Город живых

– Конечная, – объявил голос в громкоговорителе.

И новый залп на фоне. Окна троллейбуса задрожали, и мы вышли из салона. Маршрут из мирного города в горячую точку завершен. Мы стояли там, где прошлой ночью падали мины.

«Веселая» жизнь

Гремел аэропорт. Взрывы. Залпы. Выстрелы. Шел активный бой за контроль над донецким аэропортом. Тяжелые снаряды врезались в разрушенные стены терминалов. Омытые кровью солдат терминалы воздушной гавани стояли, как средневековые крепости. Истерзанный ожесточенными боями донецкий аэро порт оставался непокоренным ни одной из сторон. Контроль над стратегически важным объектом не удавалось установить. Ежедневно стороны несли потери.

Взрыв. Мне показалось, что это произошло совсем рядом. Буквально в ста метрах от нас. Оглушающий гул прозвенел. Моё сердце стало биться чаще. Будто отчаявшийся заключенный, оно билось о прутья сковывающей камеры. Грудная клетка стала карцером. Безутешно сердце пыталось разорвать оковы. Ему хотелось вырваться и бежать туда, где не было взрывов и хаоса боевых действий. Так близко к войне я ещё не был.

Мимо меня проходили люди. Невозмутимые. Уставшие. Лица людей, идущих мне навстречу, были замученные, на них унылой печатью виднелись события последних месяцев. Печаль, страх, боль, ненависть, негодование – это лишь малый перечень тех эмоций, которые пережили люди. Они больше не станут прежними. Они размеренно брели восвояси, тянув за собой тележки с вещами. Никто из них и головы не повернул в сторону взрыва. Они привыкли к этим разрушающим сознание обычного человека звукам. Для них это была обыденность. На рогах у дьявольской войны они построили свой быт и привыкли к невыносимым условиям жизни по соседству с войной.

Мы заметили мужчину, который безмятежно убирал снег у своего дома. На мгновение он остановился, чтобы выдохнуть и прислушаться. Оперевшись на лопату, он стоял и куда-то смотрел. Казалось, он вглядывался вдаль. Туда, где сейчас гибли солдаты.

– Здравствуйте, – вежливо обратился Роман к мужчине. – Можно мы с вами пообщаемся и возьмём интервью?

– Я не умею красиво говорить. Да и что я вам расскажу? Что вы хотите узнать? – спросил, улыбаясь, старик.

– Как вы тут живете? Как обстановка? Почему не уезжаете?

– Почему не уезжаю? – не дожидаясь включения камер, он стал отвечать на поставленные вопросы: – Вся моя семья здесь. И дети, и внуки, и жена. Куда же я поеду? Да и если бы хотел поехать, то не на что. Пенсию за последние полгода получал всего раз. Моя пенсия теперь там. В Украине. А мне здоровье не позволяет туда ехать. Отняли у меня мою пенсию. А за что? За то, что я русский и горжусь этим. Я ведь родом из Николаева, а все равно считаю себя русским. Уже тридцать пять лет живу в Донецке. Он уже давно стал моим домом. Так чего же я должен уезжать из собственного дома?..

Он как будто бы давно уже готовился к этим вопросам. Каждый из нас задает себе эти вопросы. Ежедневно. А когда за окном идет бой за донецкий аэропорт, то и вовсе каждую минуту. Но мужчина продолжал убирать снег. Так же мирно и спокойно. Невозмутимо. На фоне гремел фронт. Там бились воины. Снаряды разрывали на части останки аэропорта, а старик продолжать убирать снег.

В моей голове не помещались противоречащие мысли. Когнитивный диссонанс. Как такое возможно? Иррационально и непостижимо здравым разумом, но старик продолжал чистить дорожку перед домом. Любой следующий снаряд мог уничтожить его семью, дом, его самого. Единственной защитой перед смертоносным снарядом была лента скотча на стекле. Но это не останавливало героя нашего сюжета. Он тщательно пытался расчистить подъезд к собственному дому, чтобы война беспрепятственно могла ворваться к нему в дом.

Почему он делает это? Спасительные бытовые заботы, как аппарат искусственного дыхания, наполняли легкие дончан пародией на свежий воздух. Воздух без примеси гари и трупной вони. Суета позволяла окунуться в довоенную жизнь. Островок безмятежности и спокойствия. Кажется, если будешь вести себя, как прежде, так и будет продолжаться дальше. Это позволяло не потерять рассудок. Держаться в невыносимых условиях. Построить быт, когда рядом рвутся снаряды, гибнут соседи, разрушаются их дома, а ты продолжаешь неторопливо убирать снег у своего дома.

– Как жизнь вообще? – спросил неловко я.

– Да как жизнь? Стало веселее. Фейерверки каждый день, – все так же спокойно улыбался мужчина.

Черный юмор – характерная черта дончан. Не беспричинно. Жизнь заставила. Люди просто устали бояться всего этого. В моменты, когда не знаешь, что делать – смейся. Смех не дает сойти с ума окончательно. Этот старичок стал первым мирным жителем, которого я встретил недалеко от передовой. Первый, кто меня впечатлил и заставил взглянуть на ситуацию по-другому. Я смотрел видео в интернете, где люди говорили все те же слова, что и наш дедушка. Слова стали заезженными и банальными, но из уст человека, который живет в непосредственной близости от донецкого аэропорта, слова казались совершенно иными. Воспринимались иначе. В них чувствовалась осознанность, честность, искренность. Его спокойствие было настоящим. Не было страха. Дедушка старался выжать жалкие капли позитива из сложившейся ситуации. А я заразился этим чувством, этой спасительной, целительной эпидемией!

Все это время, пока мы были там, залпы не утихали. Каждый взрыв казался все ближе и ближе. Становилось не по себе. Последний раз я подобные звуки слышал ещё в августе, когда весь город был подвержен обстрелам. Когда Рома сказал, что едем домой, в глубине души я вздохнул с облегчением. Мы сделали несколько снимков остова сожженного рынка, посеченных стен и прочих разрушений.

Подъехала спасительная «двойка». Она радушно распахнула свои двери, и голос в громкоговорителе произнес: «Железнодорожный вокзал». Пассажиры торопливо пытались занять свободные места. Снаряды продолжали рваться где-то совсем близко. Но мне было уже не так страшно, как до этого. То ли я понемногу стал привыкать, то ли от осознания того, что скоро окажемся в безопасности, но моё сердце смирилось с судьбой узника грудной клетки и смирно билось в привычном темпе.

– Отличный материал получился. Дедушка такой разговорчивый попался, – подытожил Гнатюк.

– Угу, – еле выдавил я из себя. Мне было не до разговоров. Моё подсознание пыталось разжевать увиденное. Понять, что произошло и свидетелем чего я только что стал.

Просыпаясь утром, я не ожидал, что мой первый рабочий день в качестве журналиста будет таким, что закулисье окажется таким непредсказуемым. Мне не верилось в реалистичность происходящего, но глаза предательски продолжали демонстрировать и убеждать в обратном. Даже самый страшный сон когда-то заканчивается. В холодном поту ты просыпаешься и возвращаешься к нормальной жизни. Сейчас мне казалось, что очнуться от этого сна у меня не получится никогда.

Глава 2

Вы будете жить

Будто разбросанные кем-то камни, я пытаюсь собрать свои воспоминания. Каждый раз, когда поднимаю с земли очередной камень, из рук выпадает предыдущий. Чаще всего падает сразу несколько камней. Я пытаюсь складывать поднятые камни в свой рюкзак-память, но он слишком мал, чтобы удержать все важное. Память-предательница выбрасывает без спроса все наиболее важные воспоминания. Предательски выброшенные, они исчезают навсегда.

Так же и с мыслями. Иногда ты идешь с ними не спеша. Можешь взять их домой. Вернуться и рассмотреть хорошенько. Они запоминаются и остаются с тобой надолго. Но бывают такие мысли, подогретые эмоциями, противоречивыми эмоциями, вызванными впечатляющими событиями. В такт сердцебиению твои мысли мчатся на современном высокоскоростном поезде, который практически невозможно догнать. Ты можешь либо провожать его взглядом, либо безутешно бежать за ним. И возможно, тебе удастся нагнать его на какой-то станции, зайти в вагон и взять с собой несколько наиболее ярких мыслей, которые после станут воспоминаниями. Но эмоциональные мысли чаще всего оказываются острыми. Они либо впиваются в память и остаются с тобой, либо рвут твой рюкзак в клочья и исчезают в забытьи.

Я корю себя за то, что не вел дневник. Хотя летом 2014-го я делал первые свои заметки. Сам того не понимая, я делал репортажи о жизни простых людей во время жестоких атак украинской армии, когда снаряды рвались в городе, сгорали автомобили с пассажирами, пылали дома, осколки разрывали на части беззащитных дончан, а палящее солнце безмолвно и беспощадно наблюдало за происходящим, обжигая Донецк своими лучами.

