Спартак

– И Луцилла.

– И Диана.

И все взгляды устремились к входной двери кабачка. В нее входили, горланя и танцуя, пять девиц в коротких до неприличия платьях, с нарумяненными лицами и голыми плечами и непристойными словами отвечали на громкие и дикие крики, с которыми их встретили.

Не будем останавливаться на сценах, последовавших за приходом этих несчастных; вместо этого укажем на заботу, с которой Лутация и ее рабыня приготовляли на одном из столов ужин, судя по всему – обильный.

– Кого это ты ожидаешь сегодня вечером в свой кабак, чтобы угостить этими кошками, изжаренными вместо зайцев? – спросил нищий Веллений.

– Может быть, ты ожидаешь на ужин Марка Красса?..

– Нет, она ожидает Помпея Великого.

Все взгляды устремились к входной двери кабачка.

Во время этого хохота и шуток в дверях появился человек колоссального роста, сильного телосложения, еще красивый, несмотря на седину в волосах.

– Требоний…

– Здравствуй, Требоний!..

– Добро пожаловать, Требоний! – воскликнуло одновременно много голосов.

Требоний был ланистой. Он закрыл несколько лет тому назад свою школу и жил теперь на сбережения от этой прибыльной профессии. Однако привычка и симпатии неизменно влекли его в среду гладиаторов, и поэтому он был постоянным посетителем всех дешевых ресторанов и кабачков Эсквилина и Субурры, где эти несчастные всегда собирались в большом числе.

Кроме того, втихомолку рассказывали, что он, пользуясь своим влиянием и своими связями среди гладиаторов, был одним из тех, к чьей помощи прибегали во время гражданских смут патриции, дававшие ему поручение навербовать большое число гладиаторов. Говорили, что в его распоряжении находились целые полчища гладиаторов и в назначенное время он являлся с ними на Форум или в комиции, когда там обсуждалось какое-нибудь важное дело, в котором требовалось напугать судей, вызвать смятение и иногда даже устроить схватку, или же когда происходили выборы магистратов. В общем, утверждали, что Требоний извлекал большую выгоду из своего знакомства с гладиаторами.

Как бы то ни было, верно то, что Требоний был их другом, покровителем, и потому-то в этот день он, по окончании зрелищ в цирке, поспешил к выходу, где дождался Спартака, обнял его, расцеловал и, поздравив, пригласил на ужин в таверну Венеры Либитины.

Итак, Требоний вошел в таверну Лутации в сопровождении Спартака и восьми или десяти других гладиаторов.

Спартак все еще был в пурпуровой тунике, в которой сражался в цирке. На плечи он набросил плащ, более короткий, чем тога, носившийся обычно солдатами поверх формы, который он только что взял на время у одного центуриона, приятеля Требония.

Шумны были приветствия, которыми обменивались посетители, уже находившиеся в таверне, с только что прибывшими. Присутствовавшие на зрелищах в цирке были счастливы и горды, что могли показать счастливого и мужественного Спартака, героя дня, тем, которые его еще не знали.

– Представляем тебе, – сказал старый гладиатор, – о могучий Спартак, красавицу Эвению, самую красивую из девушек, посещающих этот кабачок.

– Которая будет очень рада возможности обнять тебя, – прибавила Эвения, высокая и стройная брюнетка, не лишенная некоторой привлекательности.

И, не ожидая ответа Спартака, она обвила руками его шею и поцеловала.

Фракиец пытался скрыть в улыбке чувство отвращения, вызванное в нем этим поступком, и сказал, мягко отняв от своей шеи руки девушки и отстранив ее красивым жестом от себя:

– Благодарю тебя, красавица, но в эту минуту я предпочел бы подкрепить свой желудок… в этом он сильно нуждается.

