Тени голубого мела

Евпатория, известная как главная детская здравница, с раннего утра наполнялась шумом и смехом пионеров, которых после коротких занятий обязательно выводили подышать морем. До обеда пляжи были переполнены, но в полдень наступал долгожданный «тихий час», и оживление сменялось почти полной тишиной. Раздавался лишь звук волн, создавая редкие мгновения уединения и спокойствия.

Тамара, устроившись на пляже, погрузилась в чтение старого выпуска журнала «Иностранная литература» за 1956 год. Ей удалось найти этот редкий экземпляр в местной библиотеке, что приятно удивило её. Особенно её привлекла статья Ивана Александровича Кашкина о раннем творчестве Эрнеста Хемингуэя. Зацепившись взглядом за фразу, она прочитала её вслух: «…щеголял подчеркнуто объективным примитивом, огрубленной тематикой, нарочитым лаконизмом и угловатостью диалога». Неповторимый слог Кашкина завораживал не меньше, чем творчество американского классика.

– Вы что-то сказали?

Тамара вздрогнула от неожиданности и обернулась. За её спиной стоял мужчина: лысый, круглолицый, широко улыбающийся. На нём были только плавки, а его живот, обгоревший на солнце до красноты, контрастировал с непропорционально тонкими длинными ногами. В руках он держал книгу, обёрнутую в газету.

– Я говорю, вид он имел странный, к тому же ещё и шатался под окнами психушки, – Тамара выпалила первое, что пришло в голову, и отвернулась. Через секунду зашуршала галька – незнакомец благоразумно решил ретироваться.

Тамара украдкой посмотрела вслед уходящему. Да она испугалась, но с ответом получилось беспричинно грубо и теперь она чувствовала неловкость. Много раз корила себя за несдержанность, даже устанавливала правило: досчитать до десяти, прежде чем кого-то обидеть, но выпалить грубость получалось всегда быстрее, чем задуматься о том, что вот, мол, грубость просится наружу, пора считать.

Слабым оправданием ей служило то, что её невежливость, как казалось, была не примитивно, а более интеллектуально приподнятой. При этом она прекрасно понимала, что суть от этого не меняется, и от действительно трамвайного хама её отличал не сорт самой грубости, а только наличие последующих переживаний по поводу этой грубости.

Наказав себя ранним уходом с пляжа, Тамара собрала вещи, нахлобучила на голову соломенную шляпу с широкими полями и направилась в город – навестить львов и поесть сладких кукурузных хлопьев.

В каждом месте, где бы ни появлялась Тамара, у неё возникали свои маленькие, на первый взгляд незаметные, но по-своему тёплые традиции. Через них она будто устанавливала особую, видимую только ей, связь с окружающим миром. Благодаря им привычное пространство наполнялось глубиной и смыслом, становилось живым, тёплым и по-настоящему родным, а сама Тамара ощущала себя частью чего-то большего.

Дома, например, у неё была традиция – по пути на работу заглянуть к старому жёлтому «Запорожцу», который стоял во дворе на спущенных колёсах. Машина казалась ей почти живым существом, немым хранителем её маленького мира. Возвращаясь с работы, она обязательно кормила небольшого уличного пса по имени Тимофей. Этот ритуал сопровождался покупкой котлеты в институтской столовой – специально для него.

 По дороге с работы домой она всегда заходила в «хлебный» за рогаликом, а затем останавливалась у киоска «Союзпечати», чтобы вдохнуть свежий запах периодики, даже если ничего не покупала. А выходные неизменно украшали сырные печенья в промасленном кульке и встреча со статуей нимфы в сквере, у которой она по традиции интересовалась, как дела.

В первый день отдыха Тамара случайно наткнулась на двух мраморных львов, притаившихся под сенью платанов на территории детского санатория. Их потрескавшиеся от времени гривы сливались с тенями ветвей так органично, что львы казались рожденными из самой земли.

Заметив её интерес, к Тамаре подошёл старик-дворник с метлой, более похожей на пастуший посох. Он был худым, как сухая ветка, и улыбался добродушно, а глаза его лукаво блестели. Старик с благосклонностью открыл калитку и впустил Тамару внутрь, а затем, словно опасаясь потревожить львов, вполголоса рассказал их историю.

Львов, как оказалось, привезли из Флоренции сразу после войны. Эти мраморные стражи, некогда гордо украшавшие дворцы, стали заслуженным трофеем послевоенного времени. В 60-е годы их участь омрачила парко-хозяйственная инициатива: белый мрамор вместе с бордюрами «облагородили» слоем белил. По словам дворника, директор санатория, всю жизнь проработавшая в ленинградских музеях, едва не лишилась чувств, увидев это варварство. Её отпаивали валерьянкой.

Позднее белила соскоблили наждачной бумагой, но в паутину трещин седого мрамора они въелись намертво.

Так родился новый ритуал – посещать этих мраморных львов и ощущать в их облике смесь восхищения и лёгкой тоски, будто они хранят душу ушедшей эпохи.