Иногда воспоминания, подобно минометному обстрелу, непредсказуемо врываются в твое подсознание, разбрасывая осколки. В черепной коробке происходит бум. Ты все так же стоишь. Внешне тебя не отличить от прежнего тебя, но внутри что-то происходит. Тебе тяжело понять, как простая мысль, воспоминание о прошлом может изменить тебя и отношение к окружающему миру.

И вот снова. Нежданно воспоминания ворвались в мое подсознание, кусая его изнутри своими гнилыми зубами. Война шла уже третий месяц. Настало время самого жаркого и беспощадного месяца кровавого лета 2014-го – августа.

Мой мозг устроен так, что цифры практически не воспринимает. На уроках истории я всегда не мог запомнить самые значимые даты, потому что набор сухих цифр никогда не мог закрепиться в моей памяти. Я не смогу назвать конкретные даты, потому что происходящее в Донецке в августе 2014-го перемешалось. Помню, что не мог разобраться, где я. Проснулся.

– Опять бомбят. Ты спи, – сказал сонному мне отец.

Я заметил, что было уже светло, но просыпаться не хотелось. Все перемешалось. Сон был спасителем от ужасной реальности. Каждый раз, засыпая, я надеялся, что проснусь, и весь этот хаос окажется лишь страшным кошмаром. Бои шли днем и ночью без остановки. Перемирия ещё никто не подписывал, и поэтому мы не знали, к чему себя готовить. В коридоре ждал тревожный чемоданчик. В нем были все необходимые документы на случай бомбежки. Мы знали, что его нужно будет схватить одним из первых, если в наш дом попадут. Этот чемоданчик был нашим билетом в новую жизнь, если нам удастся спастись после обстрела.

День и ночь перемешались. Я больше не осознавал, что сейчас день и нужно бодрствовать. Ночью я не понимал, что нужно спать. Сплошной сумбур. Будто зомби. Не живой. Не мыслящий. И в то же время сосредоточен. Нужно следить за сводками с фронта. Читать новости. Переговоры. Обстрелы. И ситкомы в интернете, отвлекающие от страшного бытия. Будто в трансе, я не мог понять, что происходит и реально ли то, что сейчас творится за окном.

Я чувствовал, будто меня кто-то преследует. За каждым моим шагом кто-то наблюдает. Дышит тебе в затылок. Ты пытаешься убежать, но липкий взгляд смерти все время рядом. Не отпускает. Он вцепился в твою спину и идет вместе с тобой, куда бы ты ни пошел. Чувство, будто ты на мушке у снайпера, который не нажимает на спуск, ожидая удачного момента для твоей смерти. Постепенно ты привыкаешь к нему. Ты можешь даже поздороваться с ним и таким образом дать ему понять, что не боишься. Тогда, быть может, он переключится на кого-то другого, а потом в сети ты натыкаешься на видео и фото очередного обстрела северных окраин города. И постепенно, с каждым новым днем или новой ночью смерть приближается к тебе.

В какой-то момент ты пытаешься смириться с этим. Главное, что ты дома. Здесь твои родные. И они живы. Что может быть важнее? Деньги? Айфон? Машина? Квартира? Нет же! Вот ты сидишь рядом со своими родителями. Вы обсуждаете то, что у любого здорового человека вызовет панику, но вы говорите. В мирное время ты бы грубо ответил, не подумав, что можешь обидеть родных, но сейчас вы единое целое. Вы вместе должны спастись. Пережить очередной день. Просто быть рядом.

Я это понял, когда впервые услышал «град». Очередной не то день, не то ночь. За окном было темно. Но я продолжал плавать в пространстве. Уже стало привычкой жить не по часам, а по обстрелам. От обстрела к обстрелу. За окном гремели тяжелые орудия. Но это было далеко. Мы уже научились это понимать, поэтому продолжали смотреть телевизор, пытаясь отвлечь себя от мыслей о войне. На мгновение стало тихо. Это мгновение казалось вечностью. Так тихо ещё не было за весь август. Мы даже могли слышать, как за окном разговаривают парни из соседнего подъезда. Тишина казалась чем-то нереальным. Это ведь неправда. Не может быть.

Какая тишина?! Мы её не знаем. Это происходит не с нами. Наша реальность – война, гул двигателей истребителя, залпы артиллерии и минометные обстрелы. Тишина – это вымысел. Она по телевизору, в мирных городах, там, где звезды снимаются в кино, а простые люди ходят на них посмотреть в кинотеатры. Тишина – признак пластмассовой жизни. Не настоящей. Придуманной кем-то. Кем-то таким же нереальным, как и эта тишина.

Нам стоило насторожиться. Но мы поддались соблазнительной тишине. Она расслабила. Дала подышать. Наполнить легкие воздухом. Чтобы в следующий миг подвешенную в воздухе тишину пронзил запуск реактивных ракет. Этот звук мне не с чем сравнить. Если вы не слышали ранее, как работает БМ-21 «Град»… С этим звуком, разрывающим в клочья пластмассовую тишину, к нам в дом ворвалась реальность. Это потом мы поймем, что это был запуск, но в тот момент мы думали, что небеса падают нам на головы.

Вместо парализующего страха контроль надо мной взяли инстинкты. Инстинкт сохранения. Не самосохранения. Я сорвался с дивана. Перед глазами – моя маленькая сестренка, будущая первоклассница, безмятежно спит. Она видит прекрасные, цветные сны. Что ей снилось в тот момент? Какие причудливые узоры рисовал её детский мозг? Но в тот момент я думал лишь о том, как её спасти. Как утопленник хватает ртом глотки спасительного воздуха, я вцепился в плед, которым укрывалась моя сестренка. Уже не помню, как мы оказались в прихожей, но, когда я снова пришел в себя, я лежал на маленьком детском тельце.

– Мне страшно, – сквозь рев реактивных ракет я услышал под собой детский крик.

– Не бойся. Это салют. Сейчас все пройдет, – пытаюсь обмануть и её и себя.

Я пытался считать секунды, но в голове таких цифр уже не было. Не хватало моих познаний в математике, чтобы сосчитать, сколько мы просидели в прихожей. Это самое безопасное место в нашей квартире, потому что там нет окон. Безопасность относительное понятие на войне. Иногда прямое попадание удается пережить, а иногда маленький осколок пробьет твой висок, и ты, обмякший, лежишь на асфальте, истекая кровью. Мне казалось, что время остановилось. За окном было светло, как днем. Точнее, это было больше похоже на закат. Романтический. Алый закат, где-то на побережье. Такой оттенок оставляют ракеты, когда взлетают вверх.

И вдруг все закончилось. Снова убивающая тишина. Теперь она кажется ещё более нереальной, чем прежде. Пустота. Ничего не происходит. Слышу, как нервно дышу. Ноздри раздуваются. Сердце стучит, как отбойный молоток. В своем подсознании я уже всех нас похоронил. Я видел, как потолок падает нам на головы. Как ракеты разрывают всех нас на части. Но этого не произошло. Мы были живы. Жизнь заново. Второй шанс. Наверно, что-то подобное испытывает человек, ждущий результаты анализов, которые должны подтвердить или опровергнуть страшный диагноз. «Вы будете жить», – радостно сообщает доктор мне в моих видениях.

Я оставался все тем же зомби. Живым мертвецом, который не может отличить реальность от вымысла и войну от мира. Но я был жив. И моя семья была цела. Это самое важное. Семья. Я это осознал тогда, когда схватил малышку и лег на неё, чтоб закрыть её своим телом. День на пороховой бочке был завершен. Мы пережили ещё один страшный день. Или ночь. Уже не помню.

Глава 3

Без двух шагов – смерть

Стоя у окна, я пристально смотрел на небо. Облака. Медленно и непринужденно плывут по гладко синему небу. Ведь мы уйдем, войны закончатся, экономики всех стран рухнут, разрушатся дома, произойдет ядерный взрыв. А они все так же будут плыть медленно и непринужденно. Ломтики сладкой ваты, распростертые по небесной глади. Они вечны. Мы – нет. От этих мыслей хочется смотреть на небо и думать только об этом.

На столе меня ждал свежезаваренный кофе. Чашка ароматного напитка стояла на столе, и запах заполнял собой всю комнату. Люблю покопаться в своих мыслях и проанализировать, что произошло в последнее время. Уже месяц, как я работаю в интернет-издании «Правда ДНР». Мне все-таки удалось зацепиться за должность. В мой день рождения мой начальник подарил из собственных запасов американский китель. До войны он увлекался реконструкцией и любил играть в страйкбол. Пристрастие к военной тематике у него появилось задолго до начала боевых действий на Донбассе.

