«Грант» вызывает Москву

– С момента, когда я проявила позорное малодушие, согласилась с мамой и осталась здесь, я уже не имею права рассчитывать на что-нибудь хорошее, – отчеканивая каждое слово, ответила Лиля.

– В городе остались не одна вы. Если вы думаете, что все остались, проявив малодушие или с подлыми замыслами, вы опасно заблуждаетесь, – сказал Шрагин, смотря в яростные и холодные глаза девушки.

– Вот, вот! – обрадовалась Эмма Густавовна. – Я говорю ей то же самое!

Лиля молчала, но Шрагин читал в ее взгляде безмолвный вопрос: «А почему вы остались?» И он подумал, что однажды на этот ее вопрос он ответит правду. Однажды, но не сейчас. И не всю правду. А теперь ее надо успокоить, дать ей хотя бы маленькую надежду.

– Я, как вы знаете, хожу на завод, – сказал Шрагин. – Но завод парализован, и это надолго. Зная это, я спокоен. И если вы внутренне будете уверены, что ни в какую подлую сделку с совестью не вступите, вы тоже будете спокойны. Это качество в наших условиях – оружие. А истерика – не что иное, как начало поражения. Подумайте над этим, Лиля, и вы увидите, что я не так уж неправ.

Шрагин вежливо пожелал женщинам спокойной ночи и ушел в свою комнату.

Глава 10

Первая встреча Шрагина с Григоренко состоялась в воскресенье на бульварчике возле пристани.

Согласно вступившей в действие схеме связи, их встречу охранял Федорчук. Он занимал наблюдательный пост со стороны города, и Шрагин все время видел его.

Шрагин и Григоренко сидели на скамейке, положив между собой на газетном листе хлеб и помидоры, – просто устроились два приятеля перекусить и отдохнуть в тени.

– Крепче всех чувствует себя Федорчук, – говорил Григоренко тихим, глухим голосом. – По-моему, очень у него удачно с бабой получилось…

– Избегайте давать свои оценки. Только факты, и как можно короче, – прервал его Шрагин.

Григоренко обиделся, замолчал. Потом продолжал говорить отрывистыми фразами. Из его рассказа Шрагин выяснил, что все товарищи – один похуже, другой получше – закрепились. Однако оставалось тревожным положение с работой. Товарищи спрашивали, следует ли просить работу через биржу труда. У Дымко откуда-то были сведения, будто всех, кто помоложе, биржа заносит в особый список для отправки в Германию.

– Откуда он это знает? – спросил Шрагин.

Григоренко улыбнулся:

– Опять же деваха одна есть, на бирже работает. Дымко с ней познакомился у Федорчука.

– Федорчук эту девушку тоже знает? – спросил Шрагин.

– Лучше ее знает Федорчукова… ну, как ее… ну, невеста, что ли, не знаю.

– Какое у Федорчука впечатление о ней?

– Я не спросил.

– Напрасно.

– Мне же о ней не Федорчук сказал, а Дымко.

– Что он сказал?

– Да он, вроде, пошутил, спросил: не стоит ли ему, как Федорчуку, боевую подругу завести?.. И сказал про эту самую… ну, девушку.

– Что он говорил о ней?

– Сказал, что лицом она хорошая, – чуть улыбаясь, ответил Григоренко. – Сказал, веселая, на все чихает.

– Вы ему никаких вопросов не задавали?

– Нет.

– Передайте Дымко мой приказ: он должен сблизиться с ней, все о ней выяснить – из какой семьи, почему осталась, что думает. В среду вечером мы опять встретимся по расписанию. Кстати, как у вас с работой? – спросил Шрагин.

– Думаю пока обойтись. Семья, в которой я живу, обеспеченная – кустари, одним словом. Хозяин ходил в городской магистрат, зарегистрировал там свою семью и меня тоже, сказал, что я его работник, и никаких вопросов по этому поводу не было.

