Где заканчиваются границы

Что-то узнать. В доме. Эти обрывки фраз, произнесённые на последнем издыхании, звучали как завещание. Виктория почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод, не имеющий ничего общего с больничным сквозняком. Это не было бессвязным бормотанием больного человека. Это была отчаянная, последняя попытка передать ей ключ к какой-то тайне.

– Что узнать, мама? Что? – она вглядывалась в лицо матери, пытаясь прочесть ответ в её глазах.

Но силы оставили Елену. Она снова издала тихий стон, её веки затрепетали и закрылись. Дыхание стало прерывистым. В палату вошла медсестра.

– Всё, достаточно, – сказала она строго, но беззлобно. – Вы её разволновали. Пациентке нужен абсолютный покой. Идите.

Виктория медленно выпустила руку матери. Она смотрела на её застывшее лицо, на котором снова отразилась лишь беззащитность. Она молча кивнула медсестре и вышла в коридор.

Глава 6: Ключ от кабинета отца.

Виктория вышла из реанимации, как из-под воды. Воздух в коридоре казался густым и тяжёлым, каждый вдох требовал усилия. Она прислонилась к холодной, выкрашенной казённой краской стене, пытаясь унять дрожь в ногах и унять гул в ушах. Писк монитора из палаты преследовал её, смешиваясь с обрывками материнских слов: «Прости… В доме… Ты должна узнать…».

Что она должна узнать? Какую тайну хранят стены дома, который она так ненавидела? И почему мать заговорила об этом именно сейчас, на пороге смерти, словно этот груз был последним, что мешало ей уйти? Виктория, привыкшая оперировать фактами и логикой, оказалась в эпицентре иррационального кошмара. Её мир, построенный на чётких правилах и предсказуемых исходах, рассыпался на глазах.

Она провела рукой по лицу, чувствуя, как под пальцами напряглись все мышцы. Нужно было взять себя в руки. Позвонить брату. Узнать, что говорят врачи. Составить план действий. Она была юристом, решающим проблемы. Это была её роль, её функция. Но сейчас она не могла решить даже простейшую задачу – унять собственную панику.

Из-за двери с табличкой «Сестринская» вышла та же медсестра, которая только что выпроводила её из палаты. Её суровое лицо смягчилось, когда она увидела состояние Виктории.

– Вы не волнуйтесь так, – сказала она неожиданно мягко. – Врач у нас хороший, опытный. Мы всё что нужно делаем. Состояние стабильно тяжёлое, но это после инсульта всегда так. Надо ждать.

Виктория молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова благодарности.

– Вот, возьмите, – медсестра протянула ей небольшой, завязанный узлом полиэтиленовый пакет. – Это личные вещи вашей мамы. При поступлении из карманов достали. Может, там что-то важное.

Виктория машинально взяла пакет. Он был почти невесомым. Сквозь мутный пластик просвечивало что-то тёмное.

– Спасибо, – выдавила она из себя.

– Вы посидите тут на лавочке, в себя придите, – посоветовала медсестра и скрылась в ординаторской.

Виктория опустилась на жёсткую больничную скамью. Она смотрела на пакет в своих руках, не решаясь его открыть. Это было слишком интимно – копаться в вещах матери, женщины, которую она почти не знала последние двадцать лет. Что там могло быть? Носовой платок, кошелёк, список покупок? Мелочи, из которых состояла её тихая, отдельная от Виктории жизнь.

Наконец, она развязала узел. Внутри лежал старенький, потёртый кожаный кошелёк, из которого пахло валерьянкой. В нём – несколько смятых купюр, пенсионное удостоверение и выцветшая фотография. На фотографии была она, Виктория, лет десяти, и маленький Иван. Они стояли в обнимку под яблоней в саду их дома, щербатые и счастливые. Мать носила этот снимок с собой все эти годы. Удар был точным, прямо в сердце. Виктория судорожно сглотнула и отложила кошелёк в сторону.

Под ним, на дне пакета, лежали два предмета, которые никак не вязались с образом её матери.

Первый – тяжёлый, старый ключ из потемневшей латуни. Слишком большой и основательный для обычных дверных замков. Виктория узнала его сразу. Это был ключ от кабинета отца. От той самой комнаты, куда детям вход был строго воспрещён. Святая святых, где отец принимал решения, вершил судьбы и откуда он изгнал её в последний вечер. Почему этот ключ у матери? Кабинет всегда был заперт, отец носил ключ с собой, а после его смерти, как говорил Денис, комната так и стояла запертой на замок.

Рядом с ключом лежал аккуратно сложенный вчетверо листок из школьной тетради в клеточку. Виктория развернула его. Рука, державшая бумагу, дрогнула.

Почерк был материнским, но каким-то неуверенным, торопливым, словно она писала в спешке или в сильном волнении. Несколько коротких строк.

Виктория перечитала записку. Ещё раз. И ещё. Буквы плясали перед глазами. Дыхание спёрло. Мир сузился до этих нескольких слов на пожелтевшем листке.

Правда о брате.

Всё встало на свои места. Отчаянный шёпот матери в палате. Её мольба о прощении. Ключ. И эта записка. Мать знала. Все эти годы она знала какую-то правду о смерти Ивана. Правду, которую они с отцом скрывали. И эта правда была настолько ужасна, что мать не решалась произнести её вслух, а доверила бумаге, как последнюю исповедь. Записка была написана до инсульта. Мать готовилась. Она чувствовала, что с ней может что-то случиться, и оставила для неё это послание.

«Прости нас». Не «прости меня», а «нас». Её и отца.

Двадцать лет Виктория жила с мыслью, что смерть Ивана – несчастный случай, омрачённый чудовищным обвинением отца. Она строила свою жизнь на отрицании этой вины. Но если это была не вся правда? Если за официальной версией скрывалось что-то ещё?

Холодный гнев, острый как скальпель, вытеснил панику и растерянность. Её адвокатский мозг, натренированный годами разбирать самые запутанные дела, мгновенно включился. Есть место – кабинет отца. Есть улика – то, что спрятано за книгами. Есть цель – узнать правду.

Её поездка обрела новый, жуткий смысл. Это больше не было сентиментальным путешествием к умирающей матери. Это стало расследованием. Самым главным делом в её жизни.

Глава 7: Старший брат.

На пороге стоял Денис.

Виктория узнала его не сразу. Память хранила образ двадцатипятилетнего парня с задорной усмешкой и копной тёмных волос. Человек перед ней был другим. Сорокапятилетний мужчина, в чьих волосах уже отчётливо пробивалась седина, а в уголках усталых глаз залегли глубокие морщины. Он был одет просто, не по-столичному: в добротный, но немодный свитер и джинсы. От него пахло свежим воздухом и чем-то неуловимо-древесным, как от человека, который много времени проводит на стройке. Только глаза остались прежними – внимательные, карие, как у отца. И в них сейчас читалась целая гамма чувств: неловкость, настороженность и что-то ещё, похожее на застарелую обиду.

– Здравствуй, Вика, – сказал он, и его голос прозвучал глуше, чем она помнила.

– Здравствуй, Денис, – ответила она, чувствуя, как между ними висит стена из двадцати лет молчания.

Не было ни объятий, ни даже попытки рукопожатия. Они просто стояли друг против друга: она – воплощение столичного успеха, холодная и безупречная, и он – человек, вросший в эту землю, оставшийся хранить руины их семьи.

– Проходи, – он наконец отступил в сторону, пропуская её в дом.

Виктория шагнула через порог и оказалась в просторном, тёмном холле. Здесь не изменилось ничего. Тот же массивный дубовый шкаф, те же тяжёлые портьеры на окнах, тот же паркет, выложенный сложным узором. Со стены на неё строго взирал прадед с портрета в тяжёлой раме – купец, с которого и началась династия Покровских. Воздух был спёртым, пахло пылью и временем.

– Как доехала? – спросил Денис. Это был стандартный, безопасный вопрос, чтобы заполнить неловкую тишину.

