Бывший муж. Босс. Миллиардер.

– Спасибо, Лар. Буду только рада.

Мы заходим в дом. На кухне пахнет мятой, лимоном и чем-то уютным – домашним. Лариса ставит передо мной кружку, а сама возится у плиты, достаёт из духовки пирог с вишней. Где-то в глубине дома слышен смех, хлопают двери, вечер живёт своей жизнью.

Я делаю глоток чая, стараясь сосредоточиться на его вкусе, а не на том, как дрожат пальцы.

– Агат, – Лариса поворачивается ко мне, садится рядом. – Послушай, оставайся у нас с ночёвкой. Ну правда. Комната есть, постель свежая, ты устала… чего тебе ночью по темноте ехать?

– Спасибо, Лар, – я стараюсь улыбнуться. – Но нет. Я всё равно сегодня почти не спала, дома быстрее отключусь. К тому же завтра рано вставать.

– Мы тебя утром и отвезли бы! – не унимается она. – А сейчас уже темно.

– Нет, я лучше поеду, – качаю головой. – Я на такси приехала. Обратно так же уеду.

Лариса хмурится, встает и уходит в гостиную. Через минуту возвращается.

– Слушай, такси ты не вызовешь. Здесь за городом – глушь. Пробовала – не ловит. Ни один водитель не берёт заказ. Уже поздно.

– Я пешком дойду до трассы, там поймаю, – выдыхаю, хотя сама понимаю, насколько это плохая идея.

– Агат, не глупи, – строго говорит она. – Сейчас не май месяц, и не город. Лес, темно, да ещё и одета ты, мягко говоря, не для прогулок. Я бы сама отвезла, но я выпила. Андрей – тоже. Ребята тоже все под градусом… – она замирает, и я уже чувствую, как к горлу подкатывает предчувствие.

– Кто трезвый, Лар? – спрашиваю, уже зная ответ.

– Только Эрик, – осторожно отвечает она. – Он не пьёт в последнее время. Совсем.

Я сжимаю пальцы в замок.

– Нет. Я видела, он пил. Ладно, не надо. Я найду способ сама.

– Агат… – она опускает голос. – Он сам предложил. Я ничего не просила. Он просто услышал, что тебе нужно ехать – и сказал, что отвезёт. И всё.

– Лар… – я поднимаю на неё глаза. – Я не могу.

Она смотрит на меня серьёзно, внимательно. По-дружески.

– Ты можешь. Просто не хочешь. А иногда это не одно и то же.

Мы молчим. Я понимаю, что никто, кроме него, не отвезёт меня сегодня. Или я останусь. А это – не вариант.

– Ладно, – выдыхаю. – Только пусть не думает, что это… жест мира или что-то ещё.

– Думаю, он просто хочет быть рядом. Хоть немного. – Лариса слабо улыбается. – Но это уже не моё дело.

Она уходит, оставляя меня одну с остывшей чашкой в руках. А через пару минут в дверях появляется Эрик.

– Поехали?

Он стоит спокойно, без выражения. Как будто еще несколько минут назад не целовал меня. Я киваю.

И выхожу вслед за ним в ночь.

Глава 14

Я уже почти выхожу из дома, когда Лара окликает меня:

– Агат! Ты не переоделась!

Ох. Я опускаю взгляд – на мне всё ещё халат, в котором я спускалась в баню. И я готова треснуть себя по лбу, понимая, что рядом с Эриком мой мозг отключается. Ни одно решение не проходит фильтрацию здравого смысла.

Стараюсь не смотреть на Эрика, хотя чувствую его взгляд – будто щекой касаюсь жара

– Пять минут, и я спущусь к тебе, – говорю тихо и поворачиваю обратно в дом.

На втором этаже, в спальне, быстро нахожу свою сумку и одежду. Переодеваюсь в своё. Волосы ещё влажные, но я слегка их расправляю пальцами. Выгляжу лучше, чем ожидала. В зеркале отражается неуверенная женщина с глазами девчонки, которая всё ещё учится держать себя в руках.

Я приближаюсь к зеркалу и тихо приказываю себе:

– Прийди в себя. Не теряйся рядом с ним. Не позволяй себе глупостей. Он не тот, кем был. Он предал. Он выбрал поверить матери, а не тебе. Не смей повторять ошибок. Дважды в одну реку не войдешь.

Спускаясь вниз, замечаю в свете фонарей, как у ворот стоит чёрный внедорожник Эрика. Гладкий, массивный, с затемнёнными стёклами и идеальными линиями кузова. Блестящий хищник в ночи. Язык не повернётся назвать это просто машиной. Это – танк.

Он стоит, прислонившись к пассажирской двери, руки в карманах, в полупрофиль, будто сошёл с рекламной обложки. Замечает меня, и молча открывает мне дверь. И почему-то этот простой жест – как укол. Я всё ещё чувствую в себе слабость к нему, а он… он всегда был хорош в таких мелочах. Тогда, раньше, когда любил.

Только один короткий взгляд, и я – внутри. Просторный салон пахнет кожей и чем-то терпким, мужским, будто из флакона, который слишком дорог, чтобы лежать на прилавке. Я пристёгиваюсь, он запускает двигатель.

– Уже пристёгиваешься? – вдруг спрашивает, – Помню, раньше ты не любила.

– Всё ещё любишь контролировать? – парирую, едва заметно усмехаясь

Он усмехается в ответ, не глядя на меня:

– Контроль – это иллюзия. Но ты всё равно выглядишь в нём лучше.

– В чём?

– В ремне безопасности, – вновь усмехается. – Уравновешивает твой боевой настрой.

– Очень остроумно, Эрик.

Машина плавно катится по дороге. На стекле отражается свет фонарей, за окном мелькают сосны и участки в темноте. Движение мягкое, почти убаюкивающее, но внутри – всё гудит.

– Спасибо, что вызвался подвезти, – говорю после паузы. – Но я не хотела никого тревожить, думала вернусь на такси.

– Никогда не сомневался, что справишься сама. Но это не повод отказываться от помощи.

Снова тишина. Но она уже не давит. Просто звучит, как фон – как старая пластинка, на которой мы с ним вдвоём, но музыка уже не та.

Внезапно на дороге, в сотне метров впереди, вспыхивает резкий свет фар, и тут же – удар. Сначала один, потом второй. Металл врезается в металл. Скрежет, визг шин, дым. Две машины. Столкновение.

– Чёрт! – Эрик резко жмёт на тормоза. Машина замирает.

Я хватаюсь за ручку двери, но он рывком останавливает меня:

– Не выходи! Сиди! Мало ли что. Позвони в скорую. Сейчас же!

Я хватаю телефон, пальцы дрожат. Едва попадаю в кнопку вызова.

– Алло, скорая, – говорю в трубку – Две машины. Сильное столкновение. Трасса номер пять в сторону города. Срочно. Очень срочно приезжайте. Думаю, есть пострадавшие! – мой голос звенит.

Эрик уже выскочил из машины. Я вижу, как он бежит к одной из искорёженных машин. Фары мигают, одна из дверей выломана. Слышу, как кто-то стонет. Я выхожу из машины. Ноги ватные, сердце стучит как бешённое.

Одна машина просто всмятку. Пар валит из-под капота. Другая – тоже сильно пострадала, но в ней сработали подушки безопасности.

Эрик уже у двери, пытается вытащить мужчину за рулем. И тут из заднего сиденья начинают доноситься крики. Детские. Плач.

– Ребёнок, – кричу. – Там ребёнок!

– Сиди в машине! – кричит Эрик, но я его не слушаю.

Я бегу к ним, слышу, как Эрик кричит:

– Агата! Назад! Машина может загореться!

Но я как в тумане, ни о чем не думаю, подбегаю к задней двери. Открываю. В детском кресле – мальчик. Маленький. Крошечный, не старше года. Он кричит, испуганно, громко. Плачет, весь в слезах, лоб рассечён, в крови, но главное – он живой.

