Волчья Луна

Волчья Луна

Алекс Райн

© Алекс Райн, 2025

ISBN 978-5-0068-5386-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1. Вой в снегу

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: раннее утро, до восхода солнца, первый день.

Ещё не рассвело, и мороз сжимал воздух так, что дыхание звенело, будто стекло. Над дорогой висел сизый пар, снег под сапогами воинов потрескивал глухо, словно они шли по застывшей воде. Ратибор шёл первым – плечи сутулые, лицо закутано в мех, глаза прищурены от ветра. Он уже заметил вперёди в тумане нечто неровное, как обломки повозок, занесённых снегом.

– Стой, – бросил он через плечо. Отряд остановился; звякнули кольчуги, дыхание людей слилось в облако пара. Перед ними действительно стояли сани, перекошенные, словно их сбросили с горы. Лошадиных тел не было видно. Лишь торчала дуга, изломанная, как ребро.

Ратибор подошёл ближе. Вокруг саней снег был сбит, будто кто-то метался, падал, дрался. Он присел, тронул наст – твёрдый, застывший в бурых пятнах. Кровь, перемешанная с инеем. Под пальцами скользнул кусок верёвки, натянутый до звона и обрубленный.

– Обоз, – тихо сказал он. – Те, что к Волчьему шли.

Путята, старший дружинник, хмуро кивнул.

– Миссионеры. С крестами были.

Ратибор поднял взгляд. Внутри саней лежали тела – белые, как ткань, сваленные в кучу. Лица застыли в гримасах, кожа натянута, глаза мёртвые, помутневшие льдом. На груди у одного всё ещё висел крест, обкусанный по краю, словно кто-то пытался грызть металл.

– Волки? – спросил кто-то из молодых.

– Волки не ломают дерево, – ответил Ратибор. Он показал рукой на продранный борт повозки. Три глубокие полосы шли по доске, оставленные чем-то огромным и неровным, когтями или железом.

Мужчины переглянулись. Снег хрустнул, и кто-то невольно сжал рукоять меча. Ветер донёс сухой треск, будто где-то под сугробом ломали ветви.

Ратибор обошёл обоз кругом. На обочине валялся сломанный посох с крестом – древко треснуло пополам, крест почернел от крови. Ещё дальше – отпечаток в снегу, огромный, не похожий ни на волчий, ни на человеческий. Длинные когти врезались в наст, и вокруг было вытоптано, будто кто-то прыгал на месте.

– Следы старые, – сказал Путята. – Запорошило.

– Ночь. Только ночь могла всё это сделать, – глухо ответил Ратибор.

Они стояли молча, слушая, как ветер гудит в пустом поле. Солнце ещё не вставало, но небо начинало сереть, и свет делал всё вокруг плоским, неживым. В этом бледном сиянии тела миссионеров казались восковыми, а снег – не белым, а пепельным, будто весь мир выгорел.

– Сложим их в стороне, – сказал Ратибор. – Земля промёрзла, не возьмёт.

Мужчины двинулись исполнять приказ. Один поднял чётки, проломленные, словно кость. Другой нашёл книгу – страницы примерзли к обложке. Всё это казалось не просто смертью, а знаком.

И тогда, издалека, со стороны леса, донёсся вой. Длинный, неуверенный, будто кто-то пытался подражать зверю. Люди замерли. Вой оборвался на середине, оставив в воздухе пустоту.

– Быстрее, – тихо сказал Ратибор, глядя туда, где темнели ели. – День близко. Пока солнце не взошло – не задерживаться.

Он повернулся к дороге, и снег под ногами вновь заскрипел, будто жалуясь, что приходится хранить чужую тайну.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же раннее утро, до восхода солнца, спустя несколько минут после обнаружения обоза.

Мороз крепчал, и пар изо рта у людей поднимался тугими клубами, будто из дымящихся жерл. Ратибор стоял у саней, прислушиваясь к звукам за спиной, но лес по-прежнему молчал. Только ветер нёс сухой хруст ветвей и шорох падающего инея. Он снова склонился к мертвецам. На груди у ближайшего, худого, в чёрной рясе, висел крест.

Крест был деревянный, грубой резьбы, тёмный от старости. На первый взгляд – обычный. Но стоило Ратибору приблизиться, как стало видно: края неровные, надломанные, середина перекошена. Он потянул за цепочку, и крест сорвался, раскачиваясь в руке. По дереву шли глубокие вмятины – следы зубов, впившихся с яростью. Словно кто-то грыз святыню, не для добычи, а из ненависти.

– Глянь, – сказал он, показывая находку Путяте. – Видал такое?

Путята наклонился, прищурился.

– Челюсть зверя не могла, – произнёс он негромко. – Это человеческий прикус.

– Человеческий? – переспросил Ратибор.

– Да, но сила… будто челюсти каменные.

Мужчины переглянулись. За спиной кто-то перекрестился, кто-то тихо сплюнул в снег. Ветер метнулся меж саней, тронул мёртвые одежды, и один из тел обрёл движение – рукав дрогнул, застыл. Все вздрогнули.

– Покойник, – хрипло усмехнулся Путята, – ветер, не более.

Но Ратибор молчал. Он рассматривал крест, переворачивая его в ладони. В месте, где дерево было прогрызено, на волокнах застыла тёмная, почти чёрная кровь. Словно тот, кто кусал, сделал это в предсмертной судороге.

– Этот был священник, – сказал он. – Крест не снимал даже мёртвым. А кто грыз… значит, не он сам.

Один из воинов, молодой, с дрожащими губами, не удержался:

– А может, в нём сидело что-то? Демон, или…

– Замолчи, – резко оборвал Ратибор. – Здесь и без твоих слов темно.

Он повесил крест обратно на грудь мертвеца и прикрыл полу рясы. Мороз щипал пальцы сквозь перчатки, скрипел в ресницах. Всё вокруг словно слушало их, даже снег – настороженно, напряжённо, будто ожидал ответа.

– Сложим тела к дороге, – сказал он глухо. – Пусть лёд их хранит до весны.

Когда они брались за мёртвых, казалось, что плоть под одеждой уже не человеческая – тяжёлая, ломкая, будто глина. А крест, который Ратибор только что повесил, блеснул в слабом рассветном свете, отражая его алым отливом, как если бы в нём жила ещё капля тёплой крови.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же раннее утро, до восхода солнца; мгновения после того, как тела миссионеров сложили к обочине.

Ветер стих, будто весь мир задержал дыхание. Над дорогой висел туман, холодный и тугой, как выжатое молоко, и даже снег под ногами вдруг перестал скрипеть. Люди стояли в молчании, глядя на сереющее небо, где должно было появиться солнце, но оно всё не рождалось. Путята шагнул к обозу, чтобы накрыть последнего мертвеца плащом, и в этот миг воздух над полем прорезал звук.

Это был вой. Не звериный и не человеческий, а что-то среднее – как если бы человек пытался копировать зверя и не смог до конца. Тягучий, надтреснутый, полный боли, он прокатился над снегом и ударил прямо в грудь, заставив сердца споткнуться. Отряд словно замер в ледяной воде: каждый понимал, что звук пришёл не издалека – из леса, совсем рядом.

– Слышал? – шепнул один из молодых.

– Тише, – бросил Ратибор, не оборачиваясь. Его рука уже легла на рукоять меча.

Вой повторился – ближе, отчётливее, теперь в нём слышалось дыхание, сдавленное, рваное, словно тому, кто кричал, не хватало лёгких. Сначала казалось, что звук идёт справа, потом – будто из-за их спин. Снег зашелестел, ветер качнул край плаща, и кто-то тихо охнул.

– Волк, – попытался сказать Путята, но сам осёкся: в последнем тянущемся отголоске вой сорвался на хрип, похожий на человеческий стон.

Ратибор прищурился, вглядываясь в кромку леса. Меж елей скользнула тень, тонкая и стремительная, как дым. Не было понятно – зверь ли это, человек ли, но шаги в снегу слышались явственно.

– К кругу! – рявкнул он. Люди сбились плечом к плечу, щиты наружу, мечи выскользнули из ножен с сухим звоном.

Тишина вернулась. Только дыхание, пар, и треск ветки в стороне.

– Я его вижу… – прошептал кто-то. – Там, у ели.

Но Ратибор уже понял: никто ничего не видел. Тень исчезла, оставив за собой лишь след, похожий на вытянутую в снегу ладонь.

И снова – вой. Теперь уже совсем близко, над самым ухом, будто из самой земли. Человеческий голос в нём прорывался ясно – крик не ярости, а отчаяния, безумия. Люди инстинктивно отпрянули. Один крестился, другой уронил копьё, третий закрыл уши.

Ратибор остался стоять. Он чувствовал, как звук проходит сквозь него, как сердце бьётся не в груди, а где-то глубже, в самой земле.

– Это не волк, – сказал он тихо. – Это зов.

И в этот миг в стороне, за деревьями, отозвался ещё один, короткий и резкий, словно ответ.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же раннее утро, до восхода солнца, спустя мгновения после последнего воя.

Снег вокруг будто ожил – дышал, шевелился под сапогами, и каждый шаг отзывался глухим эхом, словно под поверхностью была пустота. Ратибор сделал знак не расходиться, но страх уже гулял между людьми, как ветер в сухих травах. Лица бледные, глаза метались, дыхание сбивалось. Один из молодых, по имени Тихон, стоял ближе к краю дороги, держа копьё двумя руками. Он старался не смотреть в сторону леса, но взгляд сам туда тянулся – к чёрным стволам, где в просветах мелькала бледная пыль инея.

– Командир, там что-то движется, – выдавил он.

Ратибор шагнул к нему, но не успел сделать и двух шагов. Земля под Тихоном провалилась без звука – будто снег втянул его внутрь. Ни треска, ни вскрика, только мягкий хлопок, и место, где стоял человек, осело, образовав воронку. Копьё выпало из рук, торчало наискосок, а из-под снега показался лишь край рукавицы – и тут же исчез.

– Тихон! – выкрикнул Путята, бросаясь вперёд. Ратибор удержал его за плечо.

– Стоять! – приказ сорвался хрипом. – Не подходить!

Сугроб перед ними дрогнул. Снег подрагивал, будто внизу кто-то бился, но через секунду всё стихло. Поверхность выровнялась, только тонкая трещина тянулась по насту. Ни крови, ни дыхания.

– Как земля могла взять живого? – прошептал кто-то. – Мороз не копает ям.

Ратибор шагнул ближе, но осторожно. Остриём меча коснулся снега – под ним пустота, тонкий, глубокий провал. Из чёрной щели пахнуло сырым холодом, каким тянет от колодца, где нет дна.

– Назад, – глухо сказал он. – Там не земля.

Люди медленно отступили, стараясь не смотреть на место, где только что стоял их товарищ. Тишина снова опустилась, вязкая, будто всё вокруг ждало следующего шага.

И тогда снег на краю ямы чуть шевельнулся, как если бы кто-то снизу хотел выбраться. Путята сжал рукоять меча, но не успел поднять клинок: из глубины донёсся короткий звук – не крик, не стон, а что-то вроде глухого, сдавленного рычания, уже не человеческого.

Сугроб смолк, провал затянуло снегом, словно ничего не было. Ветер прошёл над дорогой и унёс последние следы.

– Уходим, – сказал Ратибор после долгой паузы. – Быстро и без оглядки.

Никто не возразил. Каждый понимал: что бы ни схватило Тихона, оно осталось под ними – и слушало.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же утро, первые минуты рассвета, когда серый свет начинает вытеснять ночь.