– Нормально. Поездом, – коротко ответила Виктория, снимая пальто. Она не знала, куда его повесить. Вешалка казалась чужой.

Денис молча взял у неё пальто и повесил в шкаф, рядом со своим старым пуховиком. Контраст был разительным.

– Ты была у мамы? – он задал следующий, уже более сложный вопрос, не глядя на неё.

– Была. Состояние тяжёлое. Говорит с большим трудом, – ответила Виктория, подбирая слова, как на допросе. Она чувствовала себя не сестрой, а сторонним наблюдателем, фиксирующим факты. В кармане её жакета лежал ключ и записка, которые жгли кожу даже через ткань.

– Я знаю. Я там был с самого утра, – в голосе Дениса проскользнула нотка упрёка. «Я здесь, я рядом, а ты – приехала». – Врачи говорят, нужно ждать. Кризис ещё не миновал.

Он прошёл в гостиную и жестом пригласил её следовать за ним.

– Устал, наверное, с дороги? Кофе? Чай?

– Нет, спасибо, – она осталась стоять в холле. – Я не голодна.

Пауза снова стала оглушительной. Они были чужими людьми, которых связывала общая трагедия и общая кровь.

– Слушай, – Денис наконец посмотрел ей в глаза. – Поехали ко мне. Моя жена, Лена, всё приготовила. И дети… они тебя никогда не видели. Поужинаем, ты отдохнёшь в нормальных условиях. Здесь же… здесь пусто и холодно. После смерти отца мама почти не топила второй этаж.

Его предложение было логичным и правильным. И именно поэтому Виктория знала, что должна отказаться. Её миссия была здесь, в этом холодном, пустом доме. Поездка к Денису, знакомство с его семьёй – всё это было бы уходом от цели. Его «нормальная» жизнь была тем самым миром, который она отвергла.

– Нет, Денис. Спасибо, но я останусь здесь.

Он удивлённо вскинул брови.

– Здесь? Зачем? Тут неуютно, да и… воспоминания. Зачем тебе это? У нас тебе будет спокойнее.

«Мне не нужен покой. Мне нужна правда», – пронеслось у неё в голове.

– Мне нужно… побыть здесь, – сказала она вслух, стараясь, чтобы это не прозвучало как вызов. – Вспомнить. Подумать.

Денис долго смотрел на неё, пытаясь понять её мотивы. В его взгляде промелькнуло осуждение, которое он тут же постарался скрыть за маской вежливости. Двадцать лет её не было, а теперь она приезжает и хочет «побыть здесь», в доме-музее, который он старался обходить стороной.

– Как хочешь, – наконец сказал он с лёгким вздохом. – Твоя комната наверху, как и была. Мама ничего там не трогала. Постельное бельё чистое в шкафу. На кухне есть какая-то еда.

Он говорил как администратор гостиницы, а не как брат. Эта отстранённость ранила, но Виктория понимала, что заслужила её. Она сама выстроила эту стену.

– Спасибо.

Денис вытащил из кармана связку ключей, отцепил один и протянул ей.

– Это от входной двери. Я свой комплект сделал после смерти отца, чтобы за домом присматривать.

Виктория взяла ключ. Теперь у неё было два ключа. Один – от настоящего. Другой, тяжёлый и латунный, – от прошлого.

– Мне нужно ехать, – сказал Денис, взглянув на часы. – Забрать младшую из школы. Лена будет волноваться. Располагайся. Если что-то понадобится – звони. Мой номер у тебя есть?

Она кивнула. Номер у неё был. Она просто никогда им не пользовалась.

Он направился к выходу, но на пороге обернулся. В его глазах на мгновение промелькнула тень того самого парня, которого она когда-то любила как брата.

– Вика… я рад, что ты приехала, – сказал он тихо и как-то неуверенно, словно сам сомневался в своих словах. – Маме это было нужно.

И, не дожидаясь ответа, он вышел и закрыл за собой дверь.

Глава 8: Никита и Мария – поколение Z.

