Позывной Шах, или За тридевять земель

Ильгиз Фахрутдинов

Позывной Шах, или За тридевять земель

Пролог: Прежний ритм

Цех гудел, как проснувшийся улей, хотя цех-то как раз никогда не спал. Воздух был густ от запаха солярки, металлической пыли и едкой озонной свежести, что оставалась после дуговой сварки. Визжали приводы, с шипением опускались прессы, и сквозь этот промышленный грохот пробивался веселый, нецензурный матерок – такой же неотъемлемый атрибут цеха, как и синие спецовки.

Ринат Жетаев, опершись о массивную сборочную плиту, с холодным спокойствием наблюдал, как его напарник, молодой Витя, извергал на непокорную балку отборные тирады, пытаясь вогнать её на место.

– Да она же, мать её, кривая! – взмылил Витя, отбрасывая молоток.

– Не деталь кривая, а руки из не из того места, – беззлобно бросил Равиль, проходя мимо с кувалдой на плече.

– У меня руки золотые! – возмутился Витя.

– Золотые, но кривые, – не поднимая глаз, вставил Ринат. Он подошёл, отодвинул напарника, провёл ладонью по стыку, оценивая зазор. – Сила – хорошо, но вот голова – лучше. Дай мой добойник.

Несколько точных ударов – и упрямая деталь с глухим стуком встала на своё законное место. В его движениях была та самая математическая точность, что превращала хаос разрозненных узлов в стройный механизм. Его мир был здесь, среди масла и металла, где всё подчинялось логике чертежа и было предсказуемо и надёжно.

Перекур у выхода был похож на заседание парламента. Николай Иваныч, бригадир с лицом, испещрённым морщинами как техкартами, затягивался и хмурился.

– Опять новости… Цены дуют вверх, как на дрожжах. И всё это из-за… – он махнул рукой куда-то на запад.

– Из-за чего, Коля? – подначил Витя. – Чётко скажи.

– Сам знаешь. Брат на брата – это грех. И кому оно надо? Решать надо за столом, а не из «Градов».

Ринат молча слушал, прислонившись к прохладной стене. Равиль, его земляк, стоял рядом, и в его молчании была целая философия.

– Мне брат пишет, – встрял Витя. – Говорит, там люди такие, как и мы. Восемь лет их укропы мочили, а весь мир делал вид, что не видит. А теперь мы туда пришли – и все страны почему-то сразу за мир загорелись.

Николай Иваныч покачал головой:

– Ну и что мы там забыли? Ты вот, Равиль, татарин. Ты, Ринат, казах. Зачем вам эта война русских?

Вопрос повис в воздухе. Все посмотрели на Рината. Тот медленно выдохнул дым.

– Я россиянин, Коля, – тихо, но очень чётко сказал он. – И завод этот – российский. И земля под нами – российская. А значит, и война эта – моя. Потому что если не мы, то кто?

Его слова не звучали вызовом. Это была констатация факта, простая и железная, как та балка, что он только что установил.

***

Вечером дом пах по-другому – душистым паром от варящегося мяса и свежезаваренным чаем. Сирина, его Сирина, ловко расстилала на столе белоснежную скатерть с восточным узором. Ринат, смыв с себя заводскую копоть, чувствовал, как напряжение дня тает, словно воск.

– Папа! – и вот уже к нему липнут, как пчёлы к мёду, три его сокровища. Старшая, серьёзная Зарина, с бантом, съехавшим набок. Ершистая Янина, вечно с книжкой под мышкой. И маленький Серали, который, не говоря ни слова, просто обнимал его за ногу и смотрел снизу вверх большими, бездонными черными глазами, полными обожания.

Он садился во главе стола, и Сирина ставила перед ним дымящийся поднос с бешбармаком. Это был его настоящий, нерушимый мир. Его опора. Его космос.

Только вот уже давно в этом космосе появилась трещина. Месяцами он носил её в себе, чувствуя, как она растёт. И вот, ночью, когда дети спали, а по телевизору снова показывали карты боевых действий, он не выдержал.

– Сирин, – сказал он, глядя в экран. – Я пойду.

Она замерла, и в тишине комнаты был слышен только ровный сонный вздох Серали за стенкой.

– Куда? – глухо спросила она, хотя всё прекрасно понимала.

– Туда. Контракт подписал.

Она не закричала, не заплакала. Она просто опустила голову, и её длинные ресницы отбросили тень на щёки.

– Зачем? – прошептала она. – У нас дети. У нас дом. Работа. Всё есть.

Ринат подошёл к окну, за которым спал его город, его завод, его мир.

– Всё есть, – повторил он. – А чтобы это «всё» осталось, кто-то должен за него постоять. Если не я, то кто?

Она не ответила. Она подошла к нему и прижалась лбом к его спине. Её молчание было тяжелее любых слов. Это было молчаливое, слезное, страшное согласие. Согласие женщины, которая понимает, что долг – это не просто слово, а цена, которую иногда приходится платить за тот самый мир, что за окном.

Глава 1: «Ковка Шаха»

Июнь 2025 года. Вокзал.

Небо было низким и сплошь затянутым грязновато-серой пеленой, словно сама природа не хотела отпускать его в ясный день. Воздух пах пылью, дизельным дымом и предгрозовой тяжестью. На перроне стояла кучка людей – его маленький мирок, съёжившийся от горя. Перрон был полон и других людей, но для Рината существовал лишь маленький островок из родных лиц.

Мать, сделавшись какой-то маленькой, заплаканная, вся в чёрном, прижалась к его груди и рыдала навзрыд, её тело сотрясали беззвучные, страшные спазмы. Он чувствовал, как мокнет от её слёз куртка на его плече, и гладил её по спине, не находя слов. Сирина стояла рядом, бледная, как полотно, сжав губы в белую ниточку, но слёзы текли по её щекам сами, упрямо и безостановочно. Она смотрела на него, и в её взгляде был не вопрос, а приговор: «Возвращайся. Или я тебя убью».

Подошел хмурый Ильяс, его свояк. Он молча пожал Ринату руку, а потом вложил ему в ладонь тяжелый, холодный предмет.

– Бери, – коротко сказал Ильяс.

Ринат кивнул, чувствуя солидный вес добротного ножа в прочных ножнах.

– Спасибо, – просто сказал он.

– Смотри в оба, Ринат, – бурчал Ильяс, избегая смотреть в глаза. – Голову не подставляй. Без геройств. Выручит не раз. И никому не отдавай.

Ринат кивнул, чувствуя холодную тяжесть металла. Он понял – это не просто подарок, это оберег, переданный из рук в руки.

Поезд резко свистнул, заставляя всех вздрогнуть. Последние объятия, быстрые, жаркие, как ожог. Последний взгляд в глаза Сирины.

– Обещаю, – хрипло сказал он, целуя её в мокрые ресницы. – Обещаю вернуться. Живым.

Он заскочил в уже тронувшийся вагон, прислонился к стеклу в тамбуре. Фигуры на перроне медленно уплывали назад, сливаясь в одно серое пятно горя и любви. Сердце сжалось в комок, но внутри было странное, выстраданное спокойствие. Всё правильно. Другого пути не было. Он был станком, который должен был выточить для них безопасное будущее. Или сломаться, пытаясь это сделать.

Ринат стоял в тамбуре, сжимая в кармане холодный клинок ножа, и чувствовал не боль, а странную, выстраданную ясность. Всё было правильно. Это был его путь.

***

Полигон. «Переплавка»

Здесь пахло по-другому – порохом, потом и хвоей. И переплавляли здесь не металл, а людей. Физическая боль стала его постоянной спутницей. Марш-броски с полной выкладкой, когда ноги становились ватными, а в лёгких горел удушающий огонь. Рвы, штурмовые полосы, где каждую секунду ждешь хлопка учебной гранаты. Инструкторы орали, унижали, ломали волю, чтобы собрать её заново – стальную, закалённую.

Ринат молчал и делал. Его заводская выдержка и охотничье терпение стали его козырями. Он не суетился, не рвался в герои, но всегда был там, где нужен, и делал свою работу – чисто, как на сборочной плите.

Однажды вечером, после изматывающего занятия по тактике, к нему подошел инструктор – сухой, жилистый старлей с глазами-щелочками, позывной «Гном».

– Жетаев, слышал, ты до армии по лесам с ружьём шарился? Волков, барсуков?

– Было дело, – коротко кивнул Ринат.