Они шли, не оглядываясь. Снег хрустел под ногами, медленно глотая следы. Никто не говорил – даже дыхание стало тише, словно каждый боялся потревожить тот провал, что остался позади. Мороз крошил ресницы, пальцы одеревенели, а небо впереди постепенно размывалось светом – не золотым, а мутным, как от тлеющих углей.

Ратибор шёл первым, плечи тяжёлые, глаза – в горизонт. Он всё ещё слышал в голове тот вой, тянущийся через поле, будто живой. Казалось, звук не исчез, а прилип где-то к коже, вжился в неё. Путята молчал рядом, держа руку на кресте, хотя сам не верил, что дерево способно защитить от того, что прячется под снегом.

– Командир, – тихо сказал кто-то сзади, – там, впереди, видишь?

Ратибор поднял взгляд. На краю белого простора, где дорога терялась в тумане, поднималась тонкая полоса дыма. Она была странная – не ровная, как от костра, а будто серая лента, вьющаяся, извивающаяся над крышей невидимого селения. Ветер сносил её, но она не гасла.

– Волчье, – произнёс Путята.

Ратибор кивнул.

– Значит, кто-то жив. Или что-то.

Они двинулись быстрее. Снег подтаял у дороги, оставив корку, и сапоги скользили, но никто не жаловался. На лицах застыл тот особый вид молчаливого страха, когда говорить уже бессмысленно.

Чем ближе подходили, тем отчётливее становилось: дым не от очагов – слишком густой, с чёрными прожилками, пахнет не деревом, а гарью. Ветер принёс слабый запах гари и чего-то сладковато-гнилого, от которого у всех во рту стало горько.

– Сожжено, – сказал Путята, втягивая воздух. – Или горит.

Ратибор задержал шаг, посмотрел на своих людей.

– Всё равно идём, – твёрдо произнёс он. – Мы не ради любопытства сюда шли.

С этими словами он поправил меч за плечом и шагнул вперёд, туда, где дым ложился полосой над сугробами, а за ним виднелись первые покосившиеся крыши. Ветер усилился, и казалось, будто Волчье само дышит им навстречу, тихо, глухо, с запахом пепла и старого страха.

ГЛАВА 2. Село без теней

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: раннее утро, первые лучи солнца едва пробиваются сквозь туман, спустя короткое время после прибытия к Волчьему.

Деревня встретила их мёртвой тишиной. Никакого лая, ни дыма, ни звона ведра о колодец – только лёгкий свист ветра, скользящий меж домов. Снег здесь был потоптан, но старо, не свежо: следы притиснуты временем, местами затянуты коркой. Дома стояли тесно, крыши, присевшие под тяжестью инея, ставни распахнуты, как слепые глаза.

Ратибор первым ступил на улицу, узкую, извивающуюся между избами. Снег там лежал неравномерно, будто его кто-то сгребал, а потом бросил. Отряд двигался за ним плотным строем, стараясь не шуметь. Шаги отдавались эхом в пустоте, и это эхо звучало слишком громко, будто деревня слушала.

– Живых нет, – выдохнул Путята. – Слышишь? Даже птицы не крикнут.

Ратибор молча посмотрел на ближайшую избу. Дверь открыта настежь, на пороге – сугроб. Он подошёл, толкнул створку копьём. Доска качнулась, скрипнула, и изнутри повеяло холодом и сыростью. Внутри было темно, пахло гарью и старым деревом. На лавке валялась глиняная миска, рядом – детская игрушка, деревянный конь без головы. Всё остальное – пусто.

– Недавно ушли, – сказал он. – Или их увели.

– Куда? – спросил один из молодых, нервно. – Лес кругом, дорога одна.

– Может, туда же, где миссионеров нашли, – пробормотал Путята.

