Сборник рассказов

Сборник рассказов

Александр Копылов

© Александр Копылов, 2025

ISBN 978-5-0068-4293-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Правда

I

Старый «уазик» рычал, но ехал уверенно. По дороге стелилась пыль, в кабину тянуло холодным ветром из неплотно закрытой форточки. По обе стороны дороги тянулись частные участки: невысокие заборы, поваленные скамейки, плодоносящие деревья, упрямо державшие последние листья, разбросанные грядки и знакомые силуэты сараев. Ни одного многоэтажного окна – только двери, калитки, собаки, лаем отмечавшие проезжающих, и дети на велосипедах, удиравшие от встречной машины, будто это задиристый зверёк.

– Ну вот объясните, Сергей Иваныч, – сказал Логинов, глядя в окно. – Я поливал его каждый день. По расписанию. Вода – чистая, отстоянная. Солнца хватало.

– И? – Руденко не отрывал взгляда от дороги.

– Сдох, – коротко сказал Логинов. – Просто взял и засох. Как будто назло.

– Может, перелил?

– Нет. Я ж по графику.

– Тогда купи новый.

– Где я его куплю? Тётя сама с юга везла, говорит, редкий. Теперь извиняйся, ищи другой.

– Да скажи, что растение не справилось с климатом, – усмехнулся Руденко. – Не всякая тварь выдерживает наш воздух.

– Оно вроде домашнее было… – пробормотал Логинов. – Ладно, может, и правда, новое возьму. Только где я его найду…

Руденко не ответил и снизил скорость – на обочине уже стоял бобик с включённой мигалкой, рядом – «скорая». Проходные зеваки топтались у ворот: женщины в платках, мужики в ватниках, и дети разглядывающие служебные машины.

– Приехали, – сказал Руденко. Лицо у него сразу стало собранным и тяжёлым.

Калитка была приоткрыта. За ней – низкий забор из некрашеных досок, на которых висели старые вёдра. Снег утоптан. У ворот стоял фельдшер и мял в руках вязаную шапку.

– Здравствуйте, давайте сразу к делу. Хозяин – всё, – сказал он, едва Руденко подошёл. – Второй живой, его уже увезли. Нога в хлам. Дробь вошла выше голеностопа. Крови потерял много, но не критично, скорую сам вызвал.

Кивнув, следователь прошёл через калитку. Двор был аккуратный, ухоженный: вдоль забора – яблони, перед ними грядки из которых виднелись чахлые остатки стеблей. На бечёвке висели деревянные прищепки, под навесом – сложенные дрова, рядом ведро с водой, в котором плавал круглый кусок льда.

Дом был бревенчатый, покосившийся, с низкой крышей. На ступеньках – следы сапог, и пятна крови затянутые грязью.

Когда они переступили порог, в нос ударил густой, вязкий запах – не просто железа, а чего-то тёплого, липкого, животного. Воздух был тяжёлый, спертый, в нём смешались следы старого дерева, варенья и крови. Всё это напоминало не дом, а мясную лавку, где недавно кто-то торопливо вымыл пол, но забыл открыть окна.

Первая же комната была кухней, далее было что-то на подобии кабинета, это можно было понять по столу, и книжным шкафам, которые были видны со входа, и неизвестно куда ведущая дверь у левой стены, рядом с которой и лежал труп.

Сама кухня находилась в хаосе: опрокинутый стол, растоптанная лужа крови, которая частично впиталась в хлеб, плавающий в этом озере кусок маргарина, и дыра в стене. Она походила на детский рисунок солнца, только вместо ярко жёлтых оттенков чёрный Ореол, с пустотой внутри.

Мужчина преклонного возраста лежал на спине, с торчащим из груди окровавленным кухонным ножом. Рядом лежало двуствольное охотничье ружьё.

Руденко обратился к фельдшеру:

– Вы трогали тело?

– Да, перевернули его на спину, когда проверяли пульс… Было уже поздно.

