Воины Святой Инквизиции

Николай Александров

Воины Святой Инквизиции

Глава 1. Последний завет рыцаря

но тропами, которыми шли его жертвы……И когда воин умирал, к ложу его первыми пришли не ангелы, но те, кого он сам отправил в землю и огонь. И если никто не отгонит их именем Всевышнего, душа воина пойдет не дорога́ми рая,

– из запрещённого трактата «De Tenebris Fidei», анонимный автор

Старый замок фон Штарков стоял на склоне, как потрёпанный шлем на лысеющей голове. Камни его почернели от дыма войн и зимних метелей, серый известняк в трещинах зарос мхом, зубцы стен давно обвалились местами, и лишь в глазницах бойниц по-прежнему горели жёлтые огоньки – свечи в покоях, где умирал хозяин.

Ноябрьский ветер ползал по двору, гнал клочья тумана, вырывал из рук мальчишки-конюха связку подков и, завывая, падал на флюгер с полустёртым гербом. Лев, державший меч, давно лишился половины морды – ударом вражеского ядра или, как предпочитали шептать слуги на кухне, чьей-то нечистой лапой, зацепившейся за железо во время давней осады.

Во дворе пахло мокрым навозом, дымом от кухни и чем-то ещё – глухой, тяжёлой сыростью старых камней, впитавших слишком много криков. Собаки у конюшни сегодня не лаяли; они лежали, поджав хвосты, и лишь изредка рычали в сторону ворот, где уже слышался перестук копыт.

Адельгейда фон Штарк стояла у распахнутого окна над внутренним двором и смотрела, как ветер играет с красными плащами двух всадников у ворот. Лошади били копытом по камню, пар поднимался от ноздрей белёсым дымом. Стража торопливо крестилась, хотя на гостях не было ни лордовских цветов, ни знаков князей. Только тёмные дорожные плащи, вылинявшие от дождей, и кресты на груди.

Её детство проходило под этим окном. Она помнила, как маленькой девочкой смотрела отсюда вниз, когда отец возвращался с войн: на плащах была не только дорожная грязь, но и запёкшаяся кровь, а на седлах – привязанные, словно трофеи, чужие стяги. Тогда она считала кровь доказательством славы. Сейчас кровь виделась ей всего лишь напоминанием, что земля под замком давно привыкла к мёртвым.

– Они уже здесь, фройляйн, – прошептал за спиной камердинер. – Отец приказал вести вас к нему, как только увидим их на дороге.

Ада не обернулась. Пальцы её, крепкие от тренировок с мечом и шпагой, сжали подоконник так, что побелели костяшки. На камне под ладонью кто-то когда-то вырезал ножом пару слов на латыни – отец заставил её выучить их в детстве: Memento mori.

«Помни о смерти», – как будто об этом здесь можно было забыть.

– Хорошо, Рупрехт, – ответила она. – Скажи, я сейчас приду.

Слуга отступил, растворился в тени коридора, осторожно притворив дверь, будто боялся, что скрип разбудит кого-то ещё кроме умирающего.

Ада ещё миг стояла, не отрывая взгляда от двора. Один из всадников – в широкой шляпе с опущенными полями – поднял голову, будто почувствовав её. Лицо его скрывала тень, но плащ откинулся, и она увидела на груди тёмно-красный шнур с маленьким металлическим знаком: перекрещенные меч и крест.

Она уже видела такой знак. Он лежал на дне железного ларца, который отец держал в запертом шкафу и открывал лишь по ночам, когда думал, что дочь спит. В те ночи свет из его комнаты лился в коридор до самого рассвета, и Ада, зажав в кулаке деревянного тренировочного меча, сидела на ступеньках и слушала, как отец ходит туда-сюда, как тихо звякает металл, как иногда глухо ударяется что-то тяжёлое – то ли книга, то ли доспешная пряжка – о стол.