– Сюда, сюда, красавец-гладиатор, – сказала тогда Лутация, идя впереди Спартака и Требония в другую комнату, – здесь для вас приготовлен ужин. Идите, идите, – прибавила она, – твоя Лутация, Требоний, подумала о тебе и надеется, что ее жаркому из зайца нет равного даже у Марка Красса.

– Сейчас мы оценим, что ты приготовила, плутовка, – ответил Требоний, потрепав по спине хозяйку, – а пока принеси-ка нам кувшин велитернского! Старое ли оно?

– Клянусь милостивыми богами! – воскликнула Лутация, заканчивая приготовления на столе, вокруг которого усаживались приглашенные. – Он спрашивает меня, старо ли велитернское вино, которое я ему приготовила! Подумать только!.. Ему пятнадцать лет… Оно времен консульства Гая Целия Кальда и Луция Домиция Агенобарба.

В то время как Лутация говорила эти слова, Азур, ее черная рабыня, принесла кувшин, сняла с него печать, которую приглашенные стали рассматривать, передавая друг другу, и перелила в высокий и широкий сосуд, наполненный уже наполовину водой, часть вина, а остальное – в другой, меньший сосуд, назначенный для хранения чистого вина. Затем оба сосуда она поставила на стол, на котором Лутация уже расставила бокалы перед каждым из гостей и чарку с ручкой между сосудами для разливания по бокалам.

Вскоре гладиаторы могли оценить, каково было искусство Лутации в приготовлении жареного зайца, и решить, сколько лет насчитывало велитернское вино, которое, если и не соответствовало возрасту, указанному на печати кувшина, было, однако, признано довольно старым и очень хорошим.

Ужин был не плохой, и среди гладиаторов не было недостатка в веселье. Вино было действительно хорошего качества, и так как его было более чем нужно, то веселые шутки и оживленная беседа вскоре наполнили комнату громким шумом. Один только Спартак, которым все восхищались, которого превозносили и ласкали, – может быть, от стольких волнений, пережитых в этот день, или от радости приобретенной свободы – не был весел, неохотно ел и не шутил. Облако грусти и меланхолии как будто нависло над его лбом, и ни любезности, ни остроты, ни смех не развлекали его.

– Клянусь Геркулесом!.. Спартак, друг мой, я тебя не понимаю, – сказал наконец Требоний, который намеревался налить велитернского в его бокал, оказавшийся, к его удивлению, еще полным. – Что с тобою?.. Ты не пьешь…

– Почему ты грустен? – спросил в свою очередь один из приглашенных.

– Клянусь Юноной, матерью богов! – воскликнул другой гладиатор, в котором по выговору можно было угадать самнита, – можно подумать, что мы сидим не за дружеской пирушкой, а на погребальных поминках и что ты не свободу свою празднуешь, а оплакиваешь кончину своей матери.

– Моя мать! – произнес с глубоким вздохом Спартак.

И так как, вспомнив о матери, он стал еще грустнее, то бывший ланиста Требоний, поднявшись и взяв бокал, закричал:

– Предлагаю тост за свободу!

– Да здравствует свобода! – закричали со сверкающими от страстного желания глазами несчастные гладиаторы, вставая и поднимая свои бокалы.

– Счастлив ты, Спартак, что мог добиться ее при жизни, – сказал с опечаленным лицом, тоном, полным горечи, молодой гладиатор с белокурыми волосами, – мы же ее получим только со смертью.

При первом возгласе «свобода» лицо Спартака прояснилось; он поднялся с заблиставшими глазами, с ясным челом, с улыбкой на устах; высоко поднял свой бокал и ясным, сильным, звучным голосом тоже воскликнул:

– Да здравствует свобода!

Но при грустных словах гладиатора бокал, казалось, прилип к его губам. Спартак не мог до конца насладиться его содержимым и в порыве скорби и отчаяния поник головой. Он поставил бокал и сел, стиснув губы и погрузившись в глубокие думы.

Наступило молчание, во время которого взоры десяти гладиаторов были обращены со смешанным выражением зависти и радости, удовольствия и печали на счастливого товарища.

Это молчание было нарушено Спартаком. Словно находясь в одиночестве или в забытьи, он, устремив неподвижный и задумчивый взор на стол, медленно прошептал, отделяя слово от слова, одну строфу из песни, которую в часы упражнений и фехтования обычно напевали гладиаторы в школе Акциана:

Свободным он родился,Не гнул ни разу спину;Потом попал в железныеОковы на чужбину;И вот не за отечество,Не за богов родимыхТеперь он биться должен.Не за своих любимых,Сражаясь, умираетГладиатор…

– Наша песня! – прошептали некоторые гладиаторы с удивлением и радостью.

Глаза Спартака заблестели, однако он постарался снова принять мрачный и равнодушный вид и рассеянно спросил своих товарищей по несчастью:

– К какой школе вы принадлежите?

– К школе ланисты Юлия Рабеция.

Спартак тем временем взял со стола свой бокал, выпил его содержимое и, повернувшись к двери, как бы обращаясь к входившей в этот момент рабыне, сказал равнодушным тоном:

– Света!

Гладиаторы обменялись быстрым взглядом взаимного понимания, и белокурый юноша, бывший в их числе, добавил с рассеянным видом, словно продолжая начатую беседу:

– И свободы… Получил же ты ее по заслугам, мужественный Спартак.

Спартак обменялся быстрым взглядом с сидевшим против него белокурым гладиатором.

В тот момент, когда юный самнит произнес последние слова, раздался громкий голос человека, появившегося в дверях:

– Да, ты заслужил свободу, непобедимый Спартак!

Все повернули голову к дверям. На пороге стоял, закутанный в широкий темный плащ, мужественный Луций Сергий Катилина.

Когда Катилина произнес слово «свобода», глаза Спартака и всех гладиаторов, за исключением Требония, остановились на нем с выражением вопроса.

– Катилина! – воскликнул Требоний, который сидел спиной к двери и потому не сразу увидал вошедшего Катилину, и поспешно двинулся к нему навстречу. Почтительно поклонившись и поднеся по обычаю руку к губам в знак приветствия, он прибавил: – Здравствуй, здравствуй, славный Катилина… Какой доброй богине, нашей покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя в этот час и в этом месте среди нас?

– Я как раз искал тебя, Требоний, – сказал Катилина. – И немного, – прибавил он затем, обернувшись к Спартаку, – тебя.

На пороге стоял, закутанный в широкий темный плащ, мужественный Луций Сергий Катилина.

Услыхав имя Катилины, прославившегося по всему Риму своей жестокостью, буйствами, своей силой и мужеством, гладиаторы переглянулись, пораженные, даже испуганные. Некоторые побледнели. И сам Спартак, в мужественной груди которого сердце никогда не трепетало от страха, сам Спартак вздрогнул, услышав это страшное имя патриция. Нахмурив лоб, Спартак устремил взор в глаза Катилины.

– Меня? – спросил он с изумлением.

– Да, именно тебя, – ответил спокойно Катилина, усаживаясь на предложенную ему скамейку и сделав знак всем садиться. – Я не знал, что встречу тебя здесь, и даже не надеялся на это, но был почти уверен, что найду тебя, Требоний, и от тебя предполагал узнать, где можно отыскать этого мужественного, доблестного человека.

Спартак, все более изумляясь, смотрел на Катилину испытующим взором.

– Тебе была дарована свобода, и ты ее достоин. Но тебе не дали денег, на которые ты мог бы прожить, пока найдешь способ их зарабатывать. И так как своей храбростью ты подарил мне сегодня добрых десять тысяч сестерций, выигранных в пари против Гнея Корнелия Долабеллы, то я тебя и искал, чтобы отдать тебе часть этого выигрыша, принадлежащего по праву тебе; ведь если я рисковал деньгами, то ты в течение двух часов ставил на карту свою жизнь.

Шепот одобрения и симпатии к этому аристократу, решившемуся войти в сношение с презренными гладиаторами, пробежал среди несчастных.

Спартак чувствовал себя тронутым актом предупредительности, оказанной столь знатным лицом ему, уже давно отвыкшему от доброго к себе отношения, и ответил Катилине:

– Очень тебе благодарен, славный Катилина, за твое благородное предложение, которого, однако, я не могу и не должен принять. Я буду обучать борьбе, гимнастике, фехтованию и в школе моего прежнего хозяина найду средства жить своим трудом.

Катилина нагнулся к уху Спартака, отвлекши внимание Требония, сидевшего по другую сторону от него, тем, что протянул ему свой бокал, приказав смешать велитернское с водой, и торопливо, еле слышно, прошептал:

– Ведь и я страдаю от ненависти олигархов, и я раб этого презренного и испорченного римского общества, и я – гладиатор среди патрициев, и я желаю свободы и… знаю всё…

И так как Спартак, вздрогнув, откинул голову назад, испытывая Катилину взглядом, тот продолжал:

– Я знаю всё и… я с вами… и буду с вами.

И затем, немного приподнявшись, он сказал более громким голосом, так чтобы все его услышали:

– Ради этого ты не откажешься от двух тысяч сестерций, заключенных в этом небольшом кошельке в таких красивых новых ауреях[34].

И Катилина протянул Спартаку изящный маленький кошелек, прибавив:

– Повторяю тебе: я не дарю их тебе – ты их заработал, они твои. Это твоя часть нашей сегодняшней добычи.

В то время как все присутствующие разразились почтительными похвалами и возгласами восхищения перед щедростью Катилины, последний взял в свою руку правую руку Спартака и пожал ее таким образом, что гладиатор вздрогнул.

– Теперь ты веришь, что я все знаю? – вполголоса спросил патриций фракийца.

Спартак, ошеломленный и не понимавший, откуда Катилина узнал некоторые тайные знаки и слова, вполне убедившись, однако, что Катилина действительно знал все, ответил ему на пожатие руки и, спрятав на груди – под тунику – данный ему кошелек, сказал:

– Я так взволнован и восхищен твоим благородным поступком, что не в силах достойно отблагодарить тебя, благородный Катилина. Но завтра, если ты согласен, я приду вечером в твой дом выразить всю мою признательность.

Спартак подчеркнул последние слова, сделав на них особое ударение и дав взглядом понять это патрицию, который, кивнув в знак согласия, ответил:

– В моем доме, Спартак, ты будешь всегда желанным гостем. А теперь, – прибавил он тотчас же, обратившись к Требонию и остальным гладиаторам, – разопьем чащу фалернского, если только эта конура может оказать гостеприимство фалернскому вину.

– Если моя бедная таверна, – сказала любезно Лутация Одноглазая, стоявшая сзади Катилины, – удостоилась чести принять в своих стенах такого знаменитого патриция, как ты, Катилина, то, конечно, необходимо, чтобы с помощью провидящих богов бедная Лутация Одноглазая нашла в своем погребе маленькую амфору фалернского, достойного стола Юпитера.

Говоря так, она поклонилась Луцию Сергию и вышла, чтобы принести вина.

– А теперь выслушай меня, Требоний, – обратился Катилина к бывшему ланисте.

– Я слушаю.

И в то время как гладиаторы молча поглядывали на Катилину и время от времени вполголоса обменивались между собою краткими замечаниями о гибкости его членов и необыкновенной силе его рук с выдававшимися узлами мускулов, Катилина тихим голосом заговорил о чем-то с Требонием.

– Понял, понял… Эзефор – банкир, контора которого находится близ угла, образованного Священной и Новой улицей, по соседству с курией Гостилия… – сказал Требоний.