Кивнув, Николай пристально пригляделся к деревянной рукоятке ножа

– Пиши, – тихо сказал он.

Логинов достал блокнот, начал шептать под нос, записывая:

– Кухня… опрокинутый стол, хлеб, кровь, ружьё у стены, нож в груди…

Подойдя ближе к стене Руденко провёл пальцем вдоль чёрных следов. Пахло гарью и порохом.

– Почти в упор, – сказал он вполголоса. – Значит, близко стояли.

Они прошли дальше, в комнату за кухней. Полы скрипели от старости, как и суставы почившего владельца. Вдоль стены стоял книжный шкаф с покосившейся дверцей – в нём вперемешку лежали толстые тома классики, справочники по радиотехнике и журналы «Юный техник». На полке под ними аккуратно выстроились банки с вареньем, пыльные, но ровные, как по линейке. На одной этикетке выцветшими чернилами было написано «Антоновка. 1992».

У окна – диван, обтянутый серым велюром, с вмятиной по центру. На спинке висело тёплое одеяло, на подлокотнике – газета, заложенная карандашом. Рядом стоял низкий столик, на нём – стопка пустых рюмок и открытая бутылка вина без этикетки, с неровно обрезанной пробкой. Запах бродивших яблок тянулся от неё тонкой кисловатой струйкой.

– Вино сам гнал, – заметил Руденко. – Смотри, какая тара. Видал такое в магазине?

– Неа, – ответил Логинов. – Но пахнет неплохо.

– Ещё попробуй, – фыркнул старший. – В лучшем случае ослепнешь, в худшем – начнёшь писать детективы.

Вторая комната была ещё теснее. Там стоял старый письменный стол, стопки бумаг, пыльная лампа под зелёным абажуром. На стене – календарь трёхлетней давности и пожелтевшая фотография женщины с косой. Рядом – кровать, застеленная аккуратно, с наволочкой, на которой кто-то вышил «В.М.».

Руденко подошёл к столу, провёл пальцем по пыли, посмотрел на руку.

– А ведь не пьянчуга, – сказал он задумчиво. – Всё чисто, аккуратно, банки подписаны. Видно, жил один, но не спился. Странно, что оружие дома держал.

– Может, охотник? – предположил Логинов.

– Тогда бы патроны где-то рядом были. А тут – пусто. Да и стреляли, глянь, почти в упор. Не по зверю точно.

Он снова записал что-то в блокнот, потом посмотрел на молодого.

– Ну, Серёжа, что скажешь? Какая у тебя версия?

Логинов замялся, обернулся к кухне, где через приоткрытую дверь виднелись ноги мёртвого хозяина.

– Пока ясно одно, – сказал он осторожно. – Дед стрелял первым. Не понятно зачем, но стрелял. Ковалёв, видимо, не ожидал, испугался, на панике схватил нож… Может, хотел отмахнуться, а получилось вот так.

– Отмахнулся, – кивнул Руденко. – Вон до самого сердца.

– Ну, адреналин, – продолжил Логинов. – Всё быстро. Ударил – и всё. Потом, наверное, пытался помочь, вызвал скорую.

– Писал бы ты романы, – усмехнулся Руденко. – Хоть слушать приятно.

Следователь достал сигарету. И уж было хотел закурить, но что-то его остановило. Убрав всё обратно он добавил:

– Ладно, здесь мы всё, что могли, взяли, – сказал Руденко, щёлкнув крышкой блокнота. – С соседями потом разберёмся, не ночь же их сейчас поднимать. Сначала – Ковалёва. С ним надо поговорить, пока всё по свежему.

Он подошёл к окну: вечер уже плотно оседал на улицу, снег перестал идти, и в свете фонаря на дворе медленно кружились редкие хлопья. Всё выглядело спокойно, будто и не было здесь ни крика, ни выстрела.

– Поехали, Серёжа, – тихо сказал он. – На сегодня хватит. Завтра с утра продолжим.

