Ненаписанный портрет

Григорий Глушнёв

Ненаписанный портрет

Апрельским субботним утром, подходя к небольшому старому, но красивому зданию, будто высеченному из камня древними мастерами, он ещё раз закурил и, оглядываясь по сторонам, остановился на крыльце. Погода была по-настоящему весенняя, деревья будто за одну ночь опушились липкой зеленью, остатки чёрных сугробов прятались в тенистых местах от слепящего солнца, центр города был полон тем радостным шумом, что всегда бывает в первый выходной день. Он пребывал в отличном настроении, предвкушая удовольствие от просмотра новой выставки в этой картинной галерее. Сюда привезли работы художников-студентов, и он, бесконечно влюблённый во всё, что связано с изобразительным искусством, не мог пропустить такого события.

Даже будучи сорокалетним инженером, он впадал в детскую восторженность, когда студентам технического вуза, где он преподавал по вторникам и четвергам, рассказывал на лекциях о тесной взаимосвязи искусства и науки и о том, как сам в юности посещал кружок живописи во Дворце пионеров и чуть не стал художником, но вот выбрал профессию инженера и ничуть об этом не жалеет. Студенты любили Вадима Васильевича и за глаза называли Вадиком. Они видели в нём скорее доброго товарища, нежели специалиста с хмурого предприятия, которому они будут сдавать страшный экзамен. Вечно лохматый, с глазами навыкате, радостно вспыхивающий на любой вопрос, касающийся искусства, он создавал впечатление счастливого человека, у которого не бывает плохого настроения. Втайне от всех он рисовал по памяти портреты своих студентов простым карандашом, и выходило вроде неплохо, хотя он прекрасно понимал, что уровень его мастерства позволяет показывать эти работы в лучшем случае жене, сыну и некоторым друзьям. Стать художником он уже давно не мечтал, но мог подолгу выбирать профессиональный набор карандашей в художественном салоне, знал лично некоторых художников своего города и даже подумывал приобрести что-нибудь из их полотен. Но больше всего Вадик любил заезжие выставки, они казались ему особенными. Именно на этих выставках, вне зависимости от того, что за автор и откуда он, ему нравилось угадывать причины создания произведения, старался постичь те силы в человеке, которые заставляют наносить краски именно так, а не по-другому. Ему нравилось ощущать, как он сам выражался, «температуру художественного замысла». Сегодняшняя выставка заинтересовала его прежде всего тем, что на ней будут представлены работы молодых, еще не окрепших мастеров.

На таких выставках народу много не бывает, но в день открытия всегда оживлённо, и первое, что увидел Вадик, войдя в мраморно-белый зал с высоким сводчатым потолком и длинными овальными окнами, – небольшая толпа возле подиума, на котором стоял толстый молодой человек с умным лицом, в очках и белой кофте. Он рассказывал в микрофон приятным молодым басом о тонкостях живописи и о высокой значимости искусства в наше непростое время. Вадик только ради приличия постоял минут пять среди этих элегантно одетых людей, послушал выступающего, затем достал очки и надел их. Вот толстяку дружно зааплодировали, за ним выступил еще один молодой человек, потом еще один, наконец заиграла торжественная музыка, и все начали медленно расходиться по залу.

А Вадик уже разглядывал первую работу, состоявшую из трех квадратных картин, они были выполнены в одних и тех же тонко сочетавшихся цветах. На всех трех картинах было изображено что-то непонятное, но каждая по настроению была будто логическим продолжением другой, автор явно хотел донести что-то не совсем ясное, но живое и трепетное, будто ты пришел в гости к добрым людям, сел на уютный диван, и к тебе на колени запрыгнула пушистая кошка, или, допустим, продрог на морозе и зашел погреться у камина, а тебе ужасно рады и заранее приготовили обжигающий чай. «Вот так мастерство!» – подумал Вадик и подошел к следующей работе размером с лобовое стекло автомобиля. Картина представляла собой невнятный набор пятен, но ему почему-то представился дождливый вечер середины осени, будто едешь после работы в троллейбусе и сквозь мокрое окно, которое скатывающимися каплями дождя плавит огни магистрали, видишь другой точно такой же троллейбус, идущий в обратную сторону, только сильно размытый. Но стоило выключить воображение, обратить внимание на технику живописи, как тут же это произведение превращалось в хаотичную разноцветную кашицу, будто по невысохшей краске елозили пальцем, локтем и даже пинали коленкой. Вадик снял и, чуть подождав, снова надел очки. И подумал: «Да нет, точно троллейбус, вот фары, вот провода, а это всё просто мокрое стекло. А вот водитель, уставшие пассажиры, которые точно также смотрят на твой троллейбус. На улице холодно, а в троллейбусе сонно, тепло и уютно. Просто чудо какое-то!»

Следующее произведение, которое поразило Вадика еще больше, называлось «Гравитация». Он внимательно посмотрел, отошел, затем отвернулся и снова посмотрел. Улыбнулся, снял очки, надел. На этом полотне были изображены цветные неровные кубики или камни, летящие вниз по вертикальному ребристому коридору или пещере. Но стоило отвернуться и снова резко посмотреть, как сразу создавалось впечатление, будто сам падаешь и вот-вот больно ударишься об пол вместе с этими предметами. «Вот-вот! И это неокрепшие мастера? Как бы не так, товарищи ценители!» – подумал Вадик, вспомнив выставку одного именитого художника, которого принято считать одним из лучших современных мастеров, некого Шубина или Шубкина. Громкая реклама, длинная очередь за дорогущими билетами, толпы поклонников, но после той выставки у Вадика сильно испортилось настроение и чуть не пошатнулась вера в искусство. Сегодня, после первых трех работ, вера была полностью восстановлена, и он с нетерпением ожидал: что будет дальше? А дальше его ожидал сюрприз.