Кодекс мужской чести

– А если полюбит другого? – не унимался я.

– На что? – повторил он, будто я говорил на непонятном языке. – Любовь не оплатит её аренду.

Я допил свой кофе. Горечь разлилась по языку.

– А ты уверен, что она с тобой из-за денег?

Леха задержался взглядом на своей сигарете, потом пожал плечами.

– Неважно. Главное, что она никуда не денется.

Я кивнул, будто соглашаясь. Мы расплатились и вышли на улицу. Ночь была ясной, воздух звенел от прохлады. Леха поймал такси, хлопнул меня по плечу на прощание и умчался в свою золотую клетку.

А я остался на тротуаре и подумал о ней. Об Анжелике.

Что, если однажды она проснется и поймет, что тишина в их огромной квартире давит сильнее, чем бедность? Что идеальный маникюр – это тоже решетка, просто позолоченная? Что можно снять это всё, как тесное платье, и надеть что-то простое, свое, и выйти за порог. Не к другому мужчине. А просто – в никуда.

Просто потому, что глоток свободы иногда слаще, чем все деньги мира.

И тогда он останется.

Один.

В своем безупречно дорогом пузыре.

С деньгами.

Но без неё.

А это, я знал, единственная валюта, которую он не сможет купить.

«Отдельно»

Восемь вечера. Дверь открывается с привычным скрипом. В прихожей пахнет ужином, который уже остыл. Жена сидит на кухне, уткнувшись в телефон, но я знаю – она ждала. Не меня, а вот этого момента.

– Опять? – говорит она, даже не глядя.

Я вздыхаю, скидываю ботинки. Они падают громче, чем нужно.

– Да что «опять»? Я устал, мне не до разборок.

– А мне до? – Она наконец поднимает глаза. В них – усталость, но не от работы. От чего-то другого.

Иду к холодильнику, хватаю пиво. Открываю с шипением, будто это не банка, а клапан, через который выпускаю пар.

– Я деньги в дом ношу, ты хоть это цени.

– Ценю, – говорит она. – Но мне не нужны твои деньги, если ты для меня просто банкомат с нервами.

Морщусь. Очередная фраза из её «умных» книжек по психологии.

– Ну и чего ты хочешь? Чтоб я бросил работу и сидел с тобой, цветочки нюхал?

– Я хочу, чтоб ты был рядом. Не телом, а вот… – она делает жест, будто ловит что-то в воздухе, – душой.

Отпиваю пиво. Горькое. Как этот разговор.

– Ты вообще слышишь себя? Я вкалываю как проклятый, а ты…

– А я устала ждать, когда ты наконец поймёшь, что дело не в работе.

Тишина. Она встаёт, моет кружку в раковине. Вода шумит, будто пытается заткнуть пустоту между нами.

– Я съезжу к маме на недельку, – говорит она без эмоций.

– Ну и вали, – бросаю я, хотя внутри что-то сжимается.

Она уходит в спальню, я остаюсь на кухне. Пиво уже тёплое.

А потом, через месяц, она скажет: «Я хочу жить отдельно».

И я наконец пойму: дело не в работе. А в том, что со мной ей просто… плохо.

«Закрытые потребности»

Семён Павлинцев сидел за столиком в баре, медленно вращая стопку с водкой. Он не пил – просто смотрел, как свет играет в гранёном стекле.

– Ты так и не ответил на мой вопрос, – раздался рядом голос Андрея. Его друг откинулся на спинку стула, наблюдая за ним. – Почему ты вообще удивлён?

– Потому что я не ожидал этого от Анжелики, – Семён нахмурился. – Мы же… Всё было нормально.

Андрей усмехнулся.

– Ну, во-первых, «нормально» – это не показатель. А во-вторых, ты же сам мне как-то втолковывал: если женщина не получает в отношениях то, что ей нужно, рано или поздно она пойдёт искать это где-то ещё.

– Я не говорил, что все женщины гуляют, – резко парировал Семён.

– И никто не говорит. Но любая может отойти в сторону. Не потому что она плохая, а потому что люди так устроены. Если годами игнорировать её потребности, что ты хотел?

Семён задумался. Он вспомнил, как Анжелика всё чаще замолкала за ужином, как её смех стал тише, как она перестала рассказывать ему о своих делах. Он думал – просто устаёт. А она, оказывается, просто перестала пытаться достучаться.

– Осуждать её – бесполезно, – продолжал Андрей. – Можно, конечно, назвать её дрянью, развестись и дальше жить с мыслью, что все одинаковые. Но проблема-то не в этом. Проблема в том, что ты перестал рулить отношениями.

Семён наконец опрокинул стопку. Резкий вкус обжёг горло.

– И что теперь?

– Теперь выбор за тобой. Либо учиться на ошибках, либо повторять их снова.

Он кивнул. Возможно, впервые за последние месяцы – честно.

«Обратная связь»

Семён Павлинцев щёлкнул защёлкой портфеля, потянулся, костяшками хрустнул. Полночь. За окном висел густой мрак, а в квартире пахло остывшим чаем и чем-то неуловимо одиноким.

Он был с Анжеликой давно – пять лет, если считать с того первого поцелуя в подъезде её общежития. На брак не спешили, но жили вместе, и в целом всё было… нормально. Тихо. Без штормов.

Но сегодня, после планерки, к нему подошла новая сотрудница – Маргарита. Попросила помочь с отчётом, улыбнулась так, будто между строк говорила: «Ты мне нравишься». И Семён почувствовал это – лёгкий укол где-то под рёбра, будто кто-то на секунду чиркнул спичкой в тёмной комнате.

Он не собирался изменять Анжелике. Даже мысль об этом казалась дикой. Но этот взгляд, этот намёк на азарт… Тело отреагировало раньше головы: плечи расправились, голос стал увереннее, внутри пронеслось – «Я ещё что-то значу».

Анжелика спала, когда он вернулся. Семён присел на край кровати, смотрел на её спокойное лицо и думал о странной вещи: ему не нужны были другие женщины. Но ему нужно было знать, что они могли бы быть.

Как мотор, который глохнет без горючего.

Он лёг, обнял Анжелику за плечо, и она во сне прижалась к нему спиной.

А утром Маргарита снова улыбнётся. И он улыбнётся в ответ – просто так, для равновесия.

Тишина

Конец рабочего дня. Я сидел в пустом кабинете, уставившись в черный прямоугольник телефона. Он лежал на столе, отражая серый потолок и моё перекошенное лицо. Я ждал. Ждал сообщения от Анжелики.

«Напишет или не напишет?» – пробормотал я себе под нос, чувствуя, как внутри закипает знакомая, едкая злость.

Раньше я бы уже взорвался. Сначала нейтральное: «Как дела?». Потом, минут через пятнадцать, если бы не ответила: «Ты занята?». Еще через десять: «Игноришь?». А там уже понеслось бы: обвинения, претензии, переход на крик. Потом – её слёзы, мои оправдания, мои же извинения. И так по кругу, месяц за месяцем. Адская карусель.

Но сейчас я просто сидел и молчал. Кулаки были сжаты, челюсть стиснута, но я молчал.

Я вспомнил её лицо вчера вечером. Не то, что исказилось от крика, а то, каким оно было до всего этого. Спокойное, с лучиками вокруг глаз. Она смеялась над какой-то моей глупой шуткой, а я смотрел на неё и думал, как мне повезло. Куда всё это уходит? Почему я сам своими руками это закапываю?

И тогда до меня дошла одна простая и жёсткая истина. Если я – вечный источник скандалов, негатива и нервотрёпки, то какой от меня прок? Кто добровольно захочет возвращаться в дом, где постоянно гремят грозы? Женщине нужна крепость, а не вечно ноющий и воющий на луну кобель.

«Это же чисто бабское поведение», – усмехнулся я сам себе, и было горько. Мужчина так не поступает. Мужчина не трясётся у телефона, выпрашивая внимание. Он не устраивает истерики, чтобы его пожалели. Он либо решает проблему, либо, если её решить нельзя, принимает ситуацию. Точка.

Телефон так и не загорелся. Тишина. Ответа не будет.

Во мне всё сжалось. Старая, знакомая ярость рванулась наружу, требуя выхода. Набрать ей. Устроить разборку. Выпустить пар. Заставить её почувствовать себя виноватой.

Я глубоко вдохнул, поднялся с кресла, подошёл к окну. Внизу бурлил вечерний город. Люди шли по своим делам, решали свои проблемы. Никто не ныл. Никто не требовал к себе жалости.

Я сделал выбор. Не для неё. Для себя.

Я больше не буду той истеричной тварью, от которой бегут. Я не буду источником скандалов. Моё слово должно быть твёрдым, а поступки – осмысленными. Или она примет эти правила, или… или значит, так надо.

«Ну и ладно», – тихо сказал я в тишину кабинета.

Я выключил свет и вышел. Телефон остался лежать на столе. Если напишет – хорошо. Не напишет – её право. А моё право – оставаться мужчиной, а не истеричным ребёнком. Потому что кому, скажите на милость, такой вообще сдался?

Остаться человеком

Семён Павлинцев задумчиво крутил в руках тяжелый граненый стакан. Виски внутри уже потеряло свою золотистую прозрачность, лёд растаял, превратив его в мутную, тепловатую влагу. На столе, рядом с потертой кожаной обивкой пистолетной кобуры, лежал телефон. Экран горел холодным синим светом, выводя одно-единственное сообщение: