«Путь Тьмы»

«Помнишь?» – спросило существо, и теперь в его голосе звучала нежность, почти грусть, та особая грусть тех, кого долго игнорировали, отвергали, говорили, что их не существует, хотя они всё время были рядом, просто их не хотели видеть. – «Помнишь, каким ты был до того, как тебя научили быть „хорошим“? До того, как родители сказали, что так себя вести нельзя, что культурные дети не дерутся, что нужно быть послушным?» До того, как школа объяснила, что нужно быть удобным, не высовываться, не задавать неудобных вопросов? До того, как общество внушило, что агрессия – это плохо, сила – это опасно, а настоящий человек должен быть мягким, податливым, принимающим? До того, как духовность сказала своё последнее слово: сила – это эго, любовь – вот истинный путь?»

Я помнил, и это воспоминание было болезненным, как боль от возобновления кровообращения в затекшей ноге. Было время, когда я мог сказать «нет», и это «нет» не требовало объяснений, извинений, оправданий. Когда я мог защитить своё пространство, свои границы, своё право быть таким, какой я есть, а не таким, каким меня хотят видеть другие. Когда я мог постоять за себя, не чувствуя при этом вины за то, что я недостаточно духовен, недостаточно любящий, недостаточно принимающий. Когда сила была просто силой, а не чем-то, что нужно скрывать, трансформировать или исцелять.

Потом пришло воспитание – долгое, настойчивое, последовательное воспитание, которое учило меня быть удобным для других и неудобным для самого себя. Родители со своим «нельзя так себя вести». Школа со своим «будь как все». Общество со своим «агрессия – это плохо». И наконец, духовность, которая стала последним гвоздём в крышку гроба моей силы: «Сила – это эго, любовь – вот истинный путь». И я поверил, потому что очень хотел быть хорошим, правильным, духовным человеком. Я думал, что если спрячу свою силу достаточно глубоко, то стану лучше, чище, светлее.

И я спрятал свою Силу. Так глубоко, что забыл, где спрятал. Так глубоко, что начал верить, будто её никогда и не было.

«Ты меня боишься?» – спросило существо, и в этом вопросе не было ни вызова, ни угрозы, только искренний интерес, как у психолога, который действительно хочет понять, а не просто отработать свой сеанс.

«Да», – признался я, и это признание принесло мне облегчение, потому что на пути тьмы, как я уже начал понимать, нет смысла лгать, здесь ложь видна так же отчётливо, как грязь на белом снегу. «Я боюсь, что если впущу тебя обратно, то стану тем, от чего бежал всю свою сознательную жизнь. Агрессивным, жестоким, опасным для окружающих, неуправляемым». Я боюсь, что вся моя духовная работа, все эти годы медитаций, практик, ретритов, книг, учителей окажутся напрасными, если я снова стану… таким, каким был до того, как решил встать на этот путь».

Существо засмеялось – не злобно, не насмешливо, а скорее с пониманием того, кто тысячу раз слышал эту историю от тысячи разных людей, спустившихся в бездну, и каждый раз история была одна и та же, потому что страхи у всех одинаковые, отличаются только детали.

«Я понимаю твой страх, – сказало оно, и в голосе прозвучала такая мягкость, что мне стало неловко за свои предубеждения. – И знаешь что? Он обоснован. Но ты путаешь меня с тем, во что я превратился за долгие годы отрицания, изгнания, отвержения. Посмотри на меня внимательнее, без шор своих духовных убеждений. Я выгляжу как монстр, да? С клыками, когтями, горящими глазами? Знаешь почему?»

Я молчал, потому что не знал, потому что всё, чему меня учили, говорило о том, что демоны именно такие – тёмные, опасные, те, от кого нужно защищаться светом, любовью, правильными мантрами.

«Потому что ты сделал меня монстром, – продолжило существо, и в его голосе не было обвинения, только констатация факта, как врач констатирует диагноз, не радуясь и не печалясь, а просто называя вещи своими именами. – Когда ты отделил меня, когда решил, что я – зло, которое нужно изгнать, трансформировать, исцелить, я не исчез, как ты надеялся, как тебя учили духовные книги. Я остался здесь, в темноте, в этой бездне, куда ты прыгнул сегодня». Остался без твоего осознания, без твоего принятия, без твоей любви, о которой ты так много говорил на семинарах, но которую применял избирательно – только к тому, что считал правильным, светлым, духовным. И я темнел. Мутировал. Искажался. Я становился именно тем монстром, которого ты боялся с самого начала, – не потому, что я такой по своей природе, а потому, что отвержение превращает любую силу в уродство, потому что то, что отрицается, уходит в тень и там, без света осознания, превращается в свою карикатуру.