– Осторожней, Григоренко, заметите малейшее осложнение – срочно устраивайтесь.

– Я все время начеку, Игорь Николаевич.

– Надеюсь на это. Ну, пора прощаться. До свидания.

Шрагин смотрел ему вслед, и на душе было неспокойно. Он думал о том, что его боевые товарищи уменье и опыт будут приобретать только теперь, когда борьба уже началась. А наука эта не простая: самая малая ошибка может стоить жизни. Вот тот же Григоренко. Сейчас он, вроде, не трусит, но он и не понимает, что в их положении осторожность – это совсем не трусость. Его придется учить еще и деловитости и даже умению говорить кратко и точно выражать свои мысли – для связного это очень важно… «Ну что ж, будем учиться все вместе», – подумал Шрагин, встал со скамейки и кружным путем направился домой. Некоторое время Федорчук в отдалении сопровождал его, проверяя, нет ли слежки.

Шрагин шел по пустынным улицам, уже затопленным сумеречной синевой, и думал, как удивительно устроен человек. И трех лет нет, как он по приказу партии оставил работу инженера-судостроителя и стал чекистом. Разве мог он подумать, что однажды окажется в этом занятом врагом городе и будет возглавлять здесь целую группу и вести тайное сражение? Но это случилось, и он уже работает. И работа, какой бы опасной она ни была, как всякая работа – к ней, оказывается, можно привыкнуть, и в ней есть свои рабочие будни…

Подходя к дому, Шрагин опять увидел генеральскую машину. Шофер спал, нахлобучив на нос пилотку.

Шрагин нарочно хлопнул дверью, когда входил, и тотчас из гостиной вышла Эмма Густавовна.

– А вот и наш Игорь Николаевич! – громко воскликнула она. – Заходите к нам хоть на минутку. У нас генерал Штромм.

Шрагин вошел в гостиную и увидел сидевшего в кресле генерала, сегодня он был в штатском. Ему было лет сорок пять, может быть, чуть больше. Крупное прямоугольное лицо, массивная фигура. Очевидно, близорук. Он разглядывал Шрагина, сощурив глаза.

– Добрый вечер, господин генерал, – с умеренной почтительностью сказал по-немецки Шрагин, остановившись посреди комнаты.

– Добрый вечер, добрый вечер, счастливый избранник, – с притворным недовольством басовито отозвался генерал, тяжело поднялся с кресла, подошел к Шрагину и протянул ему руку. – Штромм, Август, – четко выговорил он.

– Шрагин, Игорь.

– Шрагин? О! Мы оба на «с»? Простите, а как вы сказали имя?

– Игорь.

– Игор?

– Да.

– Таинственные русские имена, – покачал головой генерал. – Посидите с нами. Мне ведь придется докладывать моему родственнику и о вас. И вы тоже наш родственник, И-гор. – Генерал басовито рассмеялся.

Эмма Густавовна поставила перед Шрагиным кофе.

– Что же вы не спрашиваете, где ваша Лили? – с противной интонацией спросила она.

– Я ошеломлен знакомством с живым немецким генералом, – улыбнулся Шрагин.

– Вы предпочли бы знакомиться со мной – мертвым? – громыхнул генерал своим басовитым смехом.

– Лили валяется в постели, – сказала Эмма Густавовна. – У нее страшная мигрень. Позовите ее, может быть, все-таки она выпьет кофе?

Шрагин встал и, извинившись перед генералом, прошел в комнату Лили. Она ничком лежала на диване.

– Лиля, что с вами? – тихо спросил Шрагин.

Она вскочила, села и удивленно уставилась на Шрагина.

– Ах, это вы, – с облегчением сказала она. – Страшный сон видела, б-р-р! Он все еще там?

– Мама хочет, чтобы вы показались, – сказал Шрагин.

– Он вызывает у меня тошноту. Я не пойду. Скажите, мигрень, и она не хочет портить всем настроение.