Виктория так и не поднялась на второй этаж. Она осталась в огромной, холодной гостиной, где мебель была укрыта белыми тканевыми чехлами, превращая комнату в усыпальницу призраков. Ключ и записка в кармане жакета ощущались как тяжёлый, обжигающий груз. Она знала, что должна пойти в кабинет отца, но что-то её останавливало. Страх? Или, может быть, инстинктивное желание оттянуть момент, после которого её мир уже никогда не будет прежним?

Она стояла у окна, глядя, как сгущаются сумерки над городом, когда звук подъезжающей машины заставил её вздрогнуть. Фары выхватили из темноты старую яблоню, и на секунду Виктории показалось, что под ней стоят двое детей – щербатые, счастливые, обнявшиеся для фотографии, которую она сегодня нашла в кошельке матери. Наваждение прошло так же быстро, как и появилось.

Входная дверь снова скрипнула. Вошёл Денис.

– Я подумал… нехорошо тебе здесь одной в первый вечер, – сказал он, входя в гостиную. За ним, как тени, следовали ещё трое. Женщина лет сорока, с приятным, но уставшим лицом, держала в руках большую кастрюлю, от которой шёл пар. Рядом с ней стояли двое подростков.

– Вика, это моя жена, Лена. А это наши дети – Никита и Маша, – представил Денис.

Знакомство, которого Виктория так хотела избежать, стало неизбежным.

– Здравствуйте, – Лена улыбнулась ей мягкой, примиряющей улыбкой. – Мы привезли вам ужин. Горячего поесть с дороги надо.

Дети смотрели на Викторию с нескрываемым любопытством, как на экзотическое животное в зоопарке. Девочка, Мария, лет шестнадцати, с длинными волосами и выражением скучающего превосходства на лице, впилась взглядом в экран смартфона, лишь на секунду оторвавшись, чтобы бросить на тётю быстрый, оценивающий взгляд. В этом взгляде читалась вся официальная семейная история: «А, так вот она, та самая тётка, которая бросила семью ради карьеры».

Парень, Никита, был старше, лет восемнадцати. Высокий, худощавый, с вдумчивым взглядом из-под растрёпанной чёлки. Он не прятал глаза. Он смотрел прямо, без осуждения, но с интенсивностью исследователя, пытающегося разгадать сложную загадку. Он изучал её, и Виктория, привыкшая выдерживать самые пристальные взгляды в зале суда, почувствовала себя неуютно.

– Приятно познакомиться, – сказала Виктория, стараясь, чтобы её голос звучал приветливо, но получилось, как всегда, отстранённо.

Ужин проходил в огромной столовой, за длинным дубовым столом, за которым когда-то собиралась вся их большая семья. Теперь же четыре человека и одна незваная гостья из прошлого смотрелись за ним сиротливо. Лена суетилась, раскладывая по тарелкам жаркое, Денис хмуро молчал, а Мария демонстративно переписывалась с кем-то в телефоне, изредка фыркая.

– Так вы, значит, адвокат? – неожиданно нарушил тишину Никита. – Прямо как в кино? Защищаете невиновных?

– Иногда, – сухо ответила Виктория. – Чаще я защищаю интересы компании, в которой работаю. Это немного прозаичнее, чем в кино.

– Но всё равно круто, наверное, – он не сдавался. – Жить в Москве, ворочать большими делами. Папа у нас архитектор, но он говорит, что в нашем городе только коробки для магазинов заказывают. А он всегда мечтал… что-то настоящее построить. Но он остался.

Последние слова не были обвинением. Они были констатацией факта, но прозвучали как эхо слов её отца. Ты уехала, он остался. Ты выбрала себя, он – семью.

– У каждого свой путь, – уклончиво ответила Виктория, чувствуя, как сжимается пружина внутри.

– А вы надолго приехали? – вмешалась Лена, пытаясь сменить опасную тему.

– Не знаю ещё. Зависит от состояния мамы.

– Наверное, быстро уедете. В Москве же работа, дела, – вставила Мария, не отрывая взгляда от телефона. – Здесь же скукота.

Это была жалоба типичного подростка, но в контексте их семьи она прозвучала как приговор. «Тебе здесь не место. Ты чужая».

– Маша! – шикнул на неё Денис.

– А что я такого сказала? – она наконец подняла глаза, в которых мелькнул вызов.

Никита снова посмотрел на Викторию.

– А вы дедушку Сергея хорошо помнили? Папа о нём почти не рассказывает. Только говорит, что он был строгий.

Вопрос повис в воздухе. Виктория почувствовала на себе взгляды всех, даже Марии. Она была на допросе, и эти дети, никогда её не знавшие, были присяжными. Она могла бы ответить резко, могла бы промолчать. Но, глядя в ищущие глаза Никиты, она выбрала третий путь.

– Твой дедушка был… сложным человеком, – медленно произнесла она, тщательно подбирая слова. – Он очень любил свою семью. Но иногда его любовь была такой сильной, что могла задушить.

Денис напрягся. Лена испуганно посмотрела на мужа. А Никита кивнул, как будто именно этого ответа и ждал. Как будто её слова подтвердили какие-то его собственные, смутные догадки. Он заметил, что в официальной версии семейной истории есть нестыковки.

Вскоре они уехали. Лена на прощание неловко обняла Викторию. Денис ограничился кивком. Мария буркнула «до свидания». А Никита, задержавшись на пороге, сказал твёрдо и ясно:

– Было очень интересно с вами познакомиться, тётя Вика.

Когда за ними закрылась дверь, Виктория ещё долго стояла в тишине. Остывшее жаркое на столе было символом их неудавшегося примирения. Но эта встреча изменила всё. Она приехала сюда, чтобы разобраться со своим прошлым. Но теперь она поняла, что это прошлое уже пустило ядовитые корни в будущее – в жизнь этих детей, которые росли на искажённой, неполной правде.

Её расследование обрело новую, пугающую срочность. Она должна была узнать правду не только для себя. Она должна была узнать её для них.

Глава 9: Кабинет как музей.

Лестница на второй этаж встретила её молчанием и холодом. Скрип каждой ступени под её каблуками казался кощунственным в этой густой, застывшей тишине. Денис был прав: здесь было холодно, как в склепе. Казалось, тепло покинуло этот этаж вместе с жизнью, которая когда-то здесь кипела. Длинный коридор с рядом закрытых дверей – её комната, комната Ивана, гостевая – тонул в полумраке. Но Викторию интересовала лишь одна дверь в самом конце коридора. Массивная, из тёмного морёного дуба, без единого украшения. Дверь в кабинет отца.

Она остановилась перед ней, и сердце забилось в рёбрах с глухим, тяжёлым стуком. Сколько раз в детстве она стояла здесь, боясь даже прикоснуться к ручке? Это было запретное место, святилище, где обитал бог их маленькой вселенной. Отсюда доносился его низкий голос, решающий по телефону чьи-то судьбы, отсюда пахло его сигарами, и отсюда же он выходил, неся с собой ауру неоспоримой власти. Отсюда он её и изгнал.

Её пальцы нащупали в кармане холодный латунный ключ. Руки дрожали, когда она вставляла его в замочную скважину. Ключ вошёл с трудом, словно замок сопротивлялся вторжению. Она повернула его. Громкий, сухой щелчок прозвучал в тишине как пистолетный выстрел. Дверь была открыта.

Виктория толкнула её и замерла на пороге, не решаясь войти.

Кабинет был не просто комнатой. Это был музей. Музей одного человека, застывший во времени. Воздух был тяжёлым, спёртым, пропитанным запахами, которые пережили своего хозяина: кожа, старая бумага, пыль и тот самый, едва уловимый, кисловатый аромат давно выкуренных сигар. Всё было на своих местах. Огромный письменный стол из карельской берёзы, отполированный до зеркального блеска. Массивное кожаное кресло, похожее на трон, с вмятиной на спинке, точно повторявшей контуры его фигуры. Стены от пола до потолка были заняты стеллажами с книгами – тысячи томов в ровных, как солдаты на параде, рядах. Юридические справочники, русская классика, исторические монографии. Это была библиотека человека, который верил в силу знания и порядка.

Виктория сделала шаг внутрь. Под ногами мягко пружинил толстый персидский ковёр. Она медленно обошла комнату. На столе всё было так, словно отец вышел на минуту. Бронзовая чернильница, тяжёлый пресс-папье из малахита, стопка аккуратно сложенных бумаг. Она провела пальцем по поверхности стола – ни пылинки. Мать или Денис поддерживали здесь идеальный порядок. Или же время здесь просто остановилось пять лет назад.

Её взгляд упал на единственную фотографию в серебряной рамке. На ней отец, ещё молодой, стоял, положив руки на плечи двум мальчикам – Денису и совсем маленькому Ивану. Все трое смотрели в объектив серьёзно, как и подобает мужчинам рода Покровских. Её на этом фото не было. Конечно. Она всегда была… другой.

«На полке за книгами».

Напоминание из записки матери вернуло её к цели. Виктория обвела взглядом бесчисленные полки. Где искать? Это было всё равно что искать иголку в стоге сена. Но её адвокатский ум уже начал работать, отсекая эмоции. Нужен был системный подход. Мать не стала бы придумывать сложный ребус. Тайник должен был быть в месте, которое имело для них с отцом особое значение.

Она начала с секции юридической литературы. Нет, слишком очевидно. Исторические книги? Возможно. Её взгляд скользнул по полке с русской классикой. Толстой, Достоевский, Тургенев – всё, что он заставлял их читать летом. И вдруг она заметила аномалию. В ряду идеально подобранных по высоте и цвету корешков полного собрания сочинений Чехова один том стоял чуть криво, как будто его недавно доставали и поставили на место в спешке.

Сердце замерло. Она подошла ближе. Это был том с рассказами и повестями. Она вытащила его. За ним – следующий. И ещё один. И за третьей книгой она увидела то, что искала. Небольшая, почти незаметная деревянная панель, идеально вписанная в заднюю стенку стеллажа. Без ручки, без скважины. Виктория поддела её ногтем. Панель бесшумно поддалась, открывая небольшую тёмную нишу.

Внутри, покрытые тонким слоем пыли, лежали две вещи.

Первая – толстая тетрадь в твёрдом кожаном переплёте. Дневник. Виктория знала, что отец вёл его, но никто и никогда не видел, чтобы он его читал или писал в нём.

А под дневником лежало то, отчего у неё перехватило дыхание.

Это была пачка писем. Около тридцати конвертов, аккуратно перевязанных выцветшей шёлковой лентой. И на каждом конверте его твёрдым, разборчивым почерком был выведен один и тот же адресат: «Виктории Покровской. г. Москва». Она взяла верхний конверт. На нём был указан адрес её первой съёмной квартиры. На следующем – адрес общежития, куда она переехала позже. На третьем – её первый постоянный адрес после окончания университета. Он знал. Он следил за ней. Все эти годы он знал, где она.

И он писал ей.

Но ни одно из этих писем не было отправлено. Марки были наклеены, но не погашены.

Мир качнулся. Человек, который проклял её, который отрёкся от неё, который вычеркнул её из своей жизни, все эти двадцать лет вёл с ней молчаливый, односторонний диалог. Её образ отца – безжалостного, несгибаемого тирана – треснул и посыпался, как старая штукатурка. Под ним проступило что-то другое. Непонятное. Пугающее.

Ноги подкосились. Она медленно опустилась в его огромное кресло, которое, казалось, поглотило её. Кресло власти, кресло судьи. Она сидела в нём, чувствуя себя маленькой девочкой, заблудившейся в мире взрослых тайн. В одной руке она держала его дневник, в другой – пачку писем, адресованных ей, но так и не нашедших своего адресата.

Глава 10: Письма, которые никогда не были отправлены.

Ночь в кабинете отца была абсолютной. Чёрной. Беззвучной. Единственным источником света была старая настольная лампа с зелёным абажуром, которую Виктория включила почти машинально. