Проданные Империей. Записки оккупанта

Бросив мысленно кости, я увидел, как солнечный луч, скользнув по их граням, высветил две единицы. Не худший результат, подумал я, и, не дав эго опомниться, направился к началу стометровки, ведущей в «Гамбринус». Улыбчивый охранник, с которым у меня установилась какая-то особая связь, наверняка отметит моё появление. Внизу меня ждал ещё один страж порядка, которому я дружелюбно помахал. Пару месяцев назад мы едва не сошлись в рукопашной. Он сделал вид, что не замечает меня, продолжая сканировать толпу в поисках потенциальных нарушителей. В кармане звенело столько форинтов, сколько пива мог вместить мой желудок.

– Тэшек ни шёр «Вилагош», – промямлил я, усаживаясь за деревянный стол пивной. К тому времени я усиленно учил венгерский, хотя они считали, что их язык называется «мадьярский». Даже купил самоучитель Энико Сий «Полный курс венгерского языка». Эта книга была со мной лет тридцать, пока не затерялась в истории.

***

В детстве я был слишком слаб, подвержен простудам и неплохо пользовался этим, предпочитая пропустить уроки в школе, нежели встречу с друзьями, не слишком расстраиваясь пробелам в знаниях. Самгорский район в Тбилиси, где прошло мое детство, напоминал коммунальную квартиру, где каждый знал каждого. Мать ушла от отца и из моей жизни, когда мне не было и двух лет, хотя воспоминания о ней не часто, но тревожили мою душу. Мной, в основном, занималась соседка, тетя Манана – милейшее создание тридцати девяти лет от роду.

Мы жили в коммунальной квартире на две семьи. Соседи – ассимилированные армяне, дядя Самвел и тётя Манана (грузинка армянского происхождения) – и две их дочери. Иногда соседка подкармливала меня из своей огромной кастрюли. Иногда я подкармливался сам из той-же кастрюли, когда соседей не было дома.

Папаша, бывший сын полка и алкоголик, частенько знакомил меня со своим ремнем, считая эту методику воспитания портупеей самой эффективной для молодого строителя коммунизма, хотя с годами процесс сей давался ему с трудом. И тогда он сменил тактику, предпочитая философские беседы, когда спиртное особенно глубоко въедалось в его сознание, заканчивая невнятные наставления о будущей взрослой жизни почти всегда одной и той же фразой.

– Запомни, сынок, уличные дружки до добра не доведут. Скорее до тюрьмы. А тебе необходимо получить профессию. Станешь инженером, как я, а инженер – это не хухры-мухры, элита рабочего класса! – На этом он, как правило, засыпал.

Однако на жизнь у меня были другие планы. Слушая его наставления, я даже не подозревал, что скоро всё, что у меня останется от детства, – так это лишь воспоминания о нём, и весь мой мир, так бережно собранный по крупицам, рухнет на глазах карточным домиком. Но в тот вечер всё было иначе.

Однажды, вернувшись пораньше с работы, отец дождался, пока я не покажусь дома, и доходчиво, так, чтобы было понятно, о чем идет речь, объяснил.

– Завтра пойдем знакомиться с дядей Автандилом. Тренером по боксу.

Не зная лично дядю Автандила, я лишь пожал плечами, что могло означать и «хорошо», и «мне всё равно», и «а почему бы и нет». А на следующий день в субботу, надев лучший костюм, отец заставил меня взять спортивные шаровары с протёртыми коленками, и мы двинулись к мифическому дяде Авто, о котором я слышал лет пять, то есть столько, сколько учился в школе.

– Здесь, сынок, тебя сделают мужчиной, – поучал, он всю дорогу к спортзалу, не позволял себе попасться на крючок моего нытья, что, мол, именно сегодня мне не до спорта. – Он мой старый друг и попросил привести тебя лично.

Недолгая ходьба до остановки, час на трамвае до метро (метро в Самгори построят только в 1973 году), затем одна пересадка в центр, и вот мы приближаемся к невзрачному дому в шесть этажей, больше напоминающему тюрьму. Построенный в тридцатые годы, его подвалы с высокими потолками были вполне пригодны для спортивной школы. В одном из помещений разместилась боксёрская секция Мегреладзе Автандила – чемпиона Тбилиси 1957 года в лёгком весе.

Двери спортивного зала, вставшие на нашем пути, вынуждали сделать выбор. Не рассчитывая задержаться более чем на одну тренировку, я смело вошел внутрь. Дыхнувшие в лицо жаром – пот, адреналин и запахи сыромятной кожи – на миг окунули меня в неизведанный мир. Добывая пропитание воровством на местном базаре, я рассчитывал, что и спортивный зал мог бы стать объектом моего пристального внимания. Было бы что брать. Но, окинув его взглядом, разочарованно вздохнул.

Много лет спустя дядя Авто сказал мне, что мой отец был единственным, кто не предал его. Но «предательство», с точки зрения лингвистов имело иное значение, смотря с какой стороны смотреть. Иногда оно понималось как «целесообразность». Но об этом я узнал много позднее.

Бар «Гамбринус». 1983 год. Сегед

Передо мной официантка поставила две бутылки светлого пива, и я приступил к индульгенции, общаясь с Бахусом. Сидящую напротив компанию взрослых мужчин заметил только после того, как расслышал в их беседе слово «каратэ». Это были крепкие ребята со здоровым чувством юмора. Мадьяры вообще-то никогда не хихикают исподтишка, а ржут как лошади, открыто и во весь голос. Не помню, как и главное, по какой причине, но спустя некоторое время я оказался среди них. Тогда я по-венгерски знал счёт до пяти, пару слов типа «шёр» (пиво), «тэшек» (пожалуйста) и «мени бекерюл» (сколько стоит). И, конечно, слово «каратэ». Обходясь данным лексиконом, очень подробно рассказал новым друзьям, что я тоже каратист. Занимаюсь почти три года, но пояса нет, так как места в СССР, где их выдают, мне неизвестны.

Бенедек Ладонь к тому моменту имел третий дан и чёрный пояс, и в тот самый момент, когда я понял, что он мне хочет сказать про свои достижения в области боевых искусств, я записался к нему в рабы. Прямо там же, в кабаке, был готов чистить его ботинки, только чтобы он взял к себе учеником. К тому моменту я посмотрел пару китайских фильмов и знал, как надо проситься к Мастеру. Он понял и оставил мне свой номер телефона. Я его спрятал у себя на груди, не представляя, как вообще звонить и, самое главное, когда. По военному коммутатору? Или как? В части телефонов не было. Ближайшая телефонная будка стояла возле универмага «Солнышко». Был ещё вариант из кабинета командира полка. Но это было чересчур.

При расставании я сделал столько поклонов, сколько не делал за все предыдущие годы. Но понял главное: он не возражал и был готов посмотреть на мою технику, которую я хотел продемонстрировать прямо здесь, но был остановлен взмахом его руки. Вы можете себе представить, что такое демонстрация техники по-нашему? Да тупо драка. Я искренне считал, что надо показать ему, как я дерусь. Так, во всяком случае, показывали в китайских фильмах. Помню, даже посмотрел по сторонам, выбирая цель. Но после его жеста понял: не здесь и не сейчас. Наверное, позднее, подумал я, и он сам мне найдёт кого.

Возвращаясь в часть, я был переполнен эмоциями, которые до сих пор трудно выразить словами. Это было не потому, что не существует подходящих слов, а потому, что я впервые в жизни увидел Бога. Настоящего. Он был в баре, пил пиво, а вместо ремня у него был чёрный пояс. Честно говоря, я был немного озадачен и даже расстроен, что никто в баре не преклонял перед ним колени. Шёл 1983 год.

Моему удивлению не было предела, когда позже, в спортивном зале, куда меня привел Бенедек, я увидел сразу семерых или восьмерых обладателей черных поясов. Я смотрел на них, и мне казалось, что над их головами сияют нимбы. Аллилуйя! Бог услышал мои молитвы и послал мне не одного, а целых восемь мастеров, готовых поделиться со мной самыми сокровенными тайнами мордобоя.

А что произошло спустя год тренировок, не описать ни словами, ни языком жестов для глухонемых. Для справки: нахождение в одной ванне с гражданином США в СССР каралось десятью годами каторги. А я находился в бассейне сразу с двумя гражданами США. И если бы кто меня увидел и кое-кому донёс, то схватил бы я не менее двадцати лет без права переписки. И посадили бы меня в тюрьму, стоявшую в такой густой тайге, что до ближайшего поселения пришлось бы топать пару месяцев.

***

Ринг в углу зала оккупировали два юнца, безжалостно тузившие друг друга огромными перчатками. Длинные мешки, вывешенные вдоль стен, у которых, делая уклоны и рывки, имитирующие бой, прыгали более опытные атлеты, напоминали видения из мира братьев Стругацких, чьими книжками я интересовался в то время. Сквозь паутину давно немытых окон внутрь проникали солнечные лучи, пятнами устлавшие деревянный пол. Не будь этих лучей, жизнь здесь, казалось, была бы невнятной и скучной.

Тренер, дядя Автандил, завидев нас, помахал мне и отцу рукой из глубины зала. Одетый в синие рейтузы и кеды (китайские, по последней моде), в майке с большими буквами СССР на груди, он меня напугал. Острый взгляд и вечно кривая ухмылка делали из него кого угодно, но только не тренера. Отличаясь плотно сбитой фигурой, он, если честно, сразу и не понравился. Лишь по истечении года это чувство сменилось на противоположное.

– Привел, командир? – приветствовал отца дядя Автандил с улыбкой, не предвещавшей мне ничего хорошего. А может, мне сие просто показалось из-за выражения его лица, напоминающее физиономию пирата, только что взявшего на абордаж торговое судно?

– Да, Авто, посмотри мальчишку, совсем от рук отбился. В голове только гулянки. Курить начал, – интересно, откуда родитель узнал о сигаретах? Теряясь в догадках, я стоял за его спиной, рассматривая зал, прикидывая, кого из юнцов смогу на улице побить или в крайне случае попугать. Если без перчаток, то всех моего возраста.

– Ничего, парень, – крепкая рука дяди Авто впилась в мое плечо, и, как мне показалось, оставила на нем синие отпечатки. – Сигареты, это мелочь. Но дыхалку сбивает. А в боксе, главное – дыхание. Понял? – Это он мне.

Я на всякий случай кивнул в надежде, что всё на этом и кончится, но ошибся. Всё только началось. И всё могло быть иначе, но случилось так, как случилось. И только по истечении многих лет я понял, что именно там, в маленьком зале, у тренера дяди Авто, впервые испытал яркое чувство победы, преодоления и гордости. И всегда, проходя мимо зала, я чувствовал лёгкое покалывание в груди и влагу в уголках глаз.

Чуть меньше года я занимался боксом, до одиннадцати лет. Однажды, придя на занятие, я увидел закрытые двери подвала, где мы тренировались. В 1969 году горком КПСС города Тбилиси принял постановление, запрещающее занятия спортом в местах, не оборудованных для этого. Подвал мастера спорта Автандила Мегреладзе закрыли. Его попытки отстоять его привели к жёсткому противостоянию с горкомом партии. Последний раз я видел его летом. Он напоминал старика, шёл, ничего не видя перед собой. Я поздоровался, а он даже не оглянулся.

На следующий день папаша нажрался так, что в какой-то момент потерял над собой контроль и врезал собутыльнику по темени пустой бутылкой от шампанского. Тогда бутылки для шампанского делали с таким расчётом, что в случае войны их можно будет применять для «коктейля Молотова», поджигая вражеские танки. И, как и следовало ожидать, голова не выдержала. Три года «химии» мы отбывали в г. Кутаиси вместе.

А через шесть лет я поступил в военное училище ТВАККУ.

Иногда я поднимаюсь на крышу дома, где мне предоставили двухкомнатную квартиру в советском военном городке в Венгрии. Вокруг никого. Десять ступенек отделяют меня от тускнеющих звёзд. Я медленно взбираюсь вверх и уже на крыше вижу Млечный Путь. Где-то среди них затерялась и моя звезда. Когда-то кто-то сказал, что звёзды – это души погибших воинов, и Бог, зажигая новую, на краткое мгновение делает её особенно яркой. Если он прав, то после того боя в Харе на небе, возможно, зажглось восемь ярких звёзд. А может быть, больше. Туман сновидений отбрасывает меня в далёкое прошлое, отнимая последние силы.

Просыпаюсь под утро на крыше от холода. Спускаюсь по металлической лестнице в квартиру. Переодеваюсь и отправляюсь на службу – в мир, который я всё ещё изучаю. Воспоминания отбрасывали в прошлую жизнь, тасуя видения, как карты, падающие на зелёное сукно стола белыми квадратами предзнаменования. Засматриваясь на лужи, лежащие на чёрной земле, мне казалось, что их я уже видел, и не так давно. Окружающие меня люди, чьё поведение я наблюдаю постоянно, напоминали мне стадо животных с животными же инстинктами: пожрать, попить, поспать. Когда-нибудь такое поведение может завести нас в тупик. Потому что я был одним из них.