– Мигрень так мигрень, – сказал Шрагин и ушел в гостиную.

– Какая прелесть, какая прелесть! – гудел генерал. – Послушайте, И-гор, я только сейчас узнал, что ваша жена пианистка. Это же прелесть! Она просто обязана угостить нас Бетховеном.

– У нее, господин генерал, страшная головная боль, и с этим нельзя не считаться, – мягко сказал Шрагин.

– Немецкий генерал не должен ни с чем считаться, – заявил Штромм почти серьезно.

– Но вы же еще и человек и к тому же родственник, – улыбнулся Шрагин.

– Поймал, черт побери! Капитулирую перед мигренью. Хо-хо-хо! Садитесь, И-гор, и примите сердечный привет от Вильгельма фон Аммельштейна, вашего… гм… кто же он вам приходится? – но соображу, хо-хо-хо, но в общем это достойнейший и… – генерал поднял палец, – богатейший человек. Я ему звонил по телефону, рассказал о моем визите в ваш дом. Он так разволновался, что стал заикаться. Говорит, что сегодня у него первая за многие годы настоящая радость – он узнал, что не один на Земле. Надеюсь, вы понимаете, чем это пахнет?

– Не совсем… – ответил Шрагин.

– Боже, что с вами сделали коммунисты? Он не понимает, что для него означает, если богатейший фон Аммельштейн признает в нем родственника!

– Расскажите нам, что нового, – вмешалась Эмма Густавовна.

– Нового? – Генерал поднял брови. – Ни-че-го. Меня лично интересует только одна новость – падение Москвы. И это случится, можете быть уверены. – Он обратился к Шрагину: – Мне сказали, что вы работаете на верфи. Как там у вас дела?

– Пока еще никак, – ответил Шрагин.

– Что же это дремлет наш дорогой адмирал Бодеккер? Он же прославленный администратор верфей рейха.

– Завод разрушен, работа предстоит гигантская. Рабочих нет, инженеров нет, – вздохнул Шрагин. – А между тем как хочется работать…

– Вот это прекрасно! – воскликнул генерал. – Ваш ответ я сегодня же включу в сводку. Я не устаю всем твердить, что для русских главное счастье – работа и, если мы обеспечим их работой и приличным жалованьем, они станут могучей опорой рейха. Верно?

– Да, мы любим работать.

– Слушайте, И-гор, значит, вы поддерживаете мою мысль?

– Сделать это, однако, не так просто. Для этого нужно немедленно начать восстанавливать все, что разрушено, – с достоинством и сдержанно отвечал Шрагин, решив раз и навсегда принять этот тон для бесед с генералом.

– Согласен, – кивнул Штромм. – Но огромное количество ваших людей мы вывезем в Германию, в Польшу, во Францию. Люди, которые хотят работать, нам нужны везде. Уверяю вас, никто без работы не останется. Ведь вы инженер? С Бодеккером не познакомились? Я вас отрекомендую.

– Спасибо, мы уже знакомы. К тому же не в моих правилах пользоваться протекцией.

– Мне бы хотелось узнать, И-гор: вы остались сознательно? – продолжал генерал.

– Как вам сказать? Бессознательно поступают только животные.

– Хо-хо! Замечательный ответ!

– Это безобразие, – врезалась в разговор Эмма Густавовна. – Как только сойдутся двое мужчин, они сразу начинают говорить о деле и никого больше не хотят замечать. Я прошу вас, генерал, рассказать, как там у вас сейчас в Германии.

– Как? Изумительно, милейшая фрау Реккерт, и-зу-ми-тельно! Нам, живущим в эту эпоху, будут завидовать все будущие поколения. И все это фюрер, фюрер и еще раз фюрер. Он, фрау Реккерт, подумал и о вас. Мой рейхсминистр, когда я уезжал сюда, сказал мне: «Фюрер озабочен судьбой осевших там немцев». Слышите, фрау Реккерт? Фюрер озабочен вашей судьбой!..