Ратибор не ответил. Он шагнул дальше по улице. Вторая изба – та же картина: двери открыты, снег намёл внутрь, на полу отпечатки сапог и босых ног, как будто люди выбегали в спешке. Над печью чернел крест, перекошенный и покрытый копотью. Под ним, в углу, висел засохший венок из полевых трав, потемневший до чёрного.

– Пусто, – повторил Ратибор. – Но не оставлено. Так не уходят.

Ветер пронёсся меж домов, поднял вихрь снега, и на мгновение показалось, будто по улице бежит тень. Люди вздрогнули, кто-то вскинул щит, но то был всего лишь свет – первый луч солнца пробился сквозь туман, осветил улицу и тут же померк.

– Видишь? – прошептал один из воинов. – Солнце есть, а теней нет.

Ратибор обернулся: действительно, под их ногами снег оставался ровным, светлым, без тёмных полос. Ни человек, ни копьё, ни дом не отбрасывали ни малейшей тени.

– Господи, – выдохнул Путята, перекрестившись.

Ратибор опустил меч, посмотрел на белый наст, где шаги будто растворялись.

– Не Господь тут, – сказал он. – Шли дальше, к центру. Узнаем, кто дышит в этом месте без теней.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же утро, тусклый свет после рассвета, воздух неподвижен, деревня Волчье затаилась в морозном молчании.

Они уже прошли половину улицы, когда Ратибор заметил под ногами неровность в насте – цепочку отпечатков, узких, вытянутых, уходящих между избами к опушке. Он присел, смахнул верхний слой инея и провёл пальцем по следу. Кожа прикоснулась к снегу – тот был не промёрзший, а чуть влажный, как будто ступили недавно.

– Смотрите, – тихо сказал он. – Босиком.

Люди окружили его, заглядывая через плечо. На снегу – ясные отпечатки человеческих ног, небольшие, будто женские или детские, но длиной не меньше мужской ладони. Ни одного знака обуви, ни обтяжки от ткани. Только пальцы, чёткие, будто вырезанные. Следы шли неровно, петляли, будто человек то спотыкался, то бежал, потом исчезали у обочины и снова появлялись дальше, ближе к краю села.

– В такую стужу… – пробормотал Путята. – Ни один живой не прошёл бы босым.

– А всё же прошёл, – ответил Ратибор.

Он поднялся, медленно пошёл вдоль цепочки. Ветер поднимал лёгкую снежную пыль, но следы не заметал, будто снег сам сторонился их. Каждый отпечаток казался чуть темнее, как если бы из земли проступала влага или что-то иное, не вода.

– Может, ребёнок, – сказал кто-то. – Остался, ушёл к лесу.

– Не ребёнок, – Ратибор покачал головой. – След лёгкий, но шаг тяжёлый. Видишь, как снег вдавлен под пяткой? Так ступает тот, кто знает, что за ним идут.

Он присел у крайнего следа. Снег там был растоплен глубже, и на дне отпечатка темнело что-то бурое, как запёкшаяся кровь. Ратибор тронул – замёрзло, твёрдое, но цвет не обманешь. Кровь.

– Это не бегство, – произнёс он глухо. – Это зов. Кто-то шёл не от смерти, а к ней.

Путята вздрогнул, перекрестился, но крест словно утонул в воздухе – тень от руки не легла на снег. Всё вокруг стояло без тени, без дыхания, только эти следы тянулись к лесу, будто сама деревня пыталась уйти туда.

– Командир, что делаем? – спросил один из воинов.

Ратибор оглянулся на пустые дома, на двери, распахнутые ветром.

– Идём по следу, – ответил он. – Что бы ни ждало в лесу, оно уже зовёт нас.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: утро того же дня, солнце ещё низко, слабый свет едва пробивается сквозь туман, отряд у опушки, где следы босых ног теряются в снегу.