Они вышли из дома, и дверь за ними протяжно скрипнула, словно не хотела оставаться наедине с тем, что видела днём.

II

Февральское серое утро. Дорога тянулась узкой лентой меж облезлых пятиэтажек, где бельё на верёвках колыхалось под редкими проблесками солнца. В машине пахло табаком, дешёвой обивкой и бензином.

– Я в ум не возьму, почему так получилось, – говорил Логинов, глядя в окно. – Каждый день, по расписанию. Вода отстоянная, солнце есть, окно южное. А оно всё равно засохло.

– Может, ты его перелил, – лениво отозвался Руденко, крутя руль одной рукой. – Или наоборот, пересушил.

– Да не. Я ж по бумажке делал, тётя расписала.

– Бумажка – не жизнь, – хмыкнул Руденко. – Может, ему скучно стало.

Илья повернулся:

– Скучно?

– Ага. Цветы ж не мебель. Воздух не гуляет – стебель дохнет. У нас, помню, в кабинете как-то фикус завёлся. Неделю без проветривания – и всё, к чертям.

– Да ладно, это же растение, чего ему скучно-то? – усмехнулся Логинов.

– Всё, что стоит на месте, рано или поздно гниёт, – сказал Руденко, уже без улыбки, глядя на дорогу. – Люди, цветы, даже дела.

Несколько секунд ехали молча, и потом Логинов заговорил снова, будто возвращаясь к теме:

– Кстати, я у соседки спросил с утра, она с цветами всю жизнь возится. Говорит, может, воздух тяжёлый был, стоячий. И что без ветра стебель ломкий становится, не держит себя.

– Ну вот, – Руденко чуть улыбнулся. – Значит, всё-таки сдох от безделья.

Прикурив, он пустил дым в окно и глянул на напарника.

– Слушай, Серёжа. Мы ж сегодня не просто болтать едем.

– Понимаю, – вздохнул Илья. – Подозреваемый в больнице, под стражей.

– Верно. – Руденко кивнул. – Улики уже в лаборатории. Пусть ковыряются, посмотрим, что скажут. А нам – поговорить.

Он постучал пальцем по рулю, глядя вперёд.

– Слушай, ты молодой, горячий, но запомни: покажешь, что тебе плевать, – человек расслабится. Покажешь, что слушаешь внимательно, – начнёт себя защищать.

– Так и будем делать?

– Ага. Будем ленивыми и добрыми. Пусть думает, что нам не до него.

Николай мастерски достал сигарету из кармана, не отрывая глаз от ухабистой дороги. И закурив продолжил :

– Как считаешь, как его нужно допросить?

– Ну, всё записать, уточнить, задать вопросы.

Он повернулся к нему, уже серьёзно:

– Илья, как именно ты собираешься его допросить?

Логинов пожал плечами.

– Не знаю… Спокойно?

– Мне не нужна абстрактность, – сказал Руденко. – Мне нужна конкретика от тебя.

Он помолчал, бросил взгляд в зеркало.

– Мы зайдём издалека. Я с ним поболтаю – о больнице, о еде, о врачах. А ты встанешь где-нибудь сбоку, не мешайся, но будь рядом. Потом, ближе к делу, достань яблоко и нож. Будешь чистить. Яблоко не ешь сразу, режь медленно. Пусть нож лежит между вами. Пусть к нему привыкает глазом.

– Понял, – коротко сказал Илья.

– Вот и славно. Только не переиграй. Будешь молчать и есть, главное громко не чавкай.

Он щёлкнул поворотником, выруливая на улицу, где уже виднелись серые корпуса больницы.

– Всё, – сказал он, туша сигарету о пепельницу. – Приехали.

– Приехали, – тихо повторил Илья, глядя на облупленные стены впереди.

Старая, кирпичная больница, с облупившейся краской на подоконниках и ржавыми перилами у входа. Возле двери курили двое санитаров – в белых халатах, но с лицами грузчиков.