(Сентябрь 1985)

«Судьба!» –мысленно рассмеялась Тамара, когда снова увидела Александра на крыльце гостиницы. Третья случайная встреча за день! Хорошо, что она не склонна к паранойе. А вот он? Не подумает ли Александр, что она его преследует?

Сам Александр, погружённый в мысли, чуть было не прошёл мимо. Но, заметив её в последний момент, резко остановился. В руках он держал небольшую дорожную сумку.

– О! Это вы… Как погуляли?

– Чудесно, спасибо! – Тамара приветливо улыбнулась и, слегка приподняв край шляпы, чтобы лучше его видеть, добавила: – Мне только оставить вещи в номере, и я готова.

– Да… – Александр замялся, – знаете, так вышло, что мне сегодня нужно уехать по делам в Симферополь. Вы не против, если перенесём наш ужин?

Была ли Тамара разочарована? Скорее да, чем нет. Но лишь потому, что нарушились её планы, к которым она относилась скрупулёзно. Вида, конечно, не подала.

– Отнюдь. Надо так надо, не переживайте. Меня наша столовая ещё вполне устраивает.

– Спасибо, – Александр облегчённо вздохнул, – ну тогда, до завтра?

– До завтра, – ответила она, по-детски махнув ему открытой ладонью, после чего пошла вверх по лестнице.

Александр сделал несколько шагов вниз, но вдруг остановился и окликнул её:

– Тамара, можно вас о кое-чём попросить?

– Да, конечно, – готово откликнулась она.

– Помните, я говорил о Синявском? Завтра утром у меня с ним здесь, в гостинице, назначена встреча. Я должен был передать ему рабочие документы. Было бы крайне неудобно, если профессор приедет сюда зря.

– Так в чём проблема? Давайте, я передам их за вас.

– Буду вам очень благодарен! – Александр порылся в сумке, достал пухлый конверт и протянул Тамаре. – Он будет ждать завтра ровно в десять в фойе.

– Ого, тяжёлый, – она с интересом взвесила конверт на ладони, – что там такое? Бомба?

– Деньги, – шутливо ответил Александр.

– Деньги передам, – улыбнулась Тамара, убирая конверт в свою сумку.

На ужин подавали толстые сардельки с гречкой и компот. Тамара выпила компот, без сожаления оставила гречку на тарелке, а сардельки предусмотрительно упаковала в пакет – днём она заметила неподалёку от гостиницы бродячую кошку и уже решила угостить бедняжку.

После ужина она направилась к пляжу. По пути, отстояв небольшую очередь, заказала порцию шашлыка. Однако шашлык оказался разочарованием – жёсткий и жилистый, из всей порции удалось прожевать лишь пару кусочков. Затем она долго бродила по пляжу и только когда совсем стемнело, медленно вернулась в гостиницу. Уставшая после долгой прогулки, но по-особенному довольная, Тамара почти сразу легла спать и крепко уснула.

(Сентябрь 1985)

Синявского Тамара заметила сразу: высокий, худощавый старик с абсолютно белыми, словно снег, волосами и аккуратно подстриженной бородой. Как всегда – тщательно причесан и одет, на шее неизменный атрибут – бабочка. Сколько себя помнила, Тамара всегда видела его в бабочке. Ей казалось, что профессор и спит в ней.

Сутулость, присущая многим высоким людям, у Синявского особенно заметна, когда он сгорбленно сидит в кресле гостиничного фойе. Очки с тонкой оправой сползли на кончик носа, а пальцы, отмеченные артритом, нервно теребят бороду. В этом напряжённом состоянии он погружён в размышления. Когда Тамара подошла, он вздрогнул, поднял голову, и в его глазах мелькнул страх – словно он увидел не Тамару, а призрак из прошлого.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросил профессор.

Тамара опешила. Синявский, всегда отличавшийся холодной любезностью и невозмутимостью, никогда не позволял себе такого тона, даже несмотря на свой характер.

– Алексей Юрьевич, что случилось? Почему такой тон? – спокойно спросила она, садясь в соседнее кресло.

– Да, прости… Извини, – пробормотал он, опуская взгляд, – просто не ожидал увидеть тебя здесь. Что ты тут делаешь?

– Во-первых, я отдыхаю, – сдержанно ответила Тамара, – а во-вторых, у меня к вам поручение.

Она достала из сумочки пухлый конверт. Синявский, увидев его, снова напрягся. Резко сжал переносицу, так что костяшки пальцев побелели. Тамара, испугавшись за его состояние, осторожно взяла его за руку.

– Алексей Юрьевич, что с вами? Вам плохо?

– Ничего… ничего, – торопливо прошептал он, – просто не ожидал, что ты… тоже с ними… хотя чему я удивляюсь.

Внезапно он встал, достал из портфеля тонкую книгу и, почти не глядя, сунул её Тамаре.

– Прощай!

Тамара замерла в недоумении, наблюдая, как профессор большими шагами пересёк фойе и почти выбежал из гостиницы. Она посмотрела на книгу в руках, надеясь найти причину его странного поведения, но перед ней оказалось просто пособие по химии для поступающих в ВУЗы авторства Хомченко Г.П. Потрёпанная книга, страницы пожелтели от времени, а корешок перекосило от многократного перелистывания.