Они остановились перед тёмной стеной леса. Ели стояли неподвижно, как стены храма, только вместо куполов – застывшие верхушки в инее. Следы обрывались прямо у первой линии деревьев, будто человек шагнул в саму темноту и растворился. Воины стояли плотно, плечо к плечу, никто не решался переступить границу тени.

Из-за спин выступил Павел – худой, в потемневшей рясе, лицо исчерчено ветром и усталостью, глаза горели сухим фанатичным светом. Он держал крест, тот самый, что нашёл в обозе.

– Это место скверно, – произнёс он глухо. – Здесь молчали души и падали веры. Надо прочесть слово Божие.

Ратибор посмотрел на него, но не стал возражать. Пусть молится, если поможет.

Павел поднял крест, выдохнул, и пар изо рта стелился, как дым от ладана.

– «Господи, услыши молитву нашу…» – начал он, голос сначала твёрдый, уверенный.

Но звук словно натолкнулся на невидимую стену. Слова не полетели дальше, а упали, осев в снег, как камни. Воздух не колебался. Ни эха, ни отклика. Только тишина, глухая, плотная, будто сама деревня не желала слышать имя Бога.

– «И воззвах… и воззвах…», – повторил он громче, но язык заплетался, губы немели. Последние слоги тонули, будто их высасывал холод.

Воины переглянулись, в глазах – страх. Один шепнул:

– Я не слышу его… хотя стоит рядом.

И правда, слова Павла больше не звучали – рот шевелился, но голоса не было. Только лёгкое дрожание воздуха вокруг него, как над угольями. Ратибор сделал шаг ближе, чувствуя, как звук умирает прямо у ушей.

– Довольно, – сказал он. – Замолчи.

Павел опустил крест. На губах – иней, в глазах – пустота.

– Здесь нет звука, – выдавил он наконец, хрипло. – Здесь Бог не дышит.

Ветер прошёл по деревне, и все услышали, как снег заскрипел под их ногами – единственный живой звук в мире, где молитва умирает прежде, чем быть произнесённой.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: то же утро, сразу после беззвучной молитвы; солнце уже над крышами, но свет всё ещё мёртвый, рассеянный.

Они возвращались с опушки, и тишина по-прежнему держала их, как снежная петля. Павел шёл позади, прижимая крест к груди, губы его двигались, но никто не слышал ни звука. Ратибор вёл отряд обратно к центру села, где стоял колодец – высокий, с бревенчатым воротом, обледенелым, словно застыл в движении. Вода в нём, должно быть, давно схватилась льдом. Возле колодца снег был взрыхлён, будто там кто-то недавно стоял.

– След свежий, – тихо сказал Путята. – Не зверь.

Ратибор подошёл ближе, положил ладонь на рукоять меча, заглянул за борт. Внутри – только тьма, ледяной блеск, запах сырости. Но вдруг оттуда, из-за самого колодца, послышался шаг.

Из-за бревен выступила женщина. Волосы спутаны, одежда – грязная, серо-белая, как снег, на плечах меховой плат, потемневший от инея. Лицо бледное, губы потрескались, глаза – серые, глубоко утонувшие, с тем блеском, от которого воины сразу замерли. Она не дрожала от холода, стояла прямо, будто сама мороз ей родня.

– Уйдите, – сказала она тихо, но отчётливо. Голос её звучал, в отличие от молитвы Павла; лёгкий, живой, но в нём была странная усталость. – Пока снег не запомнил вас.

Ратибор нахмурился.

– Кто ты?

– Здесь все знают, кто я, – она шагнула ближе, и стало видно: босая, ступни красные от мороза, но на снегу не оставляют следов. – Меня звали Милка.

Павел, услышав, перекрестился, впервые за долгое время не теряя голос:

– Ведьма…

Она усмехнулась, но без злости.

– Нет, отец. Просто та, кто осталась, когда другие ушли.

– Где люди деревни? – спросил Ратибор. – Что с ними?

– Они послушали вой, – ответила Милка. – И пошли. Кто в лес, кто под снег. Так легче.

Путята сделал шаг вперёд, но Ратибор остановил его взглядом. Женщина посмотрела на небо – бледное, без тени – и снова сказала:

– Уходите. Вы ещё можете. Днём снег дремлет. Когда солнце упадёт – он вспомнит кровь.

– Мы ищем ответы, – твёрдо сказал Ратибор. – И пока не найдём, не уйдём.

Милка вздохнула, и в этом вздохе послышался отзвук ветра, будто сама деревня выдохнула через неё.

– Тогда ищите быстрее, – произнесла она. – Здесь долго живыми не стоят.

Она отступила за колодец, и свет будто мигнул – на миг появилось отражение, слабая тень, и тут же исчезла. Когда Ратибор шагнул следом, за бревнами никого уже не было. Только тишина и лёгкий след дыхания на морозном воздухе.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: утро того же дня, вскоре после исчезновения Милки; солнце поднимается выше, но свет по-прежнему безжизненный и холодный.

После её исчезновения воздух стал гуще, будто сам мороз прислушивался. Мужчины стояли неподвижно у колодца, не решаясь даже шевельнуться. Путята хотел что-то сказать, но замолчал – в стороне, у низкой избы с обвалившейся крышей, послышался мягкий треск, словно кто-то внутри пошевелил доски. Ратибор поднял руку, призывая к тишине.

Из-под крыши донёсся глухой шорох, затем короткое, нервное карканье. Ещё миг – и из чёрного провала оконца вырвалась стая воронов. Крылья захлопали, как чёрные полотнища, воздух застонал от их крика. Они взвились над улицей, закружили над людьми, осыпая снег чёрным пухом, и запахло гарью и перьями. Войны инстинктивно пригнулись, прикрывая лица.

Один ворон опустился ниже остальных. Он летел неровно, будто что-то тянуло его вниз. Когда пролетел над Ратибором, тот увидел – в клюве что-то блеснуло, не снег, не лёд. Маленький, розовато-бледный предмет, и в следующую секунду стало ясно – человеческий палец. С суставом, с обломанным ногтем, из мяса тянулась тонкая ниточка крови, замёрзшая в ледяную каплю.

– Святой крест… – выдохнул кто-то.

Ворон каркнул, роняя находку прямо у ног Ратибора. Палец ударился о наст, звякнув, как кость, и остался лежать на белом снегу. На коже темнел след от зубов, а вокруг, где упал, снег не таял – наоборот, пошёл инеем, будто мороз охотился за ним.

Путята перекрестился, отступая.

– Это знак, командир, – сказал он хрипло. – Здесь нет живых.

Ратибор наклонился, не касаясь, посмотрел на палец. По ногтю тянулась глубокая трещина, как будто человек пытался вцепиться в землю, прежде чем ему оторвали руку. Внутри подушечки что-то чернело – не грязь, не кровь, а маленький кусок дерева, застрявший под кожей.

– Откуда? – спросил Павел, подойдя ближе.

Ратибор поднял взгляд на избу. Вход тёмный, дверь наполовину сорвана, качается на одной петле. Изнутри тянет затхлостью и дымом.

– Оттуда, – сказал он. – Снегом завалило, но внутри что-то есть.

Воронье, кружившее над улицей, вдруг поднялось выше, растаяло в бледном небе, будто растворилось в нём. Их крики стихли разом, словно звук кто-то оборвал ножом.

– Что бы там ни было, – произнёс Путята, – оно ждёт.

– Пусть ждёт, – ответил Ратибор, глядя на чёрный проём. – Мы тоже ждали. Теперь пойдём смотреть.

ГЛАВА 3. Крест и коготь

ФРАГМЕНТ 1. Ратибор осматривает церковь, внутри – иконы, переписанные углём поверх старых языческих знаков.

ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: полдень того же дня, солнце высоко, но свет по-прежнему без тепла; над деревней Волчье стоит вязкая тишина, снег слепит глаза.