– Всё хорошо, малыш, – шепчу я, с трудом расстёгивая ремни безопасности. – Всё хорошо. Я с тобой.

– Агата! – Эрик хватается за мою руку. Но я уже поднимаю мальчика, и тогда он отпускает меня.

– Он должен жить, Эрик – шепчу, прижимая ребенка к себе. – Мы должны ему помочь. Эрик, пожалуйста… отвезём его в больницу.

Он смотрит на меня долгую секунду. Потом решительно кивает.

– Хорошо. Садись с ним в машину.

Малыша прижимаю к себе по крепче. Он цепляется за меня, как за якорь.

Я ухожу, а Эрик подбегает к женщине – матери ребёнка – она жива, но в полубессознательном состоянии, и вся в крови.

– С ребенком все хорошо, давайте попробуем выйти, – кричит он ей и помогает покинуть машину и отойти подальше. После мы укладываем её на заднее сиденье.

Отец ребёнка – в тяжёлом состоянии, левая сторона вся в крови, но он жив и может двигаться. Эрик сажает его на переднее пассажирское, пристёгивает. Я держу малыша на руках, стараюсь говорить с ним.

– Ты молодец, маленький. Всё будет хорошо. Ты только держись.

Мы выезжаем с место ДТП. С тяжелым сердцем оставляя там водителя второго авто. Его Эрик не смог вытащить. Он без сознания и нужно специально оборудование, чтобы он смог выйти из машины.

– Как ты? – спрашивает Эрик, оглядываясь на меня.

Я качаю головой. Держу ребёнка крепко. У меня прерывистое дыхание, но я не могу плакать. Но и не могу дышать.

На дороге нас встречают две машины скорой.

– Слава богу, – шепчет Эрик и останавливается.

Мы передаём родителей врачам, мальчик всё ещё прижат ко мне. Медики слаженно работают. Нам говорят, что семья будет доставлена в ближайшую больницу. Мальчик, к счастью, почти не пострадал. Мы едем за ними в больницу.

Вторая скорая едет на место аварии, чтобы помочь оставшемуся там водителю.

Мы доезжаем до больницы, Эрик говорит с заведующим, просит уделить внимание, отправить лучших специалистов. И его слушают. Через пол часа нам сообщают, что все пострадавшие стабилизированы. Ребёнок – под наблюдением, и он в порядке. Родители тоже будут жить.

Я выхожу из больницы, мне нужен воздух. Меня трясёт. Холод и адреналин сливаются в одно.

– Эй, – тихо говорит Эрик. Подходит. Смотрит. – С тобой всё в порядке?

Я киваю, не доверяя голосу. Он подходит ближе. Его руки обнимают меня. Сильно. Не страстно или жадно. А – как будто бы я снова его часть. Как когда-то.

– Ты молодец, – шепчет он.

Просто стою, прижимаясь к нему. И впервые за всё это время – позволяю себе опереться на него.

– Ты не должна была туда бежать, – говорит он. – Это было опасно.

– А я не могла иначе.

– Почему ты так тряслась? – вдруг спрашивает он. – Ты плакала не только из-за них?

Я отвожу взгляд. Слова застревают в горле. Потому что я снова пережила ту потерю. Но вслух говорю только:

– Потому что я не хотела, чтобы ещё одна мама осталась без ребёнка.

Глава 15

Утро тянется вяло. Я стою перед зеркалом, собираясь на работу, и почему-то не могу найти серёжку, которую только что держала в руках. Всё валится из рук.

Наверное, дело в недосказанности. В неловком молчании, которое наступило, когда Эрик высадил меня у дома.

В голове прокручивается вчерашний поцелуй, мой отказ, события на дороге, поездка в больницу и не вовремя сказанные мной слова, а после – его молчание, неловкое, густое, почти липкое. После больницы он так и не заговорил со мной. Только посмотрел, так, будто хотел что-то сказать, но сдержался. И я тоже молчала. Эрик подвёз меня к дому, не заглушая двигатель, дождался, пока я вышла из машины, а после просто уехал. И я тоже молчала. Только спасибо на прощание сказала, глупое, не по делу.

От него – ни намёка, ни объяснения. Как будто ничего и не было.

Выхожу в прихожую, надеваю кроссовки, и вдруг за дверью раздаётся собачий лай – громкий. Я замираю. Час ранний. Думала сегодня прийти на работу пораньше, выполнить план на день и отпроситься к маме в больницу.

Сердце на мгновение замирает. Кто мог приехать ко мне так рано? На улице тихо. Морщусь, выглядывая в окно. Ничего. Только белая машина за воротами на солнце поблёскивает… Что это? Серьёзно? Машина вся усыпана стразами?

Нахмурившись, спускаюсь по ступенькам и выхожу на крыльцо. Тихо. Слишком тихо, только собака снова зарычала.

Я открываю калитку. Медленно, спокойно. Не потому, что не волнуюсь. Просто не хочу, чтобы кто-то почувствовал хоть каплю моей слабости.

Передо мной – она.

– Здравствуй, Агата, – звучит этот голос, от которого у меня когда-то стыла кровь.

Валентина Аркадьевна. Бывшая свекровь. Высокая, с идеальной укладкой, губы накрашены алой помадой, взгляд как лезвие, волосы уложены, дорогая сумка болтается на согнутом локте. Всё такая же прямая осанка, будто держит спину, как знамя.

Но вот что странно: я не чувствую былого страха перед свекровью. Ничего не ёкает, не сжимается. Я спокойна. Даже удивительно спокойна. Никакого холода внутри. Ни бешеного стука сердца, ни укола в животе. Только удивление. И равнодушие. И мне это нравится.

А позади неё, в машине, сидит девушка. Белокурая, с большими очками в глянцевой оправе и пухлыми губами. Та самая. Я узнаю её мгновенно. Адриана. Он тогда назвал её этим именем. В тот вечер, когда мы впервые столкнулись.

– Что-то случилось? – спрашиваю, не меняясь в лице. – Или вы просто решили прокатиться мимо, вспомнив старые времена?

– Агата, – говорит она, поджимая губы. Голос режет по нервам, как ледяной ветер по коже. – Я не собираюсь с тобой играть в остроумие, – резко отвечает она. – Скажи мне прямо: зачем ты вернулась?

Я смотрю на неё и чувствую только пустоту. И это ощущение… приятно.

Демонстративно прищуриваюсь.

– Домой. Вернулась домой. Это противозаконно?

– Ты прекрасно знаешь, что я не об этом, – её голос поднимается. – Что ты опять вьёшься рядом с Эриком? Ты устроилась к нему на работу. Говоришь с ним о прошлом. Что, опять хочешь вцепиться в него когтями?

– Устроилась, потому что имею право работать, – я не отступаю. – А когтей у меня, к сожалению, нет. В отличие от некоторых.

Её глаза вспыхивают.

– Я знала, что ты наглая, но не думала, что настолько! После всего, что ты натворила, ты смеешь появляться здесь?

– После всего, что ВЫ натворили, вы ещё имеете наглость стоять у моего дома?

Она делает шаг ближе, и вдруг её губы искривляются в ехидной усмешке.

– Забыла, как я тебя тогда ударила? – шипит она. – В Тюмени. Ты оказалась в больнице. И всё равно не поняла, что от меня надо держаться подальше! Что со мной лучше не связываться, что все равно проиграешь!

Я замираю. На миг. Да, заныло внутри. Но только на миг.

– Я очень хорошо поняла другое, – говорю спокойно. – И я не боюсь вас.

– Не боишься? – она смеётся. – Смешная. Посмотри на себя. Одна. Без мужа. Ничего не добилась. А мой сын поднялся, у него всё отлично. У него есть невеста, настоящая девушка. Красивая, умная, молодая.

– Как приятно, что вы её так рекламируете. Времена изменились, раз вы отзываетесь хоть о ком-то в хорошем тоне.

– Не умничай! – рвётся из неё. – Он женится на ней! И она ждёт ребёнка! Ты слышишь, она беременна! Так что не лезь в его жизнь! Уезжай обратно в свою дыру и не порть ему будущее.

Беременна.

Это слово будто лопается у меня в груди.

– И? Я тут при чем? – выходит более эмоционально, чем мне бы хотелось.

– При том! – её губы вновь искривляются. – Ты. Ты снова тут. Влезла в жизнь моего сына. На фабрике теперь крутишься, как будто тебя кто-то звал. Что, снова решила паутинку плести? Думаешь, снова влюбится, снова приведёт домой?

– Я просто устроилась на работу.

– Просто?! – её голос срывается.

Она делает еще один шаг вперёд. В машине за её спиной медленно опускает окно, и я чувствую на себе взгляд той девицы. Интересный спектакль, видимо.

– Не начинай, Агата. Я приехала не за тем, чтобы перекинуться просто словами. Я хочу, чтобы ты поняла: ты и Эрик – это в прошлом. Он теперь живёт другой жизнью. С другими людьми. Ты сама это видишь. Не стоит вмешиваться.

Я прищуриваюсь.

– А я вмешиваюсь? По-моему, я просто иду на работу. И никому на шею не вешаюсь.

Она смотрит на меня чуть свысока.

– Ты не подходишь ему, Агата. Не подходила тогда, не подходишь и сейчас. Ты – тень из прошлого, и Эрик это понимает.

– Может, вы скажете это ему? Потому что он, кажется, немного путается. И вновь хочет будущего со мной.

Она впервые сбивается. Делает шаг назад, будто не ожидала. Я смотрю ей прямо в глаза. Спокойно. Уверенно. И это приятно. Чёрт, как приятно не бояться её.

– Я всё сказала, – выдавливает она. – Просто не мешай ему. Он на правильном пути.

– Не волнуйтесь, – я чуть наклоняю голову. – Я вообще никому не мешаю.

– Агата, – говорит она и оглядывает меня с ног до головы, – ты, вижу, изменилась.

– А вы – всё такая же наблюдательная, – отвечаю спокойно.

Она поджимает губы, не привыкшая к подобному тону.

– Изменилась, но дурой осталась. И мой урок не усвоила. Знай, я не жалею, что отправила тебя тогда в больницу и уехала, бросив тебя там без денег и жилья, чтобы ты застряла там надолго. И я сделаю все сейчас, лишь бы ты исчезла из жизни моего сына, как и десять лет назад.

Я дышу медленно. Стараюсь не дрогнуть.

– Вы ударили меня тогда, и я действительно попала в больницу по вашей вине, – говорю тихо. – Потому что я впервые посмела вам возразить, сказать что-то в свою защиту. А вы не поверили. Сказали, что я наглая, лживая обманщица…

– Потому что так и было! – кричит она. – Ты разрушила жизнь моему сыну! А теперь что? Вернулась? Думаешь, всё забылось? Он уже не твой, девочка. У него всё хорошо! Девушка у него чудесная, из нормальной семьи. И знаешь что? – она вновь делает шаг ближе. – Он собирается на ней жениться. Так что можешь собирать свои вещички и ехать туда, откуда пришла. Здесь без тебя было прекрасно.

Мне больно. Где-то в солнечном сплетении, в самом центре. Эти слова режут, как осколки стекла. Но я не показываю вида. Просто распрямляю спину и встречаю её взгляд.

– Если вы пришли унизить меня – зря. Я не та девочка, которую вы сломали тогда. Я не боюсь вас. И, к счастью, мне не нужен мужчина, которого надо забирать у кого-то. Если Эрик счастлив – пусть будет. Это не моё дело. Но я имею право быть здесь. И я не позволю вам решать за меня, где мне жить и работать. И да, сейчас у меня есть деньги, образование и опыт, и в этот раз вы не избавитесь от меня так легко.

Она сжимает губы, будто хочет бросить ещё что-то, но молчит. Я поворачиваюсь и ухожу, не оборачиваясь. Закрываю калитку за собой. И только когда оказываюсь в доме, позволяю себе опереться на стену и сделать глубокий вдох.

Она беременна. Он собирается жениться на ней.

Чёрт.

Руки трясутся. В груди – вакуум. Я хватаю сумку и выхожу, потому что мне надо ехать. Мне нужно держаться, я сильная, я справлюсь. Только внутри, будто после землетрясения, полная разруха.

Глава 16

Поездка на работу отменяется. Еду в больницу к маме. Мне всё равно, если он уволит меня за опоздание. Пусть. В таком состоянии я точно не появлюсь перед ним. Пусть устраивает свою жизнь с беременной невестой, а не лезет с поцелуями ко мне!

Больница встречает меня привычным шумом и запахом лекарств, но всё это давит на меня сильнее обычного. Здание старое, с облупленной штукатуркой, линолеум на полу местами протёрт до дыр, а у дверей виднеются заплатки из кусочков другого покрытия. Голубые двери, перекрашенные, наверное, сотню раз с советских времён, блестят тусклым лаком, под которым всегда скрипит металл петель. Стены и потолки выкрашены в выцветший белый цвет, в некоторых местах видны трещины и следы старой побелки. Всё здесь кричит о том, что время прошло мимо этого места, и тем тяжелее на душе от этой атмосферы заброшенности. И моего бессилия перевести маму в региональный центр.

Я иду по широкому коридору и думаю о том, как моя мама лежит сейчас за этими стенами, в таком беззащитном состоянии. Каждый шаг даётся тяжело.

Мама лежит в отделении интенсивной терапии. У неё хроническое неврологическое заболевание, и в последнее время участились приступы эпилепсии. Она принимала лекарства стабильно, я звонила и спрашивала, она всегда отвечала, что всё в порядке. Но этот приступ случился неожиданно – мама упала в обморок во время готовки, и весь кипяток из кастрюли вылился на неё.

Когда мне позвонили и рассказали, в каком состоянии её нашли, я чуть с ума не сошла от беспокойства и сразу вылетела домой первым рейсом. Врачи потом объяснили, что из-за приступа она не сразу смогла снять с себя одежду, поэтому ожог получился глубоким, а волдыри, которые образовались, лопнули, когда хирурги снимали ткань.

Боли были настолько сильные и поражено такое большое количество кожного покрова, что маму ввели в искусственную кому. Сказали, что продержат в таком состоянии ещё недели две, пока кожа хоть немного не затянется.

Перед тем как зайти к ней, я сначала подхожу к дежурному врачу, чтобы узнать, как она.

– Стабильно тяжело, – говорит он серьёзно. – Но положительная динамика наблюдается. Всё будет хорошо, новая кожа постепенно образуется, мы используем хорошие проверенные средства. Думаю, через неделю или две выведем её из комы, сможете забрать домой и продолжите уход и перевязки.

– Спасибо, доктор, – мой голос звучит тише, чем хотелось бы. – А можно к ней?

– Да, но подождите пока у палаты, медсестра вас впустит.

– Хорошо, спасибо.

Я сажусь на жёсткий стул в коридоре, в ожидании разрешения войти в палату. Пластиковая поверхность неприятно холодит спину, в нос бьёт запах хлорки. Слышу где-то вдали крики санитаров и звуки каталки по полу.

Внезапно приходит сообщение от технолога с работы. Он спрашивает, смогу ли я сегодня прийти на час раньше: пришёл новый заказ на разработку детской шапки, нужно срочно начать составление программы.

Я смотрю на экран телефона и понимаю, что не в состоянии сейчас обсуждать работу. Хоть мне и интересно, что за новая модель и какой узор придётся прорабатывать, решительно набираю ответ: «Раньше точно не приду, даже опоздаю, наверное. Пришла проведать маму в больницу».

Секунда, и приходит ответ: «Что случилось?»

Отвечаю, что мама в интенсивной терапии. Что я не могу просто так уйти, пока не увижу её. Что я должна быть здесь.

Ответ короткий: «Понимаю. Скорейшего выздоровления твоей матери. Жду тебя».

Я смотрю на экран телефона и чувствую, как ком в горле становится ещё тяжелее. Сегодня я не хочу думать о фабрике, о том, что ждёт меня завтра. Я не хочу думать о Валентине Аркадьевне и её словах, которые звучат в голове как приговор: «Она беременна. Он женится. Ты – тень из прошлого».

Слёзы наворачиваются на глаза, но я стираю их ладонью. Не сейчас. Сейчас я должна войти в эту палату и быть сильной ради мамы. Даже если она спит и ничего не слышит.

Я поднимаюсь и иду к двери. Я уже спокойно могу смотреть на маму. За эти две недели, что я тут, я привыкла к ее внешнему виду, но сердце до сих пор ноет оттого, что ей пришлось пережить такой кошмар и боль. Медсестра открывает дверь, кивает мне, и я вхожу в палату, где моя мама лежит неподвижно, с повязками на теле и лице, а рядом мерцает монитор, фиксирующий её дыхание и сердцебиение.

Я подхожу ближе и беру её за руку. Она теплая.

– Мамочка, я рядом, – шепчу. – Ты справишься. Ты сильная. Мы справимся вместе. Извини, что вчера не смогла прийти.

И мне кажется, что её пальцы чуть дрогнули. Или это я просто так хочу думать.

Хоть медсестра и протирает мамины руки и ноги каждый день, делает она это машинально, быстро, без участия – как по конвейеру. Я понимаю, что для неё это рутина, просто работа. Но для меня это святое. Это моя мама.

Поэтому я приношу ей шоколадки, наборы конфет, иногда кладу в карман купюру, чтобы она хотя бы не раздражалась на мои просьбы, не делала это с отвращением. Мне больно смотреть, как к человеку, который был для меня целым миром, относятся с усталой холодностью. Но я ведь понимаю, понимаю… Их зарплата. Их переутомление. Их выгорание…

Сегодня я особенно остро ощущаю это. Я не пришла вчера. Не было ни шоколадки, ни денег, ни моего взгляда через плечо. И я точно знаю: сегодня маму ещё никто не обтирал.

Я достаю мягкое полотенце, опускаю его в тёплую воду, отжимаю. Ткань влажная, теплая на ощупь. Медленно, с трепетом провожу по её руке, по шее. Обхожу осторожно перевязанные участки. Аккуратно – лоб, щеки, пальцы.

– Мам, – шепчу я, будто она слышит. – Всё хорошо. Я с тобой.

Внезапно, словно из-за угла, в голове, как удар током, всплывают её слова. Её. Валентины Аркадьевны: «Ты испорченный товар. У тебя поломанная ДНК. У тебя мать-эпилептичка. Ты родишь больных детей».

Ком в горле. Меня передёргивает. Противно. Даже не от самих слов – от того, что они снова отравляют мне жизнь. Зачем я вспомнила это сейчас? Здесь? В палате, где мама лежит без сознания, такая беззащитная и любимая?..

Я отвожу взгляд от неё, стискиваю зубы. Стараюсь выдохнуть, переключиться.

Вспомни, что мама рассказывала. Не это. Не её. Вспомни свет.

Как она, хрупкая, с тонкими пальцами и добрыми глазами, прижимала руку к животу, когда ждала меня. Как с трепетом вспоминала, что выносить ребёнка было почти невозможным. Что только во время ремиссии, когда болезнь немного отступила, она смогла подарить мне жизнь.

Она говорила: «Мы с папой так хотели тебя… Я знала, что, возможно, ты у нас будешь одна. Единственная. Но ты – наша любовь, Агата».

И я вспоминаю, как соседи качали головами: «Как же это он, такой образованный, перспективный, выбрал её? С её диагнозом? С таким хрупким здоровьем?»