– Охотник… – «Гном» усмехнулся. – Охотиться – ждать надо. Думать. Читать следы. – Он посмотрел на Рината оценивающе. – Ладно. С завтрашнего дня твоя группа – твоя. Будешь за них в ответе. И позывной у тебя отныне – «Шах».

Ринат вопросительно поднял бровь.

– Шахматы, сынок, – пояснил «Гном». – Будешь не слепо рубить, как пешка, а думать на три хода вперёд. Просчитывать. Ход конём, понимаешь? Так чтобы противник даже не понял, откуда смерть пришла.

«Ход конём…» Эта фраза отозвалась в нем далеким эхом.

Он сидел на полу в гостиной, расставив перед сыном шахматные фигуры. Маленький Серали с серьезным видом вождя разглядывал доску.

– Вот конь, балам. Он ходит вот так – буквой «Г». Прямо, как у нас в жизни, не всегда к цели можно подойти в лоб. Иногда нужно сделать крюк, обходной путь. Но если рассчитал верно – победа будет за тобой. Запомнил?

Серали кивнул и тут же потянулся к шоколадной пешке, которую Ринат держал в другой руке в качестве приза за внимание.

Усталость после дней на полигоне была особой. Она была не как заводская, после которой оставалось приятное удовлетворение от сделанного. Эта усталость была тотальной, выжимающей душу. Она ложилась на плечи неподъёмным грузом, заставляя тело ныть каждую ночь. Это была аллегория самой войны – она не просто убивала, она сначала медленно, по капле, выпивала из тебя всё человеческое, оставляя лишь голый, оголённый инстинкт выживания и стальную волю.

Единственным спасением были редкие видеозвонки домой. На экране телефона возникали лица его драгоценностей.

– Пап, а когда ты приедешь? – спрашивал Серали, утыкаясь носом в камеру.

– Скоро, балам, скоро. Ты маму слушаешься?

– Слушаюсь! А Зарина нет, она уроки не делает!

– Я всё делаю! – возмущённый крик старшей дочери с заднего плана. – Он врет!

– Папа, а у вас там есть Wi-Fi? – доносился голос Янины.

Ринат смеялся, глядя на их перепалку, и на мгновение ему казалось, что он не в пахнущем потом блиндаже, а дома, в своей гостиной. Эти лёгкие, милые перебранки были лучшим лекарством от той свинцовой усталости. Они напоминали, ради чего он здесь, ради чего его «переплавляют» в «Шаха».

Он смотрел на нож, подаренный Ильясом, лежащий на тумбочке. Холодная сталь. Твёрдое обещание. И детский лепет по видеосвязи. Всё это сплеталось в единое целое – стальную нить его нового долга. Долга «Шаха».

Глава 2: «Братство "Скалы"

Тишины на передовой не было. Её выжгли калёным железом. Мир здесь состоял из оглушительного, нескончаемого гула. Где-то далеко ухали тяжёлые орудия, ближе, с противной резкостью, хлопали миномёты, а в небе, не умолкая ни на секунду, визжали и жужжали тучи дронов – своих и чужих. Этот звук впивался в мозг, как сверло, становясь саундтреком нового, безумного мира.

Их броня въехала в посёлок, больше похожий на декорацию к фильму о конце света. Каждый дом был оскален чёрными провалами окон, из рытвин на дороге торчали остатки коммуникаций. Воздух пыльный, с привкусом гари и тротила и сладковатым вкусом разлагающегося человеческого мяса.

Блиндаж, куда их определили, был не убежищем, а просто ямой, насквозь пропитанной этим гулом. Стены содрогались с каждым близким разрывом, с потолка сыпалась земля. Здесь, в этом аду, Ринат встретил своих новых братьев.

Первым был «Джаз» – парень из Ростова с гитарой за спиной и улыбкой, которая казалась вызовом всему этому безумию.

– Новобранец? – крикнул он, перекрывая визг пролетающего «мусора». – Держись, братан! С нами как в хорошем джазе – тут главное импровизация!

Второй был «Шева». Ему было всего двадцать пять, и на его молодом, еще не огрубевшем лице читалась смесь страха и суровой решимости. Он не был молчаливым от природы – он был сосредоточен, как студент перед сложным экзаменом. Его взгляд, полный вопроса и надежды, сразу нашёл Рината.

– Меня Шева зовут, – представился он, крепко пожимая руку Ринату. – Слышал, вы с завода, и охотник… Я… я буду учиться.