплый свет, исходящий от священника. Уже это отвлекло дерущихся на входе, но после Амалиэль подошёл к Отису, мягко оттеснил его от капитана, снова сказал молитву и вторая волна света прошла от Амалиэля к Нивену.

– Сложите оружия свои, ибо силы мои не безграничны. Я могу исцелить раны ваши, но не вернуть из мёртвых.

С этими же словами Нивен поднял руку в знаке отступить. Стража сделала пару шагов вглубь таверны. Один из городских, тот, что остался с разбитой бровью, сел на ступени.

—А мне так же можешь? Ну, свет там, твой священный. Кровью глаза заливает.

—Могу, но оставлю это уроком. Не поднимайте оружий против соседей своих.

—Соседи твои, Амаль, могилы грабить собираются. Что на это скажет Милани твоя?

Амалиэль обернулся в сторону старосты. Он молча протянул объявление, точнее несколько его кусков, но текст разобрать можно. Парень уже видел раньше эту бумагу, но не думал, что кто-то воспримет её всерьёз.

– О чём он, Отис?

– Церковь сюда идёт. Со всем бардаком, что тут происходил, наверное, через минут десять будет.

На улице снова поднялся шум: один из мальчишек бежал по улице и кричал «священники, священники идут!»

– Может и не через десять. Убраться не успеем, встретим на улице?

– Конечно. Нивен, посмотришь за раненными? И надо убрать потрёпанных с вида.

Капитан кивнул. Амалиэль сбросил щит в таверне и вышел вслед за Отисом. По главному тракту, проходящему через весь город, был виден вышагивающий отряд. Теперь разобрать флаги было легко – это действительно шли из церкви Саренрей. Иногда они ходят в паломничества, но довольно редко полноценными отрядами, тем более в полном обмундировании, судя по блистающим доспехам. Люди с улицы постепенно расходились, закрываясь в своих домах. Церковь не была чем-то карательным, но это всё ещё часть государства, и люди хорошо уяснили мысль – не перечить власти. И причины, по которым сейчас церковные служители посещали город, выглядели не лучшим образом для жителей.

Отряд состоял из дюжины военных жрецов, закованных в латный доспех, с гербовыми щитами на спинах и булавами на поясе, а также священнослужителей, в красно-белых рясах, держащие флаги церкви. Несмотря на то, что церковь Асгейра имела общий цвет на всех трёх богов, если группа принадлежала к определённому учению, то отмечалась соответствующим гербом. Перед Амалиэлем стоял отряд служителей Саренрей. Один из жрецов вышел вперёд, снял со спины щит, из за щита достал бумагу, судя по движению головы, перевёл взгляд с Отиса на парня и обратно, после чего спросил:

– Кто в городе главный?

Трактирщик смиренно поклонился.

– Я – Отис Лестан, староста города и владелец Первого привала. Рад приветствовать вас в нашем городе.

Жрец не ответил той же любезностью и просто вручил бумагу.

– Здесь всё написано. Где можем остановиться?

– Вы задержитесь?

– Всё написано. Я подожду.

Отис развернул свиток и начал читать вполголоса, чтобы Амалиэль мог слышать. Внутри, всё тем же почерком, как в объявлении у таверны, значилось: «С прискорбием сообщаем, что мы вынуждены торопить ваше поселение по вопросу нашего последнего извещения. Для того, чтобы избежать возможных неудобств, таких как нехватка рабочей силы, предоставляю вам тех, кто может решить эту проблему. Подпись: Донаар Праведник, хранитель церкви Саренрей.» Как только взгляд поднялся от свитка, жрец снова повторил:

– Где можем остановиться?

– Можете занять места в казармах, там должно хватить места на ваш отряд. Если мест недостаточно, то церковь Милани примет пару-тройку священников, ведь так?

– Да, я поговорю с отцом.

– Отлично. С закатом начнём работы.

Жрец развернулся, чтобы вернуться в отряд. Ни один из священников не шевельнулся за весь диалог, Амалиэль никогда не видел такой дисциплины среди местных солдат. «А ведь это даже не регулярная армия», промелькнуло в голове у парня. И на секунду отвлёкшись, он сам не заметил, как вслух сказал:

– Нельзя.

Жрец повернулся обратно, Отис с широкими глазами смотрел на Амалиэля.