Отходя от зеркала, я, шаркая ногами, подошёл к окну. Без свежего воздуха, который очистит извилины от яда воспоминаний, мне не обойтись. Во всяком случае, я надеялся на это. Перед выходом пью водку из бутылки, присосавшись к горлышку. В такие минуты мне никого не хочется видеть и ни о чём не хочется думать. Очертания комнаты расплываются в голубых волнах моих фантазий. Ко мне тянутся ядовитые грибы, оккупировавшие стены. Брызнув водку в ладонь, я пою их, чавкающих от возбуждения. В какое-то мгновение понимаю, что они сосут из ладони кровь, и отдёргиваю руку. Шлепок гемоглобина оставляет след, напоминающий отпечаток чьих-то мозгов на валуне дувана в кишлаке Хара. Три года назад.

И хочется выть от тоски.

Глава 5

Выделенная двухкомнатную квартира на пятом этаже четвёртого корпуса напоминает склеп. Пока не приехала семья, сплю на матрасе, брошенном на пол. Ем в солдатской столовой. Сразу за моим корпусом школа для детей офицеров и прапорщиков. Построенная более десяти лет назад, представляет собой современный стиль социалистического реализма. Одноэтажная, с несколькими классами, актовым залом и спортивной комнатой, с матами и скамейками. Каждое 1 сентября выстраивалась линейка, и начинаешь понимать, сколько много в военном городке детишек.

Под окнами военный спортивный городок – это не просто место для тренировок солдат, а целый комплекс, где физическая подготовка, командный дух и здоровый энтузиазм переплетаются воедино так же сильно, как два несовместимых слова: «научный коммунизм». Представьте: ухоженный стадион для футбола, современные тренажеры, полосу препятствий, бассейн на территории части, площадку для игровых видов спорта – волейбол, мини-футбол. Всё это создано для того, чтобы военнослужащие могли поддерживать себя в отличной форме и совершенствовать необходимые навыки по защите Отечества.

По воскресеньям здесь проводятся соревнования, тренировки, спартакиады. Наиболее массовыми баталиями было первенство по мини-футболу. Собирая многочисленных зрителей, они превращались в отдушину концентрационного лагеря под названием «Совьет Локтонябо», где всё подчинялось делу Партии. Спортивные площадки предназначались для оттачивания мастерства, закалки характера и формирования команды единомышленников. Впрочем, военный спортивный городок – это не только про физическую силу, но и про дисциплину, выносливость и умение работать в коллективе. Это важная часть подготовки защитников Родины, где мы становились сильнее, быстрее и увереннее в себе под чутким руководством КПСС.

И эта радость лежит прямо перед моими окнами. Если смотреть сверху из квартиры, то справа и чуть дальше находились самые современные тренажёры, которые я тогда увидел. На столбы прилажены разрезанные пополам шины от «Уралов». Предназначались для отработки ударов прикладом автомата. Чуть левее – армейская полоса препятствий, построенная в соответствии с пониманием методики обучения защитников страны. Более совершенных полос препятствий мне видеть не приходилось. Даже в ТВАККУ – Тбилисском высшем военном артиллерийском командном училище, которое я окончил в 1979 году, она была пожиже.

Ещё левее – гимнастический городок: брусья и перекладины. Между ним и полосой препятствий – малое футбольное поле с небольшими воротами. За спортивным городком – тактическое поле, где проходят ночные стрельбы и слаживание подразделений Советской Армии. Помню, ночные стрельбы проводились настолько часто, что заснуть, пока они не закончатся, было невозможно от грохота выстрелов. Особенно после Афгана. Именно тогда все мои демоны вылезали наружу.

ПТС – после травматический синдром или ПСТР посттравматическое стрессовое расстройство воспринималось старшими офицерами в армии СССР как блажь тех, кто пришёл сквозь войны. И я уверен, что они ни хрена про это не знали, тем более не знал я. С момента окончания Великой Отечественной войны прошло почти сорок лет. Многое забылось. Но именно ПСТР стало причиной роста преступности в стране.

После окончания Второй мировой войны Советский Союз столкнулся с неожиданным и тревожным явлением сопровождавший жизнь людей – ростом криминальных группировок. Этот период, последовавший за великой победой, оказался омрачен всплеском бандитизма и неповиновения властям став серьезным вызовом для общества.

Причин для этого социального явления было несколько. Во-первых, война оставила глубокие шрамы в экономике и социальной структуре страны. Разруха, голод и нищета толкали людей на нарушение закона, особенно на кражи и грабежи, чтобы выжить. Во-вторых, демобилизация миллионов солдат, привыкших к насилию. Многие из них не могли адаптироваться и оказывались вовлеченными в криминальную сферу.

Кроме того, амнистии, проводимые после войны, вытолкнули на свободу значительное количество заключенных, многие из которых вновь встали на преступный путь. Не стоит забывать и о моральной деградации, вызванной войной, когда ценность человеческой жизни не стоила ни копейки.

Власти пытались бороться с этим различными методами, в том числе расширением функций милиции, ужесточением наказаний и проведение пропагандистских кампаний. Однако, несмотря на это проблема оставалась острой на протяжении многих лет. Сложный и многогранный феномен, отражающий трагические последствия тяжелых испытаний и трудности послевоенного восстановления напоминал, что в войнах нет победителей. И если выиграл на поле боя, то проиграешь в послевоенном устройстве.

Посттравматическое стрессовое расстройство и есть итог войны. Состояние, которое развивалось у человека после переживаний, травмирующих психику. Для меня тем рубежом был бой у кишлака Хара, когда из почти сотни солдат и офицеров в живых осталось восемнадцать. Согласен, это не просто «расшатанные нервы», а серьёзная реакция психики на сильнейший стресс. В 66-й бригаде мы глушили его водкой. Помогало? Не всем. Большинство превращалось в алкоголиков и подыхало, не дожив до 60 лет.

После инфекции ПТСР такие симптомы, как бессонница, сопровождали меня постоянно. Повторные переживания боя, навязчивые воспоминания смерти, кошмары продолжались довольно долго. И даже тогда, когда жизнь выравнивалась, болезнь почти всегда возвращалась. Не сразу. Жизнь иногда давала отсрочку. Но тогда медленно и неукротимо я становился агрессивным и замкнутым. Меня бесила малейшая несправедливость, вызывающая отторжение. Центром этой несправедливости была Партия, наша партия КПСС. И если со службой я кое-как справлялся, то от общественной работы во славу Партии бегал как чёрт от попа.

Наиболее эффективно на таких, как я, действовала система ограничения питания и обеспечения. Семьи наиболее упоротых «нарушителей дисциплины» в полку получали на складах гнилую картошку и капусту. От моркови исходил запах прелости, а «сухое молоко» для дочери жене порой не доставалось. Но так было не всегда. Первое время тем, кто управлял полком, казалось, что в их ряды влился ещё один «одобрямс» готовый плясать под их дудку. Они ошиблись. У меня был ПСТР.

Конечно, если стараться не думать о войне, не говорить и не вспоминать о травматических событиях, быстрей адаптируешься. Но как это сделать, если каждая пьянка с этого начинается и этим заканчивается? Как избегать людей и ситуаций, вызывающих эти неприятные ассоциации? Мне следовало покинуть ряды армии ещё тогда, до Венгрии, но решился только после. Потому что именно Венгрия меня и лечила. Сергею Заколодяжному, командиру роты в Харе, не повезло. Он остался служить и умер несколько лет назад, не дожив до 65. Из тех, кто остался тогда в живых, сейчас, в 2025 году, живы девять человек.

Венгрия стала для меня той сменой обстановки, которая помогает при терапии. Но и тогда, в мыслях о себе и окружающем меня мире, в скорбном чувстве вины за погибших солдат, в отстранении от близких и потере интереса к жизни, я медленно катился в сторону ада. Алкоголь увеличивал скорость падения.

Но меня спас Бенедек Ладонь. Тот самый, перед которым я был готов встать на колени, чтобы взял к себе учеником.

Впрочем, существуют эффективные методы терапии, которые помогают людям справиться с последствиями военных болячек и вернуться к полноценной жизни. Для этого надо не оставаться наедине с проблемой. Вовремя обратиться за помощью к специалистам: психотерапевтам, психологам. Мне – повезло. Госпиталь города Сольнок стал для меня вторым домом. А Бенедек Ладонь моим психотерапевтом.

Кроме того, понимание и поддержка семьи играют огромную роль в процессе выздоровления. Если чувствуете, что нужна помощь, не стесняйтесь её искать. И я её нашёл. Но не в лице сослуживцев. В лице мадьяр, с которыми сдружился настолько, что они для меня стали моей второй семьёй.