– Поздравляю тебя, – он крепко пожал мне руку. – Я не знал, что тебе подарить, а потом вспомнил о кителе. Он старенький. Немного пропаленный искрой от костра. Но он хороший.

О времена, о нравы. Какие времена, такие и подарки. Так я подумал, когда надел на себя китель. До войны меня жутко раздражал камуфляж. В 2013-м каждый считал своим долгом купить у нас в магазине шорты или футболку защитного цвета. Это жутко раздражало, потому что я знал, почти каждый с радостью бы «откосил» от службы в армии. Многие в институты поступали, только чтоб не отдавать долг Родине. Я осознанно не покупал ничего камуфляжного, потому что считал, что это цвет для солдатской формы, а не модный аксессуар. Новые реалии внесли в мой гардероб камуфляжный китель. Подарок на мой двадцать третий день рождения. Самый запоминающийся, потому что остальное я плохо помню.

Весь месяц я старался произвести впечатление на начальство и будущих коллег. Даже пытался создать собственный проект. Брал интервью у обычных людей, которые остались жить в городе вопреки войне. Мне было интересно это делать. До поры до времени. После того, как мои коллеги вернулись из донецкого аэропорта, который частично контролировала украинская армия, а вторая половина была под контролем сил ополчения Донбасса, я понял, что мне хочется заниматься чем-то более интересным, чем просто брать интервью у непримечательных людей. В конце месяца меня торжественно поздравили с принятием в штат, и это был ещё один приятный повод отпраздновать.

День рождения, Новый, 2015-й, год, новая работа – в общем, конец года был ярким на впечатления и радостным.

Сейчас я стоял на кухне. Я отпил из кружки горячего кофе. Минутка рефлексии закончилась. В целом конец года был удачным, но кроме первого рабочего дня, интересного рассказать нечего. На календаре было 3 января.

* * *

Граффити. Что это, если не городские татуировки?! Город покрывается ими в переломные моменты. Я не говорю о красивых рисунках или заборной живописи. Весной 2014-го донецкие стены окрасились в триколор. По всему городу стали появляться призывы к вступлению в ополчение, флаги Новороссии, надписи «Референдум», «Донбасс – это Россия», «Donetsk will be free» и тому подобное. Граффити передают настроения в городе. Протестное движение на Донбассе оставило свой след задолго до разрушений и луж крови. Первым визуальным напоминанием о восстании на Донбассе были граффити. Наверно, поэтому власти пытаются бороться с этим видом творчества, потому что они были предшественниками переворотов.

В полусонном трансе я проходил мимо народного творчества. Я все ещё не мог проснуться. Это не было похмелье. Атмосфера в городе напоминала состояние между сном и реальностью. Туман. Чавкающий под ногами снег. Полулюди-полузомби тянутся по пустынным улицам. Проезжающие мимо машины раздражали слух. Одной из них удалось окончательно меня разбудить. Старенькая «тойота» серо-ржавого цвета пронеслась мимо, окатив меня добротной порцией грязного снега. Злость – хороший способ проснуться. Гнев пробуждает твое подсознание. В такие моменты понимаешь, почему люди называют жизнь дерьмом.

Утро было действительно паршивенькое. На работе меня встретил пустой офис. Большинство сотрудников догуливали свои праздничные каникулы. Пустые коридоры и эхо от шагов вдохновляют меня. Заходя в кабинет, я понял, что у меня уже была идея для написания очередного очерка. Но у кого-то были другие планы на мой счет.

– О, вот и он, – восторженно сказал Дима, мой начальник. – Могу тебя поздравить. Сегодня будет твой дебют. Поедем к моим старым друзьям по страйкболу. Они служат у казаков. Мне там обещали одного парня. Ему ноги оторвало. Будешь брать у него интервью. Ну, я не вижу радости на твоем лице!

Он улыбался во все тридцать два белоснежных зуба. Ему действительно казалась эта идея превосходной. Почему-то он был уверен в том, что я справлюсь с этой задачей.

– Кстати, там что-то наш фотограф Игорь от тебя хотел. Что-то он тоже для тебя подготовил.

Мне было лень. Бывает такое состояние, когда ты готовишься к чему-то. У тебя есть определенный план. Мысли уже сформировались. Их нужно только словить. Записать. Вдохновение не приходит часто. Редкий гость. А тут его выгоняют. Причем с ехидной улыбкой. Не люблю, когда за меня решают. Но тут нужно было послушно выполнять задание, и другого варианта не дано. Я ещё не успел сформулировать нужные вопросы. Голова была пуста. В неё заполз туман. Заполнил пространство внутри и лениво, словно кот, лежал там.

Сквозь туман слышу, как шаркаю ногами. Каждый шаг эхом отдавался о стены коридора. Я возвращался в полусонное состояние. Дверь кабинета раскрылась. Яркий свет. Удар в ещё не до конца проснувшиеся глаза.

– Здравствуйте. Мне Дима сказал, что у вас есть что-то для меня.

– Да, здорова. Заходи. Посмотри, что я купил всего за 1000 гривен.

На его столе лежал фотоаппарат. Игорь так восторженно рассказывал об этой камере, но я все прослушал, потому что, во-первых, ничего не понимал в камерах, а во-вторых, мне было буквально все равно. Вдохновение уже куда-то улетучилось. Та атмосфера удрученности, которая меня погрузила в писательский транс, исчезла. Апатия. Мне было неинтересно слушать о каком-то фотоаппарате. Плевать я хотел на поездку куда-то и интервью.

С абсолютным безразличием я сидел в своем кресле. Ещё полчаса наш фотограф промывал мне мозг на предмет фотоискусства. «Возьмешь эту камеру с собой на интервью. Запишешь годный ролик, а мы выложим у нас в группе», – сказал мне Игорь перед моим уходом из кабинета.

Я монотонно просматривал новости. Ничего не происходило. Всю вторую половину декабря был мандраж перед предстоящими боями. Они должны были начаться то во второй половине декабря, то под Новый год, то на Рождество. Но ничего не происходило. Ежедневно мы слышали гром фронта, но он оставался где-то далеко. Периодически наблюдали фото и видео с передовой, но активные боевые действия так и не начинались.

– Давай, собирайся. Сейчас за нами заедут. Камеру приготовил? – все с тем же энтузиазмом спросил Дима.

– Да, вот она лежит. Флешка свободна. Игорь мне все показал. Я готов.

– Тогда сейчас поедем. Хоть с братанами повидаюсь. С начала войны не виделись. Они на фронте постоянно. Я же тоже хотел воевать. Да семья не отпустила. Обабились мы. Потом дочка родилась. Одно время в Запорожье были. Потом я их сюда забрал. Если бы не семья, так бы вместе со страйкбольными друзьями сейчас на фронте воевал.

Он предвкушал встречу со своими старыми знакомыми. Страсть к войне в Диме проявлялась буквально во всем. Каждый его рассказ сопровождался военными терминами, названиями непонятных военных фирм, носил он камуфляж, который был у него ещё с довоенных времен. Он был фанатиком. Ему доставляло удовольствие все происходящее. Казалось, он не боялся ничего. В каком-то смысле он был готов. Ещё до войны они с товарищами по военной болезни устраивали рейды, реконструкции, ролевые игры с реальной военной техникой и прочее. Занятие страйкболом отвлекало от житейских забот. Быт, семья, работа – все оставалось где-то далеко, когда группа из четырех человек пытается штурмовать здание, занятое противником. Самое прекрасное, что в этом было – все оставались живыми. На войне – все иначе.

– Восьмой приехал. Давай. Едем.

Я быстро накинул на себя куртку. Взял сумку с камерой и зашел в лифт. У входа в здание редакции нас ждал высокий, под два метра ростом, мужчина. Он был полностью одет в черное. Черные берцы на высокой подошве, чтоб осколки, гвозди и прочий мусор не могли пробить ногу бойцу. Черная военная форма и белоснежная улыбка.

– Здорово, Кира.

«Кира» – это позывной. На войне никто не называет друг друга по именам. Я долго не мог к этому привыкнуть, потому что с детства не любил всякие клички. Наверно, поэтому за всю свою жизнь у меня не было ни одной. На войне клички превращаются в позывные. Со страйкбольных времен Дима получил позывной «Кира» из-за любви к аниме. В известном аниме «кира» значило убийца. Должно быть, мой начальник мог стать неплохим солдатом, если его называли убийцей.

– Привет, Восьмой. Ну как дела? Где сейчас?

Они долго разговаривали. Лишь малую долю их разговора я мог разобрать. Все чаще это были непонятные мне термины. Ситуации, о которых я ни сном, ни духом.