– Тебе бы сюда, Серёжа, – пробормотал Руденко, поднимаясь по ступеням. – К больничным-то цветам. Тут им, видать, хоть воздухом подышать дают.

Логинов только фыркнул. Внутри пахло карболкой, пылью и перловкой из столовой. По коридору гулко катили каталку, где под одеялом угадывались ноги в бинтах. Они дошли до поста медсестры, предъявили удостоверения. Та, уставшая женщина лет пятидесяти, глянула поверх очков и устало вздохнула:

– Ковалёв Алексей Николаевич, палата шесть. После операции, под наблюдением. Долго не мучайте – врач велел покой соблюдать.

– Не переживайте, – сказал Руденко мягко. – Мы с ним чайку попьём, поболтаем.

Она сделала вид что ей не всё равно и махнула рукой в сторону коридора.

Палата оказалась в конце, окно выходило на двор, где виднелись голые деревья и перевёрнутая лавка. На стенах облезлая зелёная краска, у двери – стул с курткой, а рядом, прислонившись к подоконнику, сидел молодой сержант. Он листал газету, но вскочил, как только оперуполномоченные подошли.

– Подследственный спокоен, товарищ майор, – сказал он быстро, будто отчитываясь.

– Вот и славно, – кивнул Руденко. – Дай-ка нам с ним минут двадцать, без ушей.

Сержант замялся.

– Но мне велели…

– Мне тоже много кто велел, – спокойно ответил Руденко. – Не переживай, в коридоре постой. Если крикну – прибежишь.

Немного подумав сержант кивнул, и, отвернувшись продолжил наблюдать как ветер игриво качает ржавый фонарный столб.

В палате было тихо, только капельница щёлкала каплями, и где-то в батарее постукивал воздух. Ковалёв лежал на спине, бледный, с повязкой на ноге. На тумбочке – стакан с остывшим чаем, и аптечная герань. Увидев следователей, он напрягся, но потом чуть выдохнул, и заставил себя улыбнуться.

Руденко первым шагнул к кровати, чуть склонившись:

– Ну что, Алексей Николаевич, как нога? Держится герой?

– Терпимо, – выдохнул Ковалёв. – Врачи говорят – повезло, за кость не задело.

– Ну, значит, бегать будете, – усмехнулся следователь, ставя стул поближе. – А то, гляжу, у нас все в последнее время стреляные ходят.

Логинов молча поставил пакет с яблоками на подоконник, и щёлкнув ножом начал их чистить, будто всё происходящее его не касалось. Ковалёв мельком глянул на нож и тут же отвернулся, начав разглядывать потрескавшийся потолок, будто боясь, что он сейчас рухнет.

Руденко, доставая блокнот, сказал почти равнодушно:

– Расскажите, Алексей Николаевич, где вы работаете, кем?

– В «ГрадПроекте», отдел закупок. Работа разная – переговоры, оценка участков, оформление документов.

– Женаты, дети?

– Нет, один. – Он пожал плечами. – Всё времени не могу найти.

– Бывает, но вы с этим не затягивайте. Железо нужно ковать пока горячо, как говорится – кивнул Руденко, записывая что-то в блокноте. – И вот вчера вас, значит, направили к Мельнику.

– Да. Сказали, попробуй ещё раз. Он упёртый был, но вроде безобидный. Думал, поговорим спокойно.

– И как всё пошло?

– Сначала… нормально. Он открыл, хотя лицо было мрачное. Мы прошли в дом. Я вежливо – мол, дело выгодное, не прогадаете. А он – всё одно: «Не продам, не нужен мне ваш дом». Глаза злые, будто я его обокрал. Я ещё сказал, что фирма предложит больше, чем этот участок стоит. Тогда он вообще побагровел…

Ковалёв замолчал, глотнул воздух, будто вспоминая.

– Потом он резко достал ружьё из под стола. Настоящее, охотничье. Кричит: «Пошёл вон, шакал!» – и бах!

Он показал рукой вниз.

– Первый выстрел – в ногу. Я упал, ударился обо что-то. Всё – звон в ушах, боль, кровь. Я кричу, а он идёт ко мне, и смотрит, как будто решил добить.

Он выдохнул, и начал быстро моргать, будто пытался не дать глазам засохнуть.

– Я спиной облокотился об стену, справа стол опрокинутый. Рядом нож лежал, видимо, он ел до этого… ну я и схватил его, когда он подошёл. Левой рукой отвёл ствол, и он выстрелил прямо у уха, я чуть не оглох. И тогда – ударил. Я не думал, просто… просто хотел, чтобы он остановился.

Повисла тишина, нарушаемая каплями антибиотика, кашлем в коридоре, и звуком хрустящего яблока, разрезаемого складным ножом.

– Потом, – продолжил он тише, – он упал. Я… дополз до телефона, набрал скорую. Дальше ничего не помню.

Руденко слушал без выражения. Затем вдруг закрыл блокнот и откинулся на спинку стула.

– Понятно. История, конечно, не из приятных.

Он посмотрел прямо, холодно:

– Только вот, Алексей Николаевич… сколько раз до вас к нему приходили с этим предложением?

– Не знаю, – смутился Ковалёв. – Несколько, наверное. Я не первый, это точно.

– А он всегда был такой, – Руденко сделал небольшую паузу, подбирая слово – горячий?

– Говорят, да. Но чтобы с ружьём – никогда.

– Значит, просто так сорвался?

– Ну… похоже на то.

– Хм. – Руденко потёр подбородок. – А вам не кажется странным, что человек, проживший более шестьдести лет без судимости, вдруг решает пристрелить незнакомца, просто потому что тот пришёл с бумагами?

Ковалёв нахмурился, губы поджались.

– Я не знаю, что у него в голове было. Может, старческое…

– Или может, – перебил Руденко спокойно, – вы его довели. Словом, делом. Бывает же, что люди срываются не на пустом месте?

– Я… – Ковалёв замялся, потом выдохнул: – Я просто делал свою работу.

Руденко посмотрел на него долго, почти без моргания. Потом встал, стул заскрипел.

– Ну что ж. Делать работу – это важно. Особенно когда после этого, кто-то ложится в гроб.

Он кивнул Логинову. Тот, не спеша, убрал нож и остатки яблока обратно в пакет.

– Ну что, Алексей Сергеевич, – Руденко поднялся. – Всё записали. Для протокола нужна подпись.

Он вынул из папки несколько листов, выровнял их о край стола.

– Прочитайте, если хотите.

Ковалёв покосился, но не стал.

– Да там всё правильно, – сказал он хрипло.

Руденко передал ручку, и Алексей ловкими движениями левой руки начал подписывать документы.

– Вот здесь… и здесь, – тихо подсказал он, наблюдая, как чернила чуть расплываются по бумаге.

– Почерк красивый, – сказал Руденко, вроде бы ни к чему.

– С детства таким был, – ответил Ковалёв, не поднимая глаз.

– Удобно, когда рука послушная, – пробормотал Руденко и убрал листы обратно в папку.

Он хмыкнул, кивнул Логинову на выход – и оба молча двинулись к двери.

Когда они вышли, Ковалёв остался лежать с закрытыми глазами. Только пальцы нервно теребили край одеяла, и кисловато сладкий запах всё ещё висел в воздухе.

На парковке было пусто, и Руденко, прислонившись к двери, молча закурил. Пламя зажигалки вспыхнуло рывком, осветив усталое лицо, и в следующее мгновение воздух наполнился густым дымом.

– Ну что, Илья, – сказал он, не глядя, – впечатлился?

Логинов пожал плечами.

– Если честно… да. Не думал, что человек после такого вообще разговаривать сможет.

– Ага. – Руденко выпустил дым. – Но, видишь, жив, бодр, говорит уверенно. Даже слишком.

Логинов смотрел, как старший следователь щурится в дым, будто в нём пытается рассмотреть ответы.

– Думаете, врал?

– Не знаю. – Руденко повёл плечом. – Но история слишком гладкая. Такие вещи редко бывают гладкими.

Он затушил окурок о бордюр и добавил, как бы между делом:

– И всё же, стрелял в него старик. Это видно по обстановке, и я уверен на ружье будут только его отпечатки. Только вопрос – почему?

– Может, психанул, – осторожно сказал Логинов. – Возраст, нервы, дом не хочет продавать…

– Может, – кивнул Руденко, садясь в машину. – А может, кто-то этот психоз ему помог устроить.

Логинов замер, не сразу поняв.

– В смысле?

– В прямом. – Руденко захлопнул дверь, глядя перед собой. – Ладно, не гадай. Не люблю строить теории на пустом месте. Для начала – заедем на заправку. Потом – к соседям. Пусть расскажут, каким он был. Может, кто слышал стрельбу, может, видел, кто к нему заходил. С этого и начнём.

Он завёл мотор. Двигатель заурчал, будто нехотя, и машина тронулась.

За окнами проплывали серые дома, редкие прохожие в куртках, подбитых ватой, и собаки, лениво рыскающие у мусорных баков.

Руденко прикурил вторую.

– Знаешь, Серёжа, если когда-нибудь решишь жениться, сразу жену предупреждай – домой буду приходить вонючий и злой. Чтобы не расстраивалась.

Логинов усмехнулся:

– А если не предупредить?

– Тогда разведётся. – Руденко ухмыльнулся, не отводя взгляда от дороги. – У нас в отделе таких трое.

Он переключил передачу.

– Ладно. Доедем, спросим, что соседи думают. Главное не спешить с выводами, спешка – сестра глупости.

Машина свернула с главной дороги, унося их прочь от больничных корпусов. А серое небо нависало низко, будто подслушивало, о чём они говорят.

III

Они подъехали к дому ближе к полудню. Солнце висело низко, будто тоже не спешило на работу, и лениво грело редкие лужи на разбитом асфальте. По улице бегали двое мальчишек лет двенадцати, в красно-белых куртках, с самодельными рогатками – с серьёзным видом отстреливались от мира. Один целился по вороньему гнезду на телеграфном столбе, другой – по коту, лениво растянувшемуся на заборе. Кот зевнул и ушёл, а камешек с сухим щелчком ударил по доскам.

Руденко заглушил мотор, и какое-то время молча наблюдал за ними.

– И ведь каждый второй потом инженером становится, – сказал он с усмешкой. – А я, помню, в таком возрасте лягушек в банке держал. Потом нагоняи получал от отца, тоже воспитательный процесс.

Логинов ухмыльнулся.

– А мы в школе обклеивали цоколь лампочек влажной бумагой, и закручивали обратно. Потом пугали девочек тем, что мы колдуны и силой мысли их гасим, когда бумага высыхала.

– Интересно получается, что хулиганы становятся хранителями правопорядка.

Он хлопнул дверцей и пошёл к детям. Те сразу притихли и спрятали рогатки за спины. Руденко спросил, кто из них живёт ближе всех к дому Мельника. Мальчишка с рыжими вихрами кивнул куда-то за соседский забор:

– У нас бабушка дома, она всё про всех знает.

– Вот это ценный кадр, – сказал Руденко, – Позови бабушку, пожалуйста.

Открыв калитку, мальчик забежал во двор. Дом стоял через участок от дома покойного. Калитка была низкая, покрашенная в синюю, облупившуюся от времени краску. За ней – аккуратные грядки, узкие тропинки из кирпичей, несколько старых вишнёвых и черешневых деревьев, которые уже стояли голыми, только кое-где висели чёрные сморщенные ягоды. Воздух пах сырой землёй и чем-то сладким – будто закаткой.

Через некоторое время ребятёнок выбежал из дома, будто вырываясь на свободу, и следом вышла женщина лет семидесяти – в вязаной кофте, платке и с очками на кончике носа.

– Здравствуйте, бабушка, – первым заговорил Руденко, снимая шапку. – Мы из отдела, хотели уточнить кое-что по поводу вашего соседа, Мельника.

Женщина кивнула и, не задавая лишних вопросов, пригласила их во двор. Только на последок крикнула в сторону мальчишек:

– Юра надень шапку! Я всё отцу расскажу, уж он то тебя выпорет!

В доме пахло печным теплом и свежим тестом. Всё вокруг было ухожено, будто сама жизнь здесь шла по распорядку: утром грядки, днём вязание, вечером молитва. На столе стоял чайник, два гранёных стакана в подстаканниках, и блюдце с засахаренным вареньем. На подоконнике – баночки с компотами, а в углу – небольшой шкаф с книгами и вязальными принадлежностями.

– Садитесь, ребята, – сказала хозяйка, наливая чай. – Говорят, Иваныча убили. Совсем беда. Хороший был человек. Эх, страшно в наше время жить, страшно.

Руденко поблагодарил, опустился на табурет и достал блокнот.

– Вот про это мы и хотели поговорить, – мягко сказал он. – Расскажите, какой он был, ваш сосед. Что делал, с кем общался. Может, видели кого у него в тот день?

Женщина вздохнула, поправила очки и посмотрела на чай, будто вспоминая.

– Тихий он был, но упрямый. Дом свой берег, как глаза. Никого не подпускал, всё сам. Говорил, что «проклятые капиталисты» хотят землю отобрать, а он – не отдаст.

– Ссорился с кем-нибудь? – спросил Логинов.

– Да вроде нет… – она задумалась. – Хотя приходили к нему какие-то, бумаги сулили, обещали что-то. Он потом долго ворчал. Говорил: «Пусть хоть золотом осыпят, а я отцовский дом не отдам».

Руденко кивнул и аккуратно записал её слова.

Чай остывал, бабушка говорила медленно, иногда отвлекаясь на недошитый носок. С улицы снова послышались рогатки, детский смех, лай собак – жизнь продолжала идти своим чередом.

Дом Мельника, сказала она, старый, ещё его отец строил – хороший был мастер, много чего руками делал. Сам Мельник здесь родился, и отсюда уходить не хотел, «пустил корни». Родственников почти не осталось: кто уехал, кто умер, жена давно на кладбище. С тех пор он жил один, и никому хлопот не доставлял. Работал электриком на заводе, руки у него были золотые, последние 2 года как вышел на пенсию часто им помогал с проводкой.

Выпивал, не без этого, но, как она сказала, «пить умел». Пьяных скандалов за ним не помнила – наоборот, под настроение нальёт себе рюмку, включит старую радиолу, сядет у окна, слушает. Делал настойки из яблок – у него во дворе яблони росли, крупные, сладкие, из тех яблок и варенье варил, и наливки ставил. Соседей угощал, никогда не жалел.

Дом у него был ухоженный, по-сельски чистый. На окнах занавески, в комнатах шкафы с книгами – видно, читал много, хотя и без фанатизма. В банках на полках – варенье и компоты, аккуратно подписанные. Всё по местам, без грязи, без хлама.

Когда следователи спросили про оружие, бабушка на миг замолчала, посмотрела в окно, будто решая, стоит ли говорить. Потом кивнула.

– Было у него ружьё. Охотничье. Старое ещё, от отца, наверное, досталось. – Она вздохнула. – Он им собак бешеных отстреливал, когда по улицам начали бегать. Страшное дело тогда было, детей на улицу не выпускали. Вот видимо и держал его на всякий случай.

Сказала, что ружьё он никому нарочно не показывал, но все знали, что оно есть. Что никому и никогда им не угрожал, по крайней мере, она такого не слышала.

Про день происшествия бабушка рассказала просто: шум услышала, но подумала, что кто-то упал. Потом – тишина. Уже позже, когда во двор съехались машины и люди в форме, поняла, что случилось неладное.