Не разобравшись, что могло взволновать Синявского, Тамара отложила дальнейшие размышления на вечер. Она убрала книгу в сумку и направилась к пляжу.

(Сентябрь 1985)

«Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернялся скорбный дух».

Анна Ахматова

Насыщенный день, полный морского воздуха и солнечных лучей, оставил Тамару приятно уставшей. Ближе к ужину она вернулась в свой номер, предвкушая горячий душ и долгожданный отдых. Открыв дверь длинным ключом с бочкообразным деревянным брелоком, она замерла на пороге – напротив, во мраке комнаты стоял Александр. За его спиной за столом молча сидел ещё один мужчина. В комнате было темно, плотные шторы наглухо задернуты.

Прежде чем Тамара успела что-либо сказать, Александр стремительно приблизился, схватил её за руку и рывком втянул внутрь.

– Очень убедительно прошу вас не шуметь, – угрожающе прошипел он, сильно сжав плечо Тамары, от чего она невольно поморщилась, – в противном случае…

– Противного случая не будет, просто будьте разумной и ведите себя тихо, – перебил его мужчина за столом. Его голос звучал спокойно, почти небрежно, словно происходящее вовсе не требовало напряжения.

Тамара, несмотря на мрак в комнате, сумела рассмотреть второго человека. Это был тот самый лысый мужчина, который вчера подошёл к ней на пляже. На его счет она переживала, что нагрубила. Мужчина включил настольную лампу, и тёплый свет залил комнату, позволяя Тамаре лучше разглядеть его. Сегодня он был в идеально выглаженной белой рубашке и голубых джинсах; выражение лица – отстранённое, скучающее.

– Позвольте полюбопытствовать, – спокойно произнёс он, протягивая руку, – книгу, пожалуйста, и паспорт.

Тамара инстинктивно отступила, но Александр толкнул её в спину и рывком сорвал с плеча сумочку. Содержимое женской сумочки – вещь личная, даже интимная, своеобразное зеркало противоречий, где практичное сталкивается с сентиментальным, а идеальный образ растворяется в живой небрежности. Когда Александр равнодушно вывалил содержимое на кровать, Тамара вскрикнула и вцепилась ему в плечо. Он не удивился такой реакции, отстранил Тамару и нанес резкий удар в правый бок, действуя спокойно и привычно.

В глазах потемнело, и Тамара, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, медленно сползла на пол. Александр, без церемоний схватил её под мышки и усадил на кровать.

– Вас предупреждали, – назидательно, произнес мужчина за столом. Он внимательно перелистывал страницы методички, той самой, что утром вручил ей профессор Синявский.

На столе среди разложенных фотографий лежал её паспорт. Там же находился пугающий и весомый аргумент – гантель. Чёрная, с облупленной краской и ржавыми разводами, она внушала больше страха, чем любой револьвер. Символ тихого убийства в тёмной подворотне, глухого удара по затылку, не громче падающей с дерева перезрелой груши. Здесь даже смерть стала бы неприметной.

Тамара почувствовала, как реальность вокруг расплывается. Снаружи, за наглухо зашторенными окнами, как ни в чём не бывало, звучала музыка, детский смех, звон посуды в столовой внизу. Но всё это казалось не более чем декорацией – хрупким бумажным экраном, скрывающим холодную реальность этой комнаты.

Мужчина, наконец, нашёл то, что искал. С ловкостью хирурга он разделил два склеившихся листа методички, обнажив вложенный между страницами отрезок тонкой фотоплёнки.

– Нужно ли вам объяснять, что это? – спросил он и, сощурившись, посмотрел фотопленку на свет от лампы.

Тамара тряхнула головой, пытаясь прийти в себя и вернуть самообладание, но тщетно – подкатила резкая волна тошноты, заставившая её согнуться пополам от спазма.

– Нет, я не понимаю… Вообще… что здесь происходит? Кто вы? – сдавленно прохрипела она.

– Можете называть меня Владимир, – мужчина за столом медленно провёл ладонью по блестящей от света лампы лысине, – уголовный кодекс, статья шестьдесят четыре. Она, скажем так, исчерпывающе объясняет всё, что здесь происходит.

Тамара нахмурилась и пожала плечами в недоумении. В комнате повисла напряжённая тишина. Вдруг раздался хруст – Александр, не сводя глаз с Тамары, раздавил каблуком хрупкий корпус помады.

Тюбик, выпавший из сумочки, когда вещи грубо вытрясли на кровать. Тамара широко раскрыла глаза, не веря увиденному: это её любимая помада, цвет спелой вишни – редкость, настоящая Франция. В её глазах блеснули слёзы – хоть мелочь, но такая значимая, словно кусочек её личности был грубо растоптан.

– Давайте начнём с фотографий, – стукнул пальцем по столу Владимир, отвлекая внимание от разрушенного «сокровища». Он поморщился, осуждая самовольство Александра, и несколько раз звонко щёлкнул пальцами, чтобы вернуть Тамару к реальности.

– Взгляните, – Владимир медленно стал пролистывать фотографии.