Серый, затянутый плотной пеленой туч день опустился на военный городок в Сегеде. Это такое странное состояние в метеорологии, когда знаешь, что солнце где-то там, за облаками. Там оно светит, – но его тепла и света не чувствуешь. Мир вокруг становится приглушенным, будто кто-то убавил яркость. И это серое, безликое небо идеально отражает то, что творится внутри тебя.

А там тихо и пусто. Та самая звенящая тишина, когда даже собственные мысли кажутся чужими и далекими. Любимые занятия, которые обычно спасали от хандры – книга, музыка, даже простая чашка горячего чая уже не приносят радости. Руки опускаются, а взгляд бесцельно блуждает по комнате, не находя, за что зацепиться.

Мучительное чувство, когда всем своим существом понимаешь: вокруг что-то не так. Что-то сломалось, сбилось с привычного ритма. Но сколько ни вглядывайся в себя, сколько ни пытайся нащупать причину этого внутреннего волнения, оно ускользает как уж, оставляя лишь глухую тревогу. И страх. Может, это просто усталость? Или отголоски прошлого, которые нахлынули внезапной, непрошеной волной, вытащив на поверхность то, что старался скрыть? А может, это предчувствие неопределённого, что маячит впереди, скрытое туманом будущего?

Едва заметная дымка воспоминаний, лёгкая и почти невесомая, кажется зыбкой и обманчивой. Но сгущаясь становится плотной и тяжелой, падая на сердце ледяным торосом. И тогда понимаешь, что ты снова там. В кишлаке Хара. В окружении. Без шансов выжить. Без воды. С трупами под ногами. Измазанный кровью и воспоминаниями. Одинокий. И готовый умереть, но не отступить.

Тот бой не отпускает. Он живет где-то на периферии сознания, терпеливо ожидая своего часа. Иногда врывается в твою жизнь внезапно, как шальная пуля, сбивая с ног одним резким ударом полным запахом пороха и трупов или звенящим звуком стальных шмелей, пролетающих у виска. А иногда он подкрадывается медленно, накапливаясь день за днем, капля за каплей, как вода в переполненном сосуде. И я уже не замечаю, как прожитое заполняет разум, пока однажды понимаю, что уже не могу дышать полной грудью. И тогда серый день в венгерском Сегеде и выжженная солнцем земля далекого Афганистана становятся одним целым, и от этого прошлого уже никуда не скрыться. И тогда я замираю под жесткими лучами воспоминаний, в которых плавится моя совесть и честь.

Впрочем, не стоит бороться с искушением, иногда нужно просто позволить этому чувству взять тебя в плен. И напоить его до такой степени, чтобы оно не понимало, где находится. В такие дни я ухожу в город чтобы выполнить задуманное. Город лечит.

***

Стоявший на Тиссе паром, где работает дискотека, – место паломничества всех молодых людей Сегеда, а также советских офицеров и их жён. Она работает с десяти вечера до четырёх утра, но самый праздник начинается в двенадцать. И самое важное – музыкальная терапия. Лучшие мелодии, которые в СССР можно послушать только при большой удаче, здесь звучат до утра. Банана – банана-мама… дыра тыр бердык пердык – банана-мама. После литра пива тормоза спущены. Зад сам хочет вертеться. Мышцы под кожей пускаются в пляс. Венгерки становятся краше. И мысли только об одном: не попасть в плен к душманам!

От этих заводных диско-ритмов ноги сами несутся в пляс, и ты даёшь волю желаниям до полного изнеможения! Пот буквально разлетается в стороны от каждого движения. А ноги выделывают такие немыслимые па, что даже самые искушенные ценители танца застывают с открытыми ртами, пораженные зрелищем. Это не просто дискотека, это настоящий взрыв энергии! Мощностью в несколько мегатонн. В такие минуты хочется рвать на груди рубаху и бежать в горы чтобы целоваться с душманами.

Но позднее накатывает тошнота и не в силах сдержаться, спускаешься на нижний ярус. Взгляд падает на реку, усыпанную звездами, и начинаешь понимать, что сейчас не до красот. Блевота вырывается наружу. Мадьярки, стоящие неподалеку, с брезгливостью отворачиваются, но тебе наплевать. Ты – лицо советской армии, самой непобедимой и самой легендарной.