Шрагин наблюдал генерала с огромным любопытством, и одновременно его мозг фиксировал все, что могло пригодиться для дела.

– Да, господа, – разглагольствовал генерал. – Новая Германия уже родилась и идет к великому будущему. Конечно, еще не околело поколение чистоплюев, еще барахтаются где-то бывшее чиновничество и бывшие плутократы. Но мы всю эту мразь уничтожим, смею вас уверить! Вот, рассчитаемся с русскими, с англосаксами и потом одним ударом окончательно очистим воздух Германии от испражнений прошлого! Пардон, фрау Реккерт! – Он даже извинение выкрикнул, как команду на плацу. Затем медленно обернулся к Шрагину и сказал напыщенно: – И я хочу вас, молодой человек, предупредить: любите вы работу или не любите – это все-таки не главное. Ваша судьба зависит от того, поймете ли вы величие фюрера и новой Германии. Если нет, вас растопчет сама история, запомните это.

– Я уже сейчас все это прекрасно понимаю, – твердо и убежденно ответил Шрагин.

– Тогда хайль Гитлер! – неожиданно гаркнул генерал и выбросил вперед руку.

Шрагин, чуть помедлив, тоже поднял руку и негромко произнес:

– Хайль… Гитлер!

– Браво, И-гор! Вы первый русский, который передо мной приветствовал гений фюрера…

Эмма Густавовна снова попыталась увести разговор от политики, которая ее всегда пугала. Она попросила описать, как выглядит ее родственник фон Аммельштейн. И вдруг генерал Штромм снова закричал:

– Кстати, вот и ваш родственник, фрау Реккерт, тоже непозволительно долго воротил нос в сторону. Когда я женился на его племяннице, я, естественно, вошел в его дом. Бывало, придем с женой в гости. Я – хайль Гитлер! А он – здравствуй, дорогой мой друг. Я все понимал и с опаской для себя терпеливо смотрел, что будет дальше. И только когда мы прибрали к рукам Австрию, Чехию, Польшу, Францию и я однажды пришел в его дом и сказал «Хайль Гитлер!», он, наконец, ответил тоже: «Хайль Гитлер!» И тогда я обнял его и сказал: «Слава богу, теперь мы действительно родственники». Но разве я могу забыть, что он признал фюрера только после того, как фюрер подарил ему Европу? Вот он, генерал кивнул на Шрагина, – даже он понял все гораздо раньше…

Вскоре генерал уехал. Прощаясь, он сказал Эмме Густавовне, чтобы она не опасалась никаких притеснений со стороны оккупационных властей.

– Все, кто нужно, мною предупреждены, – сказал он. – Однако я и мои друзья оставляем за собой право ходить к вам в гости. И вы уж поймите, пожалуйста, нас, попавших на чужбину. Дли нас ваш дом как остров в черном океане.

– Прошу вас, не стесняйтесь, – лепетала Эмма Густавовна.

Генерал поцеловал ей руку.

– Ради бога, не провожайте меня, – сказал он. – Я уже чувствую себя здесь как дома.

Хлопнула наружная дверь, взревел мотор автомобиля, и все стихло.

Эмма Густавовна смущенно смотрела на Шрагина.

– Все-таки это ужасно! – проговорила она устало. – Мне иногда кажется, что я вижу все это во сне.

Глава 11

Зина – так звали девушку, работавшую на бирже, – воспитывалась в детдоме. После окончания детдомовской семилетки она приехала в этот город, стала работать уборщицей в больнице и сразу же поступила в школу медсестер. Кончить школу помешала война.

Зина пошла в военкомат, пыталась попасть в армию, но вместо этого ее отправили на рытье оборонных сооружений. Так она остались в городе.

На бирже, куда устроилась Зина, было два начальника: один – немецкий, недосягаемый для Зины, хмурый немец с искусственным стеклянным глазом – господин Харникен; другой – русский, в недавнем прошлом заведующий городской баней, Прохор Васильевич, который принял Зину на работу и звал ее теперь не иначе, как дочка. А Зина за глаза называла его Легавым – за то, что он самым непонятным образом чуял, когда приближался господин Харникен. Тогда у него сразу поднималось ухо, он весь преображался, вскакивал из-за стола, втягивал живот и преданно смотрел на дверь. Именно в этот момент и появлялся немецкий директор.

– Встать! – кричал Легавый и уже тихо и почтительно произносил: – Здравствуйте, господин Харникен.

Немец кивал головой и торжественно проходил в свой кабинет.

В первые дни Зина не очень-то задумывалась над тем, что произошло. Но все же скоро она поняла, что и с ней и со всем городом случилось огромное несчастье. Работая на бирже, она раньше других узнала, что немцы готовят отправку работоспособных горожан в Германию. «Их там, как рабов, будут продавать», – сказала Зине Вера Ивановна, пожилая женщина, в прошлом учительница, а теперь такая же, как Зина, учетчица.

Каждый вечер на бирже появлялись гестаповцы. Зину пугала их черная тараканья форма с черепами на рукавах. Легавый вываливал перед ними на стол учетные карточки, и гестаповцы долго рылись в них. Какие-то карточки они забирали с собой, и после этого Легавый брал к себе регистрационную книгу и вычеркивал из нее несколько фамилий. «Этих уже можно считать покойниками», – говорила тогда Вера Ивановна.

Однажды утром Легавый подозвал к себе Зину:

– Когда видишь, что пришел еврей, а пишет в карточке, что он русский, подай мне сигнал. Подойди ко мне вроде за справкой и скажи, – приказал он.

Вера Ивановна, узнав о приказе Легавого, сказала Зине:

– Если ты это сделаешь, станешь убийцей.

Но Зина и не собиралась выполнять этот приказ.

После работы она забегала домой, надевала свое единственное выходное платьице – синее в белую полоску – и шла, как она говорила, на люди. Она просто болталась по городу и смотрела во все глаза, что делается вокруг.

И вот однажды в воскресенье, когда она стояла на углу возле рынка, кто-то тихо позвал ее:

– Зина, это ты?

Она обернулась и увидела девушку, вместе с которой работала в больнице.

– Юлька! Здравствуй! – обрадовалась Зина. Они обнялись, будто были подругами. А на самом деле тогда в больнице они мало знали друг друга.

– Познакомься, это мой муж, – сказала Юля и за руку подтащила стоявшего поодаль плечистого парня с добродушным улыбчивым лицом.

– Саша, – сказал он и так сжал руку Зины, что она вскрикнула.

– Ты что тут делаешь? – спросила Юля.

– Я? Ничего. Гуляю, – беспечно ответила Зина.

– Работаешь? Учетчица на бирже? Зина махнула рукой:

– Лишь бы зарплата да карточки. А ты где?

– О! У меня должность самая ответственная, я жена своего мужа, – весело сказала Юля.

– Она замечательная жена, – засмеялся Саша и, обняв Юлю, прижал к своей огромной груди. И шепнул: – Позови ее в гости…

– Сашка, люди кругом, – сказала Юля, высвобождаясь из объятий мужа.

Зина смотрела на них с завистью.

– Чего смотришь так? Завидуешь? В одночасье устроим, – рассмеялась Юля и серьезно спросила: – Ты что собираешься делать?

– Ничего.

– Идем к нам, попьем чаю, поговорим.

Чай был необыкновенно вкусный, с вареньем, с мягкими домашними коржиками. За столом разговаривали о чем угодно. И том, как варить кисель из давленого винограда. Как смешно немцы, не зная русского языка, пытаются говорить с нашими. Что на рынке появился какой-то свихнувшийся старик, который, как увидит немца, становится руки по швам и во все горло поет «Боже, царя храни»…

Стало темнеть. Юля занавесила окна и зажгла керосиновую лампу под зеленым стеклянным абажуром. За столом стало еще уютнее. Зина с тоской подумала, что ей надо уходить, – приближался комендантский час, и она окажется в своей комнатушке, где даже света нет никакого.

В окно дважды отрывисто стукнули по раме.

– Серега, беспризорник наш! – воскликнул Саша и пошел открывать дверь.

Гостя усадили рядом с Зиной. Уголком глаза она видела его худое и, как ей показалось, усталое лицо.

– Думаю, дай хоть на минутку загляну до комендантского часа, – говорил гость сипловатым тенорком. – А главный расчет – хоть немного подзаправиться на сон грядущий.

– Ты у нас всегда на учете, – смеялась Юля, ставя перед Сергеем тарелку с вареной картошкой, политой подсолнечным маслом. Он съел эту картошку в одну минуту и принялся за чай. Делал он все стремительно, успевая, впрочем, участвовать в разговоре.

И вдруг он будто только сейчас обнаружил, что рядом с ним сидит незнакомая девушка, хотя Федорчук еще в передней шепнул ему, какая у них полезная гостья и что надо завязать с ней знакомство.

– А я же вас и не знаю. Как вас зовут? – спросил он Зину.

– Ну и люди мы! – спохватилась Юля. – Забыли познакомить. Это Зина.

– Стало быть, Зина? – спросил Сергей. – А я Сережа.

– Знаю, – сказала Зина и засмеялась.

Скоро пришлось уходить. Саша шутливо приказал Сергею проводить Зину до дому:

– Головой отвечаешь мне за нее…

Они быстро, почти бегом шли по улице – приближался комендантский час. Сергей вел Зину под руку, и это ее смущало и сковывало. Она вообще не любила и не умела ходить под ручку. И разговор у них не получался.

– А чего это Саша зовет вас беспризорником? – спросила Нина.

– Согласно анкете, я из детдома.

– И я тоже, – удивилась и обрадовалась Зина.

– Сестричка, значит? – Сергей сжал ее локоть. – Мне другой раз кажется, что каждый второй прошел через это.

– А я ни одного нашего еще не встречала, – сказала Зина. – Разве только одну подружку, еще до войны.

Они подошли к дому Зины, попрощались церемонно за руку, и Зина прошмыгнула в калитку.

После этого они стали встречаться каждый день. Сергей приходил к бирже к концу рабочего дня, встречал Зину, и они шли гулять. Они вспоминали каждый про свой детдом, и все у обоих было похоже. Но Зина начала бояться Сергея. Ее настораживала его порывистость. Однажды, когда они прощались возле ее дома, он схватил ее неловко за шею и пытался поцеловать. Она уперлась ему в грудь локтем и нечаянно очень больно ударила его головой в подбородок. Он сразу отпустил ее и, потрогав подбородок, сказал мрачно:

– Зубы, кажется, целы, и то хорошо. Спокойной ночи. – И ушел.

Зина боялась, что их знакомство на том и оборвется.

Но как раз в это время Дымко получил приказ Шрагина сблизиться с Зиной. Да и без этого он не оборвал бы с ней знакомства – сам понимал, как может это пригодиться для дела. И наконец девушка ему попросту все больше нравилась. Словом, на другой день Сергей как ни в чем не бывало ждал ее у биржи. В этот раз он был молчалив и задумчив. «Обижается», – решила Зина. Но он вдруг сказал, решив, не откладывая, выяснить, способна ли Зина оказать помощь:

– У меня, сестренка, компотное положение с работой.

– На учете у нас стоишь? – спросила она.

– Нельзя, сестрица, могут упечь в Германию за здорово живешь. Уж больно возраст у меня для них нужный.

Зина молчала, она знала, что опасения Сергея основательны. Последнее время Легавый завел специальную регистрацию безработных мужчин, которым меньше тридцати лет. Сказал при этом, скалясь желтыми зубами: «Экскурсанты – поедут Европу глядеть…»

– А нельзя там у вас сварганить какую-нибудь справку? – осторожно спросил Сергей. – Ну, что предъявитель сего работает там-то и там-то и чтобы печать с подписью?

– Нельзя, – ответила Зина. – Нас каждый день стращают, и начальство за каждым бланком в три глаза смотрит.

– Мельчает, я вижу, наше детдомовское племя, – вздохнул Сергей. – Да если бы меня кто из своих детдомовских попросил на стену влезть, я бы в один миг…

– Нельзя, – строго повторила Зина и уже мягче добавила: – Не могу, Сережа.

– На нет и суда нет, – весело сказал Сергей. – Спасибо этому дому, пойдем к другому.

– Никто тебе этого не сделает, – будто испугавшись, сказала Зина.

– И даже директор биржи? – спросил Сергей.

– Легавый-то? И не думай даже. Он тебя в два счета в тюрьму отправит.

– Тогда табак мое дело, – вздохнул Сергей и сжал ее локоть. Они снова шли под ручку, Зина к этому уже начинала привыкать.

На другой день Зина все время думала о справке для Сергея. Но стоило ей поднять взгляд, как она натыкалась на водянистые глаза Легавого, и у нее сразу начинали дрожать руки, будто она уже подделала эту страшную справку и Легавый знает об этом.

Вера Ивановна спросила ее:

– Зина, у тебя что-нибудь случилось?

Зина вздрогнула и, взяв себя в руки, спокойно сказала:

– Что может со мной случиться, разве что влюблюсь?

– Ну, это не беда, – улыбнулась Вера Ивановна. – Хотя, вроде, и не время.

– Почему это не время? – задорно спросила Зина, чтобы отвлечься от своего страха. – «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», – тихонько пропела она.

– Эй, дочка! Может, ты лясы будешь дома точить, а тут надо работать! – крикнул из своего угла Легавый…

В этот день, когда Зина вышла из здания биржи, Сергея на обычном месте не оказалось. Она встревожилась. Часа два бродила по городу, думая о том, что могло с ним случиться, и, не выдержав характера, пошла к Юле.

Юля сразу увидела, что Зина встревожена. Обняла ее за плечи, ввела в дом, посадила за стол, поставила перед ней стакан чаю и сама села напротив нее.

– Что с тобой? Ты лучше скажи, легче будет. Зина молчала и не притрагивалась к чаю.

– Что-нибудь с Сергеем?

– Ты не знаешь, где он? – не выдержала Зина.

– Они с Сашей пошли куда-то насчет работы, ведь Сергея твоего могут запросто угнать в Германию.

– Почему это моего? – фыркнула Зина.

– Ну, нашего, все равно, – тихо произнесла Юля и, вздохнув, добавила: – Чудесный он парень. Поженились бы, стало бы вам обоим легче в этом аду. Знаешь, как хорошо, когда рядом верный человек!..

Зина вспыхнула, уже готова была защититься грубой шуткой, но не сделала этого, промолчала и тут же ушла.

Назавтра Сергей был на месте, и Зина так обрадовалась, увидев его, что, сама того не заметив, побежала к нему, но, не добежав немного, вдруг испугалась своего порыва, остановилась и стояла как вкопанная, пока Сергей сам не сделал к ней несколько шагов.

Они пошли уже привычным им маршрутом, по тихим маленьким улочкам, минуя центр города.

– Я знаю твой вчерашний разговор с Юлей, – сказал Сергей.

– Какой еще разговор? – спросила Зина, холодея.

– Какой, какой… Ну, что скажешь?

– Ей и скажу при случае, – тихо ответила Зина.

Они некоторое время шли молча, и вдруг Сергей сказал:

– Правда, Зина, давай жить вместе. Ей-богу, веселее будет.