Существо подошло ближе, и я почувствовал исходящий от него жар – не обжигающий, а согревающий, как жар от хорошей печи зимним вечером. И я увидел – точнее, почувствовал, – что под этой чудовищной оболочкой, под клыками и когтями, живёт что-то совсем другое, что-то чистое, первозданное, что-то такое, без чего я был лишь половиной себя, красивой, духовной, светлой половиной, которая парит в облаках и рассуждает о высоких материях, но не может ступить на землю, потому что у неё нет корней, нет основания, нет той силы, которая удерживает дерево в земле, когда дует ветер.

«Кто ты на самом деле?» – спросил я, и в моём вопросе прозвучала готовность услышать правду, какой бы она ни была.

«Я – твоя способность занимать своё место в мире, – ответило существо, и голос его стал почти торжественным, как у священника во время важной части службы. – Я – твоя граница между тобой и другими, та самая граница, которую тебя учили размывать во имя безусловной любви и единства. Я – твоё право сказать „нет“ без объяснений, без извинений, без страха показаться плохим, эгоистичным, бездуховным». Я – та сила, которая не даёт тебе стать тряпкой, об которую все вытирают ноги, думая, что ты принимаешь это из любви, хотя на самом деле ты просто не можешь себя защитить. Я – не агрессия по отношению к миру, не желание кого-то подавить или победить, я – защита твоего права быть в этом мире, занимать своё место, не извиняясь за сам факт своего существования».

«Но меня учили, что это эго», – слабо возразил я, хотя внутри у меня уже что-то таяло, какие-то старые убеждения трещали по швам, как лёд на реке весной.

«Конечно, учили, – усмехнулось существо, и в этой усмешке было столько понимания человеческой природы, что мне стало почти стыдно за свою наивность. – Знаешь почему? Потому что послушные овцы не бунтуют. Послушные ученики не задают учителю неудобных вопросов. Послушные прихожане не требуют от священника объяснений, почему он проповедует одно, а живёт по-другому. Послушные сотрудники не просят повышения зарплаты». Подавите в человеке силу, скажите ему, что его естественная способность защищать себя – это эгоизм, его право говорить «нет» – это жестокость сердца, его сила – это духовная незрелость, и он сам загонит себя в угол, сам заткнёт себе рот, сам свяжет себе руки и будет думать, что это духовный рост, что это путь к просветлению, что это любовь».

Я слушал, и что-то внутри меня начинало пробуждаться – не сила в чистом виде, а скорее злость, здоровая, правильная злость, но не на существо передо мной, а на всех тех учителей, книги, семинары, системы, которые учили меня отрекаться от этой части себя, которые говорили, что настоящая духовность – это безграничность, растворение в другом, отсутствие своих потребностей, своего пространства, своего права сказать: «Стоп, дальше моё, не лезь».

«Все эти годы, – продолжало существо, и теперь в его голосе слышалось не только понимание, но и что-то похожее на боль, на печаль того, кто видит, как люди причиняют себе вред, думая, что делают себе добро, – ты думал, что становишься лучше, отрицая меня. Что ты растёшь духовно, подавляя свою способность быть сильным. Что ты идёшь к просветлению, размывая все свои границы. Но взгляни честно, что с тобой стало за эти годы. Ты улыбаешься людям, которые используют тебя как бесплатный ресурс. Ты прощаешь тех, кто снова и снова наступает на одни и те же грабли твоих границ. Ты «принимаешь» ситуации, которые давно пора изменить или из которых давно пора уйти. Ты превратился в духовную тряпку с нимбом над головой. И называешь это путём к просветлению».

Его слова ранили, потому что были правдой, той самой правдой, от которой я бежал на вершину духовности, надеясь, что там, в свете, в любви, в принятии, я её не увижу. Но правда, как оказалось, видна отовсюду, если у тебя хватает смелости посмотреть.