– Правильно. Ты пойдешь туда, будто по своему почину, и намекнешь ему обиняком об опасности, которой он подвергнется в том случае, если будет настаивать на мысли вызвать меня к претору для немедленной уплаты ему пятисот тысяч сестерций, которые я ему должен.

– Понял, понял.

– Ты ему скажешь, что, вращаясь среди гладиаторов, услыхал разговоры о том, что несколько молодых патрициев, моих лучших друзей, преданных мне за мои подарки и благодеяния, собрали, без моего ведома конечно, отряд гладиаторов, чтобы сыграть с банкиром скверную шутку…

– Я понял… Катилина, и не сомневайся – все будет исполнено как следует.

Тем временем Лутация принесла фалернское вино; разлитое по чашкам, оно было сейчас же испробовано и найдено довольно хорошим, хотя и не настолько старым, как можно было желать.

– Как ты его находишь, славный Катилина? – спросила Лутация.

– Вино недурное.

– Оно времен консульства Луция Марция Филиппа и Секста Юлия Цезаря.

– Ему, значит, только двенадцать лет! – воскликнул Катилина, погрузившись при произнесении имен этих консулов в глубокую задумчивость.

Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально вертя оловянную вилку между пальцами, Катилина долгое время оставался безмолвным и неподвижным среди молчавших сотрапезников.

Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию руки, по вздувшейся большой вене, которая пересекала его лоб, в душе Катилины происходила страшная борьба и в мозгу роились грозные замыслы.

Катилина был по натуре человек необыкновенно искренний даже в своей жестокости; поэтому он не мог, даже при желании, скрывать бурю ужасных страстей, бушевавших в его груди, и они, как в зеркале, моментально отражались на его нахмуренном мужественном и мускулистом лице.

– О чем ты думаешь, Катилина? Что тебя так сильно огорчает? – спросил его наконец Требоний.

– Я думал, – ответил Катилина, по-прежнему вперив глаза в стол и судорожно вращая вилкой, – я думал о том, что в году, когда было налито в кувшин это фалернское вино, был предательски убит в портике своего дома трибун Ливий Друз, подобно тому как за немного лет до этого был убит трибун Луций Апулей Сатурнин, как еще ранее были зверски зарезаны Тиберий и Гай Гракхи, две величайших души, которые были украшением нашей родины. И всякий раз за одно и то же дело – за дело неимущих и угнетенных, и всякий раз одной и той же преступной рукой – рукой бесчестных аристократов.

И после минуты раздумья он воскликнул:

– И неужели написано в заветах великих богов, что угнетаемые никогда не получат покоя, что неимущие никогда не получат хлеба, что человечество всегда будет разделено на два лагеря – волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?..

– Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! – закричал могучим голосом Спартак, ударив кулаком по столу. Лицо его было искажено злобой и гневом.

Но так как Катилина вздрогнул и устремил на него взгляд, он тотчас же прибавил обычным спокойным голосом:

– Нет, высшие боги не должны были установить в своих заветах столь огромной несправедливости.

И снова наступило молчание.

Первым нарушил его Катилина, сказав голосом, полным сострадания:

– Бедный Друз!.. Я знал его… Молодой, с мужественной и благородной душой, одаренный высшими добродетелями, он стал жертвой предательства и убийства.

– И я его помню, – сказал Требоний, – когда он произносил свою речь в комициях и, снова предлагая аграрные законы, громя патрициев, говорил: «Какое благодеяние теперь можно еще оказать народу при вашей жадности, если вы не хотите дать ему даже эти пустяки?»

– И самым ярым врагом его, – сказал Катилина, – был консул Луций Марций Филипп, против которого народ в один прекрасный день восстал и убил бы его, без сомнения, если бы Друз не спас его, отведя в тюрьму.

– Но недостаточно быстро, и Филипп успел получить такой удар по лицу, что кровь у него брызнула из носа.

– Говорят, – подхватил Катилина, – что Друз, увидев это, воскликнул: «Это не кровь, а соус из дроздов!» – намекая на позорные кутежи, которым Филипп предавался каждую ночь, не зная никакой меры.

В то время как происходил этот разговор, в передней комнате шум и неприличные крики все усиливались соответственно количеству вина, которое было проглочено находившимися в ней пьяницами.

Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали гул голосов, кричавших хором:

– А, Родопея! Родопея![35]

При этом имени Спартак вздрогнул всем телом. Оно напомнило ему его Фракию, его горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного счастья! Сколько сладких и печальных воспоминаний!

– Добро пожаловать, добро пожаловать, прекрасная Родопея! – воскликнули разом десятка два этих пьяниц.

– Дадим ей пить, ведь она шла за этим, – сказал могильщик, и все столпились вокруг девушки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Букв.: «считающихся по головам» (лат.) – беднейший класс римских граждан. – Здесь и далее примеч. ред.

2

То есть римлян (по имени древнего италийского бога Квирина).

3

Пенула – широкий плащ; петаз, пилей – головные уборы; аболла – мантия без рукавов с застежкой на плече; стола, палла – длинные женские одеяния.

4

Триклиний – пиршественный зал или столовая в доме богатого римлянина.

5

«Не тронь меня, я римский гражданин» (лат.).

6

Локарий – человек, занимавший место для другого в театре или цирке.

7

Перечисляются одежды, характерные для разных классов римских граждан.

8

То есть черни. Туникатами называли бедняков, которые ходили в одной тунике, так как не имели средств купить тогу.

9

Центурион – командир центурии, отряд из ста всадников или пехотинцев.

10

Римский форум – площадь в центре Древнего Рима. Первоначально на Форуме размещался рынок, позже там стали проходить политические собрания.

11

Ликтор – должностное лицо, исполнявшее приговоры магистратов.

12

Фасция – символический знак власти, пучок прутьев, перевязанный ремнями, с воткнутыми в них топориками.

13

Комиции – римские народные собрания.

14

Митридат VI Евпатор (132–63 до н. э.) – царь греко-персидского государства Понт; неоднократно воевал с Римом.

15

Хламида – мужская верхняя одежда, как правило из шерстяной ткани.

16

Упоминаются события так называемой Югуртинской войны – конфликта между Римом и нумидийским царем Югуртой. Бокх I – царь Мавритании, пытавшийся наладить союзные отношения с Римом.

17

Самниум – область Италии к юго-востоку от Лациума, населенная самнитами, часто воевавшими с Римом.

18

Ланиста – учитель гладиаторов.

19

Ахерон – в греческой и римской мифологии одна из рек подземного мира.

20

Харон – перевозчик душ умерших через реки подземного мира.

21

Лорарий – человек, который убирал труп гладиатора с арены; его сопровождали двое служителей, представляющие соответственно бога царства мертвых Плутона и бога Меркурия, провожающего души в подземный мир.

22

Курия – здание, в котором происходили заседания Сената.

23

Квестор – здесь: служитель, проводивший следствие по уголовным делам.

24

Речь идет о бунтах.

25

Упоминается эпизод из истории Рима. В VII веке до н. э. трое братьев из рода Горациев представляли Рим в битве против братьев Куриациев из Альба-Лонга.

26

Тигран II Великий (140–55 до н. э.) – царь Армении.

27

Авгур – жрец, предсказывающий будущее по полету и поведению птиц.

28

Тюрьма для государственных преступников в северной оконечности Капитолия.

29

То есть в VI веке до н. э.

30

Законы двенадцати таблиц – древнейший римский свод законов (451–450 до н. э.).

31

В Древнем Риме было принято вкладывать в рот умершего монету, чтобы душа могла заплатить Харону за перевозку в загробное царство.

32

Как – мифический великан, сын бога Вулкана.

33

Беллона – римская богиня войны.

34

Аурея – римская золотая монета.

35

Имеются в виду Родопские горы – родина Спартака.