Черные дела

Нелли Бумова

Черные дела

Глава 1

ГЛАВА I

«Задумывая черные дела

На небе ухмыляется луна

А звезды будто мириады стрел

Ловя на мушку силуэты снов

Смеется и злорадствует любовь

И мы с тобой попали на прицел…»

Когда-нибудь она научится опаздывать.

Когда-нибудь – но, видимо, уже не в этой жизни.

Яна оказалась на вокзале за час до отправления и, чтобы не раствориться в собственном беспокойстве, свернула в книжный магазин. Проходить мимо не имело смысла – ничего другого не могло так быстро вернуть ей опору, как запах бумаги и шелест страниц. Книги всегда были её маленькой, спрятанной от мира точкой стабильности.

Схватив первую заинтересовавшую обложку, Яна незаметно подняла книгу ближе к лицу и вдохнула.

Запах – пыльный, тёплый, почти интимный – накрыл её, и она на секунду зажмурилась, позволяя себе крошечное удовольствие.

И в этот момент холодок пробежал по позвоночнику.

Будто кто-то смотрел.

Слишком внимательно.

Она вздрогнула, распахнула глаза.

Проход был пуст.

Это чувство преследовало её годами – тихое, липкое, настойчивое ощущение чужого присутствия. Иногда слабое, еле уловимое. Иногда – резкое, как удар током.

Но Яна давно научилась глушить его, как глушат назойливую мысль: резко, решительно, делая вид, будто ничего не произошло.

Собравшись, она открыла книгу, будто действительно искала содержание, затем закрыла, отнесла на кассу и вышла за кофе – себе и Кате.

Им предстояло маленькое внезапное путешествие, которое Катя придумала на прошлых выходных.

Катя – вечный двигатель, искра, хаос в белых волосах и зелёных глазах.

Она смеялась так заразительно, что воздух вокруг будто начинал вибрировать.

На её фоне Яна всегда казалась устойчивой, выровненной – якорем, который держит рядом с собой того, кто слишком легко улетает.

Сопротивляться этой авантюре казалось бессмысленным.

Да и как?

Катя выбирала приключения так же легко, как другие выбирают булочку к кофе.

Пока Яна ждала подругу на лавке, она вспомнила их первую встречу.

И могла поклясться – кто-то наверху точно хотел, чтобы они познакомились.

Слишком многое тогда сложилось подозрительно правильно.

Внутри стало тепло от воспоминаний о том самом сентябрьском утре, когда она радовалась, что не пропустила письмо из института. Первая встреча студентов должна была пройти в центре, на Павелецкой, но что-то внезапно поменялось, и всех первокурсников отправили на Парковую.

Случайность – но слишком удачная.

Она уже стояла на остановке, ожидая маршрутку, когда слева заметила яркую, уверенную в себе блондинку. Длинные белые волосы, зелёные глаза, лёгкость в движениях – будто она ничуть не сомневалась, что мир ей должен.

Яна краем глаза наблюдала за ней.

Позже, много лет спустя, она поймёт: её всегда тянуло к таким людям.

Тем, кто не боялся чужих взглядов.

Тем, кто жил так, будто правила писаны не для них.

Тем, кто не спрашивал разрешений..

Яна так не умела. Ей было не всё равно. Она несла себя осторожно, тихо, в рамках. И свобода в других одновременно пугала и притягивала.

Поэтому её и влекло к этой блондинке.

Она даже подумала, что хотела бы с ней дружить.

Хоть чуть-чуть прикоснуться к такой легкости.

Мысли прервала подъехавшая маршрутка. Яна залезла внутрь и удивилась, увидев, что блондинка зашла следом. Они сели рядом и почти одновременно передали деньги за проезд. Проехав пару остановок, Яна вздрогнула от неожиданного вопроса:

– Ты случайно не в Институт юриспруденции едешь?

От внезапности её обычно скромный голос едва не исчез, но она выдавила что-то похожее на «да».

– О, отлично! – обрадовалась блондинка. – А ты уже была там? Я была только в центре, а здесь ни разу. Где нужно выходить?

Яна, наблюдая за её живой мимикой, заразительной улыбкой и зелёными глазами, решительно ответила:

– Да, я была. Я тебе покажу.

Так они и пошли вместе.

И болтали так, будто знали друг друга не минуту – а годы.

Она тогда не знала, что это – начало всего.

И что «случайности» в тот день расставляли не люди

***

Нет. Этого не должно было случиться.

Какого черта сегодня вообще происходит?

Чёрт… да что со мной такое. Ангел, который ругается. Прекрасно. Остаточные привычки из прошлых жизней – так себе оправдание.

Он направлялся на собрание, зная, что один отчёт просрочен, второй потерян в «технической задержке», а третий он так и не начал.

На этот раз не отвертеться, не спрятаться за любимым предлогом «полевые работы». Кей уже наверняка выставил его на доску позора.

В целом работа ему нравилась. Почти.

Если бы не необходимость еженедельно заполнять отчёты, которые Кей читал так, будто сканировал не документ, а тебя самого.

Он вошёл в светлое пространство Архива Тонких Событий.

Белое, глубокое, как выцветшая память. Залы, уходящие вверх, словно были вырезаны из воздуха. Аромат света и пыли переплетённых времён.

Коллеги уже собрались – тихие силуэты, сияющие мягко, словно отражения без зеркал.

Организация, которая спасает всех добрых людей на планете. Так они сами себя описывали.

А я добрый?

Мысль вспыхнула тонко, почти бесшумно.

Он тут же оттолкнул её – но отголосок всё равно остался под кожей.

– Ты наконец пришёл, – голос Кея разорвал пространство, как луч.

Высокий, чёткий, раздражающе спокойный.

Кей стоял у центрального стола, в руках вращал сферу событий – прозрачный шар, где можно было увидеть тонкие линии судьбы, переплетающиеся, как нити света.

– У нас проблема, – продолжил он. – Твоя подопечная.

У него внутри что-то дрогнуло.

– Что с ней? – получилось слишком быстро.

Кей смерил его взглядом. Тем самым, от которого ощущение, будто тебя раскрыли до атомов.

– Ты пропустил один из ключевых сигналов.

– Какой именно?

– Колебание присутствия. Вчера вечером.

Он выдохнул тихо.

Колебание присутствия – то самое ощущение, когда подопечный начинает отдаляться от собственных линий судьбы. Сбиваться. Или, хуже того, попадать в тень тех, кто работает с другой стороны.

– Ты был на земле? – спросил Кей всё так же спокойно.

Слишком спокойно.

Он задержался на секунду.

Решил не лгать:

– Да.

– Зачем?

– Проверял одну из развилок.

– Вне плана?

– …Да.

Сколько раз он отправлялся к ней вне плана, Сол надеялся, что Кей не в курсе.

Кей отложил сферу.

– Она важнее, чем ты понимаешь.

– Я знаю.

– Нет, – Кей улыбнулся тонко. – Ты знаешь меньше, чем нужно.

И больше, чем положено.

Небольшой шум пробежал по залу – другие ангелы переглянулись.

Ему стало не по себе.

Кей подошёл ближе.

– Ты чувствуешь её. Слишком сильно.

Он отвёл взгляд.

– Это не имеет значения.

– Имеет. Особенно когда она входит в зону риска.

Слова опустились тяжёлым светом.

– Что мне делать? – тихо спросил он.

Кей на мгновение улыбнулся, будто наслаждаясь тем, что наконец догнал его.

– Справиться. Вернуть её в линию.

Пока туда не дошёл кто-то другой.

***

С Катей она смеялась так, что на её мягкой фигуре могли проступить кубики пресса.

Яна никогда не была полной, но и не худосочной. А Катя… Катя могла рассмешить даже мёртвого. И, честно говоря, Яна была уверена, что она бы справилась.

Они уже сидели в поезде, пили свой кофе, когда подруга рассказывала ей, как очередной ухажёр писал ей смс всю ночь, умоляя встретиться.

Как приятно было ехать в мягко покачивающемся поезде, наблюдать за пробегающими деревьями, ловить маленькие порции свежего воздуха из приоткрытого окна.

Хоть жизнь ей никогда не казалась лёгкой и не всё радовало, такие моменты Яна умела замечать – бережно, внимательно, почти с трепетом.

В руках – уже тёплый кофе.

Рядом – щебечущая Катя.

И Яна старалась записать этот момент внутри себя, будто в голове у неё есть маленькое устройство:

запомнить, сохранить, не потерять. Никогда не забыть.

Они сидели в «Сапсане» – поезде, который мог доставить их за четыре часа в Петербург.

Холодный, тёмный, но горячо любимый город.

Только не для Яны. Для её подруги – да.

Саму Яну этот город пугал.

Словно все демоны мира поднимались из огненного центра земли, чтобы осесть на каждой башне Питера и наблюдать за ней своими горящими глазами.

Ей внезапно стало зябко – резкий, тонкий холодок скользнул по позвоночнику, будто кто-то провёл там ледяным пальцем. Слишком знакомо.

Мысль вспыхнула мгновенно, будто чужая:

Эта поездка – ошибка. Вернись домой.

Яна моргнула, отбрасывая липкое ощущение, словно стряхивая паутину, и заставила себя повернуться к Кате. Второй раз за день это происходит с ней, но сейчас иначе.

Та сидела у прохода; слева примостилась пожилая пара. Женщина тихо что-то шептала своему спутнику лет семидесяти, бережно опираясь на его плечо. На её руках устроилась чихуахуа – маленькое, дрожащее существо, похожее на игрушку, которой слишком много нервов вложили при создании.

Яна любила больших собак – устойчивых, надёжных.

Мелкие же всегда вызывали у неё странное отторжение, слишком суетливые.

Она бросила короткий взгляд на собачку – и напряглась.

Чихуахуа смотрела не на хозяйку.

И не на Катю.

Её маленькие тёмные глаза были направлены выше – прямо на пространство над Яниной головой.

Слишком долго и внимательно.

Яна ощутила, как внутри всё сжимается.

Пальцы сами тянулись к волосам, чтобы проверить, не прилипло ли что-то, но она резко отдёрнула руку. Глупость.

И всё же… Ощущение чужого взгляда осталось.

Катин голос прорвал тишину:

– Алё, подруга, ты что там? – она наклонилась, щурясь. – Проверяешь связь с инопланетянами?

***

– Эй, Сол, ты куда бежишь? Подожди напарника.

Напарник, блин! Где ты был, когда я тонул под этот чёртов стол у Кея? Снова чертыхаешься? Да что сегодня такое со мной.

Сол ничего не ответил вслух, но раздражение было таким явным, что казалось – воздух вокруг него чуть вибрировал. Макс не помог. И ни слова не сказал, когда обе их подопечные сговорились и поехали в этот проклятый город.

– А тебя вообще ничего не смущает? – выдохнул он, не оборачиваясь. – Меня только что размазали по стенке начальством, пока ты… где ты прохлаждался?

– Да ладно тебе, – Макс догнал его, зашагал рядом, понижая голос. – Я был занят. Важным. По нашей общей миссии.

Последние слова он почти прошипел, едва шевеля губами.

Не все в Архиве Тонких Событий знали о том, что происходило на самом деле.

Точнее – почти никто.

АТС занимался судьбами людей. Но была узкая линия событий – те, что влияли не на сотню жизней и не на тысячу. А на всех сразу.

О таких переплетениях знали единицы. Избранные. Как Сол и Макс туда попали – оставалось загадкой. Им обоим. И никому не хотелось задавать лишних вопросов.

В таких вопросах ответы редко бывают приятными.

Было важно только одно – миссия.

И формулировалась она до смешного просто: спасти планету, спасти людей, спасти их души.

Сол усмехнулся – коротко и безрадостно.

Свою бы спасти… а тут миллионы.

– Выкладывай. Что узнал?

Они свернули в ближайший кабинет – один из множества, разбросанных по зданию, которое, казалось, вовсе не имело конца.

Комната встретила их тем же, что и весь Архив Тонких Событий: стерильной белизной, от которой поначалу хотелось щуриться, словно от слишком яркого света. Казалось, будто сама возможность тени была здесь чем-то вроде преступления, а цвет – слишком рискованным напоминанием, что где-то существует жизнь.

Однако глаза привыкают ко всему.

Клиническая белизна, от которой в первые минуты хотелось отвести взгляд, быстро превращалась в фон, который перестаёшь замечать. Такое ощущение, что здание само подстраивало тебя под себя, стирало сопротивление, сглаживало мысленные углы. Никто точно не знал, сколько кабинетов существует в АТС, и можно было поклясться, что их количество меняется каждый раз, когда пытаешься запомнить расположение. Но в этом и не было нужды: когда ты занимаешься судьбами всего населения планеты, тебе требуется очень много дверей – и ещё больше тех, кто через них проходит.

Многих здесь нельзя было назвать людьми в обычном смысле.

Некоторые обитатели Архива носили на себе оттенок святого сияния, словно время и пространство обходили их стороной. Другие выглядели вполне смертными, но за их спокойствием скрывались обязательства, давящие куда сильнее, чем любые земные долги.

Алекс и Макс принадлежали к этой второй категории.

Бывшие люди, частично потерянные, частично спасённые.

Помилованные за то, что они совершили когда-то, и за то, от чего оба до сих пор предпочитали бы отвернуться. Им подарили вечную жизнь и вечную службу тем, кто стоял выше, – не ради почёта, а ради попытки искупить то, что до сих пор жило под кожей, как тёмное напоминание.

Но делало ли это их добрыми?

Ангелами?

Нет.

И они оба знали это лучше всех.

Зато оставляло надежду – маленькую, едва уловимую, но цепляющуюся за внутренности так, что невозможно было от неё отказаться: может быть, когда-нибудь, спустя годы или столетия, у них получится исправить свои ошибки, прожить хотя бы день без сожаления о сделанном и приблизиться к тому, что когда-то называлось светом.

– Дружище, я понимаю, что ты злишься, – Макс поднял ладони, будто пытаясь смягчить удар, – но мне сообщили раньше тебя, что происходит, и я решил, что нужно действовать быстро, пока…

Он запнулся, увидев, как Сол – слишком спокойно, слишком тихо – посмотрел на него.

Это был тот взгляд, после которого слова обычно заканчивались сами собой.

– Только не начинай, ладно? – Макс нервно сглотнул. – Мы же партнёры. Равные. Поэтому… я решил навестить. Правда, не свою подопечную.

Он немного замялся.

– А твою.

На секунду время будто провалилось.

Что мать твою он такое говорит!

Гнев вспыхнул мгновенно – резкий, горячий, рвущийся наружу, как взрывная волна.

Но Сол с трудом удержал её внутри: здесь, в стенах АТС, срываться нельзя.

Он мог вытерпеть ещё две минуты.

Мог.

– Яна давно чувствует присутсвие. И она более внимательная к знакам и внутренним голосам. А так как действовать надо было срочно и у меня не было врпемени обсуждать с тобой это… Кстати, где ты был?

Сол сквозь зубы прошипел:

– Продолжай, – произнёс он тихо, ровно, но так, что воздух между ними словно стал плотнее.

Макс нервно провёл рукой по волосам.

– Яна уже долгое время чувствует присутствие, – начал он, будто подбирая каждое слово. – Она внимательная, восприимчивая… реагирует на внутренние голоса быстрее других. А действовать нужно было срочно, у меня не было времени искать тебя, обсуждать всё это…

Он бросил быстрый взгляд на друга.

– Кстати, где ты был?

– Договаривай, – процедил Сол сквозь зубы, не удостоив вопроса ответом.

Он не видел смысла рассказывать, что застал Яну на вокзале и пытался самостоятельно инициировать внутренний голос.

И уж точно не собирался обсуждать, как близко он оказался к тому, чтобы нарушить все правила.

– Так вот, – Макс снова оживился, будто рад, что переходит к сути. – Я попробовал подать сигнал через собаку. Это был самый быстрый способ донести до неё предупреждение. И она услышала, Сол. Я видел по отклику. Она точно почувствовала, что поездка – плохая идея. Я надеюсь… очень надеюсь, что она уговорит Катю развернуться, сесть на обратный поезд и вернуться домой.

Он говорил вдохновлённо, почти радостно, будто только что провернул блестящую операцию.

Сол почувствовал, как внутри поднимается волна – тяжёлая, горячая, наполненная такой яростью, что на миг ему захотелось зарычать.

Просто, по-звериному.

Выдохнуть весь гнев сквозь зубы.

Такой наивный.

Такой самодовольный.

– Ты… подал сигнал через чихуахуа, – медленно произнёс Сол, словно пробуя слова на вкус. – Моей подопечной.

Макс, всё ещё сияющий от собственной идеи, кивнул.

Сол закрыл глаза на долю секунды, чтобы не взорваться.

Такая простая, идиотская, опасная самодеятельность.

И такой неподдельный свет в глазах Макса, будто он только что спас мир.

Это и вызывало самое страшное желание – встряхнуть его, заставить увидеть реальность, понять, насколько всё это было неправильно.

А вместо этого из груди Сола рвался низкий, почти неслышимый звук – не то рычание, не то сдержанный стон ярости.

– Ты же знаешь, что мы не имеем права лишний раз использовать контакт, – голос Сола был низким, почти ровным, но внутри каждое слово дрожало от ярости. Ему приходилось буквально удерживать её под костями, потому что она рвалась наружу – как зверь, которого слишком долго дразнили палкой. – Особенно не со своими подопечными.

Макс усмехнулся – неловко, будто пытался сгладить собственную вину, спрятать её под лёгкой бравадой.

– Да ладно тебе. Будто ты сам никогда не… злоупотреблял своими обязанностями.

Это было не просто неудачное замечание – это было ударом в то место, которое Сол и так держал с усилием.

И он почувствовал, как на мгновение теряет контроль: воздух между ними стал плотнее, тише, почти звенящим.

– Это моя подопечная, – сказал он медленно, каждый слог будто выдавливая из горла. – Моя. И я имею право вмешиваться.

Он сделал короткую паузу.

– А вот ты – нет.

Макс открыл рот, будто хотел что-то ретортировать, но слова не вышли. Слишком много понимания мелькнуло в глазах, слишком поздно он осознал, что переступил границу, которую трогать не стоило.

Сол успел вернуть себе ясность быстрее, чем ожидал. Ярость откатилась чуть в сторону, спряталась под кожей, оставив после себя тугую, пульсирующую тишину. Он не стал давить. Не стал добивать. Сейчас это ничего бы не исправило.

– Давай просто подумаем, что делать дальше, – сказал он, наконец.

В его голосе уже не было напряжения – только усталость. Та самая усталость, которая приходит после слишком долгой внутренней борьбы.

Макс тихо кивнул – почти виновато.

И они оба замолчали, каждый провалившись в свои мысли: тяжёлые, живые, гудящие в висках, как линии судьбы, которые начали смещаться прямо у них под ногами.

***

Яна почувствовала, как всё тело ныло от затёкших мышц. Будто она слишком долго лежала в одной позе. Она попыталась пошевелить пальцами, руками, ногами, но тело отзывалось медленно, как будто принадлежало кому-то другому.

Сколько же она проспала?

Поезд не должен идти так долго. Она собиралась вздремнуть всего несколько минут… неужели провалилась глубже?

Глаза раскрывались с трудом – веки были тяжёлыми, будто пропитаны сном.

Когда она наконец распахнула их, первое, что ударило – темнота.

Густая, плотная, слишком глубокая для обычного вагона.

Все сидели молча, словно погружённые в ту же вязкую черноту, а рядом Катя тоже дремала, её дыхание было ровным, спокойным.

Яна попыталась поднять руку – безуспешно. В теле лежала тяжесть, как будто кто-то связал её изнутри.

Паника медленно поднималась от ступней, прокатывалась по костям – вязкая, болотная.

Но она остановила её усилием воли, не позволяя подняться выше.

Вдох. Выдох.

Вдох выдох.

И тогда она заметила свет.

Сначала – еле уловимый проблеск, будто что-то мелькнуло за веками.

Потом – ярче, настойчивее.

Она щурилась, пытаясь понять, откуда он исходит. Вагон всё такой же тёмный.

Часы… какие сейчас часы? Сколько времени прошло?

Она не могла вспомнить даже время отправления – память словно вымыли.

И свет усилился.

Сердце дрогнуло – и остановилось.

По-настоящему.

На миг всё её тело стало пустым сосудом.

Она увидела живот.

Свой.

Большой, округлый, будто во сне она проспала не минуту – а месяцы.

И свечение исходило именно оттуда.

Она подняла руку – теперь движение далось легко, как будто все прежние ограничения исчезли – и коснулась живота кончиками пальцев.

Тепло.

Плотное, живое.

Свет шел изнутри, мягкий и тягучий, разливаясь по ладони.

Если присмотреться…

Внутри было скопление нитей.

Тонких, хрупких, золотых – они переплетались, вспыхивали самым ярким, невозможным светом. Они не были просто светом – они жили.

И тогда дыхание окончательно покинуло её.

Потому что среди этих нитей был силуэт.

Небольшой, трепетный, уютно устроившийся в их переплетении, как в колыбели.

Ребёнок.

Он качался на их мягком сиянии, будто на качелях, и всё в этой картине было таким невозможным, таким прекрасным, что паника, которая ещё секунду назад поднималась к коленям, замерла у ступней – покорная, как собака, которую велели сидеть.

Она смотрела.

Смотрела и распускалась в улыбке – тихой, почти благоговейной.

Запомнить. Сохранить. Не потерять. Никогда не забыть.

Свет начал медленно угасать, растворяясь в темноте. Но сам мир вокруг становился светлее, будто кто-то поднял завесу.

И тут же – резкий толчок в плечо.

– Алё, подруга, ты что с тобой? Тебе плохо? Тошнит?

Яна вдохнула резко, как будто вынырнула из глубины.

Катя смотрела на неё широко раскрытыми глазами, встревоженная.

Яна попыталась говорить, но горло сжало.

Это был сон?

Нет.

Сон не оставляет свет на сетчатке.

Сон не оставляет тепло в ладонях.

Сон не заставляет сердце пропустить удар.

Она заметила, что держит руки на животе – реальном, ровном, ничем не отличающемся от обычного.

Пальцы дрожали.

– Может, тебе в туалет нужно? – не унималась Катя.

Яна вздохнула, возвращая себе голос:

– Всё нормально. Просто… приснился дурной сон.

Почему она сказала «дурной»?

Нет. Сон был прекраснее любого воспоминания.

Но предчувствие – то тёмное, тошнотворное предчувствие, которое пришло следом, именно оно было дурным.

Яну заметно вымотали сегодняшние события.

Два дурных предчувствия, одно на другом, и этот сон – каким бы прекрасным он ни был, он принёс с собой тяжесть, медленно расползающуюся по груди, как густая смола. Ей казалось, что что-то тянет её внутрь, к самому центру, не отпуская.

Мелькнула мысль: ну его этот Питер.

Развернуться бы, сесть на обратный поезд, вернуться домой. Уткнуться в подушку, спрятаться под одеяло и проспать все выходные, растворившись в тишине и безопасности привычных стен.

Но тут же пришло другое твердое ощущение.

Катя.

Катя всегда вытаскивала её из любого болота, из любой внутренней трясины, в которую Яна умудрялась провалиться. И Яна была ей за это благодарна больше, чем умела произносить вслух.

Она не могла вот так взять и отказаться от поездки.

Не могла сорваться и убежать, каким бы липким ни было это ощущение надвигающейся беды.

Она будет хорошей подругой.

Останется рядом.

Проведёт эти выходные с Катей, полностью, до конца, отдавшись смеху и легкости, даже если внутри всё вибрирует иначе.

Сквозь свои мысли она наконец услышала Катю: та снова что-то оживлённо рассказывала, пыталась развеселить, делилась планами на выходные – с кем они увидятся, куда пойдут, какие места обязательно нужно посетить.

Яна слушала, кивала, поддакивала в нужных местах.

Она старалась держаться на поверхности, не позволять себе утонуть в собственных переживаниях, которые то подступали к горлу, то отступали, но не исчезали.

Прослушав ещё одну порцию Катиных идей, Яна глубоко вдохнула.

Решение оформилось почти физически, как будто в теле стало больше пространства.