Я вспомнил все те случаи, когда я проглатывал обиду и называл это практикой прощения, когда терпел неуважение и называл это безусловной любовью, когда позволял нарушать свои границы и называл это служением, и каждый раз я чувствовал себя таким правильным, таким духовным, таким просветлённым – и в то же время таким мёртвым внутри, как будто часть меня умирала с каждым таким проявлением «духовности».

«Что мне делать?» – спросил я, и в моём голосе слышалась усталость от многолетней игры в святость.

«Впусти меня обратно, – сказало существо, и в этой простоте было столько мудрости, что я удивился, почему не слышал этого раньше от всех своих духовных учителей. – Не как монстра, которого нужно контролировать, держать в узде и использовать только в крайних случаях. Как часть себя, которая имеет такое же право на существование, как и все остальные части. Я не прошу тебя стать агрессивным хамом, который расталкивает всех локтями. Я прошу тебя перестать быть беспомощной жертвой, которая улыбается своим мучителям». Я не прошу тебя нападать на мир. Я прошу тебя научиться защищать себя в этом мире, иметь право на своё место, на свой голос, на своё «нет», которое означает «нет», а не «может быть, если ты будешь настаивать».

Оно протянуло лапу, и я увидел, что когти втянулись, а под мощной лапой показалась обычная человеческая рука, моя рука, просто та её часть, та её функция, которую я запретил себе использовать много лет назад.

«Когда ты интегрируешь меня, – продолжило существо, и его голос стал мягче, почти нежным, – я перестану выглядеть как монстр. Я просто стану твоей здоровой способностью говорить «нет», защищать свои границы, отстаивать своё пространство, занимать своё место под солнцем. Я стану твоим правом быть сильным, не извиняясь за это и не оправдываясь тем, что это якобы эгоизм. Я стану основой, фундаментом, на котором твоя духовность перестанет быть воздушным шаром, сдуваемым первым же порывом реальности, и станет настоящим деревом – с корнями, глубоко уходящими в землю, и кроной, тянущейся к небу».

Я протянул руку. Медленно, потому что всё ещё боялся. Но уже понимал, что этот страх – не мудрое предостережение, а последняя попытка старых убеждений удержать меня в привычной слабости, которую я так красиво называл силой духа.

Когда наши руки соприкоснулись – моя и его, а точнее, моя и моя, потому что это была встреча двух моих частей, так долго разделённых, – я почувствовал, как что-то горячее, живое, первобытно сильное возвращается в моё тело, возвращается домой после долгого изгнания. Это не захватывало меня, не подчиняло себе, как я боялся, – это просто возвращалось на своё законное место, как река возвращается в своё русло после половодья. Это опускалось в живот, тяжёлое и горячее, как слиток металла. Оно укоренялось в ногах, придавая им вес, основу, способность крепко стоять. Оно поднималось по позвоночнику, выпрямляя его, возвращая мне право стоять прямо, не сгибаясь под тяжестью чужих ожиданий. И с каждым мгновением я чувствовал себя всё более цельным, всё более настоящим, всё более живым, как будто кто-то включил свет в комнате, где я так долго жил в полумраке, думая, что это нормально.

Существо начало растворяться, но не исчезать – оно просто становилось частью меня, переставало быть отдельным существом и становилось тем, чем было всегда, – моей силой, моей способностью защищать себя, моим правом на существование без извинений.

«Помни, – сказало оно напоследок, и голос его звучал уже внутри меня, а не снаружи, как напоминание, которое я оставил себе на будущее, – святой без силы – это не святой, это жертва, которая гордится своей беспомощностью и называет это смирением. Настоящая святость включает в себя способность защищать святое, а для этого нужны клыки, нужна сила, нужна способность сказать «нет» тому, что разрушает, что топчет, что использует. Не для нападения – для защиты». Не для того, чтобы подавлять других, а для того, чтобы уважать себя».

И тогда я понял с ясностью, не требующей доказательств: демон с самого начала был ангелом, просто ангелом с клыками, ангелом, который умеет защищать, а не только любить. Я просто не впустил его в дом, и он столько лет стоял за порогом, превращаясь во тьме в то, чего я боялся, – не по своей природе, а из-за того, что я его отверг.

Я встал – впервые за долгие годы духовной практики я почувствовал себя не бестелесным существом света, парящим где-то над жизнью в медитативном блаженстве, а человеком, самым обычным человеком, у которого есть земля под ногами, твёрдая земля, которая держит его, у которого есть сила в животе, не агрессия, а именно сила, та самая, которая позволяет стоять прямо, у которого есть право занимать своё место в мире, не извиняясь за то, что он дышит, ест, занимает пространство, имеет потребности, хочет чего-то для себя.

Тьма рядом со мной засмеялась – тепло, почти с материнской гордостью, как смеётся мать, когда видит, что её ребёнок наконец сделал первый шаг и больше не нуждается в постоянной поддержке, хотя поддержка всё равно будет, но уже другая.

«Видишь? – сказала она, и в её голосе прозвучало что-то похожее на удовлетворение от хорошо выполненной работы. – Я же тебе говорила. Здесь не живут монстры, которых нужно победить светом и любовью. Здесь живут части тебя, которые ждут возвращения домой, ждут признания, принятия, интеграции. И каждая встреча – это не падение в бездну деградации, как ты боялся, а восстановление целостности, возвращение того, что было отнято, забыто, отвергнуто».

Я кивнул, потому что слов не было, да они и не нужны были. Путь только начинался, я это понимал, впереди были другие встречи, другие части меня, отвергнутые на пути наверх, к свету, к святости, к тому образу духовного человека, который оказался слишком узким, слишком правильным, слишком мёртвым, чтобы вместить всю полноту жизни.

Но первый шаг был сделан. Я встретил свою силу и перестал её бояться. Я понял, что можно быть духовным и иметь границы, можно любить и говорить «нет», можно быть святым и не быть тряпкой, об которую все вытирают ноги, думая, что ты принимаешь это из безусловной любви, хотя на самом деле ты просто боишься показаться плохим.

И самое смешное, что сейчас, стоя на дне пропасти с возвращённой силой, я чувствовал себя более духовным, чем за все те годы, когда парил на вершине, излучая свет и подавляя всё, что казалось недостаточно светлым, недостаточно любящим, недостаточно правильным.

Может быть, настоящая духовность начинается не с восхождения к свету, а со спуска во тьму, с готовности встретиться со всем, что есть в тебе, не только с красивым и правильным, но и с тем, что культура называет тёмным, низменным, животным, а на самом деле является просто человеческим, просто живым, просто настоящим.

«Откройте дверь. Примите дары»

Глава 2. Гнев как священный огонь

«Святой, который никогда не злился и никогда по-настоящему не любил»

После встречи с моей силой – той частью меня, которая так долго жила в изгнании и превратилась в монстра только потому, что я сам сделал её монстром своим отрицанием, – я почувствовал, что во мне что-то изменилось, причём изменилось не на уровне красивых инсайтов, которые рождаются на ретритах и умирают в первый же день возвращения к обычной жизни, а на уровне тела, которое не умеет лгать. Ноги стали крепче стоять на земле, как будто я вспомнил, что имею право стоять здесь, на этой планете, занимать своё место, не извиняясь за сам факт своего существования. В животе появилось что-то новое – не тревога, которая жила там столько лет, свернувшись калачиком, а огонь, пока тихий, тлеющий, но живой, настоящий, такой, от которого можно зажечь свечу или сжечь мост, в зависимости от того, как с ним обращаться.

Я продолжал исследовать бездну, и тьма уже не казалась мне врагом или пустотой, как в самом начале, когда я только прыгнул с вершины своей духовности. Скорее, это было пространство, полное возможностей для встречи с самим собой настоящим, не отретушированным, не приукрашенным духовными практиками, не улыбающимся через силу.

И я почувствовал – раньше, чем увидел, потому что здесь зрение работает по-другому, – что впереди что-то есть, что-то горячее, что-то, от чего воздух становится плотнее и суше, как перед грозой или перед тем, как кто-то наконец скажет правду после долгих лет молчания.

Я шёл на этот жар, как идут на свет костра в ночном лесу, зная, что там либо друзья, либо опасность, но в любом случае – что-то живое, что-то настоящее, а не эта вежливая мёртвость духовных кругов, где все улыбаются и излучают любовь, а внутри каждого живёт подавленный крик.

И увидел: огонь. Настоящий, не метафорический, не символический огонь, который горел посреди бездны, как будто кто-то развёл костёр в самом сердце тьмы и не боялся, что его накажут за нарушение правил противопожарной безопасности в царстве отверженных. Пламя танцевало – красное, оранжевое, живое до неприличия, потрескивало, бросало искры в темноту, отбрасывало дрожащие тени на стены бездны, и у этого огня сидела фигура.

Я подошёл ближе, уже зная, что это оно. Здесь, в бездне, действует другая логика, и ты всегда встречаешь именно то, что готов встретить, ни раньше, ни позже, как в хорошем романе, где автор точно знает, когда вывести на сцену того или иного персонажа.

Фигура обернулась, и я увидел своё лицо. Но не то, которое я вижу в зеркале по утрам, когда стараюсь выглядеть одухотворённым, осознанным, принимающим, а другое – искажённое яростью, с горящими глазами, сжатыми челюстями и кулаками, стиснутыми так сильно, что побелели костяшки пальцев. Это был я, но тот, кого я прятал от всех, включая самого себя, последние, наверное, лет двадцать.

Мой гнев.

Тот самый гнев, который я успешно «трансформировал в любовь» на тысячах медитаций, «отпускал» на сотнях практик прощения, «исцелял» на десятках терапевтических сессий, где психолог понимающе кивал и говорил: «Важно проработать эту эмоцию», – имея в виду, конечно же, избавиться от неё, как избавляются от неудобного родственника, которого стыдно показать гостям.

«Привет», – сказал мой гнев хриплым голосом, как у человека, который долго молчал, так долго, что голосовые связки почти отвыкли от работы.

«Привет», – ответил я и сел напротив, хотя всё во мне хотело развернуться и уйти, вернуться к привычным духовным практикам, где гнев – это то, что нужно трансформировать, а не то, с чем нужно разговаривать на равных.

Огонь между нами потрескивал, и было очень жарко – не только от пламени, но и от неловкости этой встречи, от стыда, который поднимался откуда-то из глубины: вот он, мой гнев, моя «низкая вибрация», моя «незрелая эмоция», моё доказательство того, что я всё ещё не просветлённый, всё ещё не исцелённый, всё ещё не дорос до того уровня, на котором святые парят в блаженстве безусловной любви.

«Ты меня предал», – сказал мой гнев, и в его голосе не было обвинения – скорее констатация факта, как если бы врач сообщал диагноз.

Я хотел возразить, начать объяснять, что я не предавал, что я работал над собой, что я рос духовно, что я учился быть лучше, но слова застряли где-то между горлом и совестью, потому что где-то глубоко, в том месте, которое не умеет лгать, я знал: он прав.

«Я не хотел тебя предавать, – сказал я наконец. – Меня учили, что ты плохой. Что духовные люди не злятся. Что любовь – это ответ на всё. Что если я чувствую тебя, значит, я ещё не исцелился, не вырос, не достиг».

Мой гнев рассмеялся – не зло, а скорее с горькой иронией человека, который слышал эту историю столько раз, что она перестала быть смешной и стала просто грустной.

«Они всегда так говорят, – сказал он, глядя на огонь. – Преврати гнев в любовь. Отпусти гнев. Прости. Прими. Излучай свет. Как будто я какая-то грязь, которую нужно смыть с рук, прежде чем войти в храм духовности».

«Но разве это не так?» – спросил я, и в моём голосе прозвучала вся моя растерянность, все те годы, когда я искренне верил, что избавление от гнева – это признак взросления.

«Нет», – просто ответил он и повернулся ко мне. В его глазах я увидел не ярость, как ожидал, а что-то похожее на усталость, на боль того, кого постоянно отвергают, но кто всё равно продолжает приходить в надежде, что когда-нибудь его наконец услышат.

«Я не грязь. Я не болезнь. Я не признак того, что с тобой что-то не так. Я – сигнал. Я появляюсь, когда нарушают твои границы. Когда тебя используют. Когда с тобой обращаются не как с человеком, а как с функцией, инструментом, ресурсом. Я – твоё тело, которое кричит: "Стоп! Хватит! Так нельзя!» А ты вместо того, чтобы меня услышать, начинаешь дышать животом и визуализировать розовый свет, чтобы я замолчал».

Я слушал, и воспоминания начали всплывать одно за другим, как пузыри на болоте, – все те случаи, когда я испытывал гнев, здоровый, правильный гнев, реакцию на что-то действительно неправильное, но подавлял его, потому что духовные люди так не поступают.

В тот раз, когда коллега присвоил мою идею на совещании, выдал её за свою, и все его похвалили, а я сидел и улыбался, внутри меня поднималась ярость, но я тут же начал дышать и повторять про себя: «Всё правильно, Вселенная всё видит, это урок смирения, это возможность практиковать непривязанность к результату». А ярость никуда не делась – она просто осела в теле, комом в горле, тяжестью в груди, мигренью на следующий день.

В тот раз, когда близкий человек в третий, четвёртый, пятый раз нарушил договорённость, пообещал и не сделал, я почувствовал гнев, но вместо того, чтобы сказать: «Стоп, так больше нельзя», я сказал себе: «Я должен быть понимающим, любовь всё прощает, я не буду считать обиды, я выше этого». И продолжал позволять нарушать свои границы. Гнев копился, превращаясь из здоровой эмоции в токсичную обиду, холодное презрение, пассивную агрессию.

Тот раз, когда кто-то сказал что-то оскорбительное о том, что мне дорого, и я почувствовал праведную ярость – не эгоистичную, не мелочную, а именно праведную, желание защитить святое, – но тут же осудил себя: «Просветлённый человек не реагирует на провокации, просветлённый человек остаётся в центре, в покое, в принятии». И я остался в покое. Мёртвом покое. Покое кладбища.

«Знаешь, что происходит, когда меня подавляют?» – спросил мой гнев, и теперь в его голосе слышалось не только понимание, но и что-то похожее на жалость ко мне. – «Я не исчезаю. Я не трансформируюсь в любовь, как вам обещают на всех этих семинарах по духовному росту. Я просто меняю форму. Я становлюсь депрессией – гневом, обращённым внутрь. Я становлюсь психосоматикой – гневом, застрявшим в теле». Я становлюсь пассивной агрессией – гневом, который не смеет проявиться напрямую и поэтому течёт окольными путями, отравляя всё вокруг. Я становлюсь холодностью, отстранённостью, неспособностью чувствовать вообще, потому что если нельзя чувствовать меня, то безопаснее не чувствовать ничего».

Подавленный гнев не трансформируется в любовь. Он трансформируется в яд.

Я знал, что это правда. Все эти годы духовной практики, когда я был таким умиротворённым, таким принимающим, таким любящим, у меня были хронические боли в спине, проблемы с желудком, бессонница, приступы необъяснимой тоски. Врачи разводили руками: «Наверное, стресс». Но это был не стресс. Это был мой гнев, который не получил права на существование и застрял в теле, как заноза, вокруг которой нарастает воспаление.

«Чего ты от меня хочешь?» – спросил я, и в моём голосе слышалась усталость от многолетней борьбы с самим собой, усталость от необходимости постоянно быть правильным, духовным, любящим, когда иногда так хочется просто взять и закричать на весь мир: «Хватит! Достало!»

Мой гнев улыбнулся – впервые, – и эта улыбка была не злобной, а почти нежной, как улыбка учителя, который наконец дождался от ученика правильного вопроса.

«Я хочу иметь право быть собой, – просто сказал он. – Не право действовать разрушительно, а право чувствовать честно. Когда кто-то нарушает твои границы, когда тебя используют, когда с тобой обращаются как с вещью, – я хочу, чтобы ты позволил мне проявиться. Не подавлял меня сразу. Не начинал дышать, чтобы я успокоился. Просто признай: да, я злюсь. Да, это нормально. Да, это здоровая реакция моего тела на нездоровую ситуацию».

Он встал, подошёл к огню и протянул руки к пламени, словно хотел согреться, хотя здесь и так было жарко.

«Видишь этот огонь? – спросил он, не оборачиваясь. – Он может сжечь дом дотла, если с ним неправильно обращаться. Но он же согревает холодными ночами. Он готовит еду. Он защищает от хищников. Он плавит металл, чтобы можно было выковать инструменты. Огонь не плохой и не хороший. Он – сила. Всё зависит от того, как использовать эту силу».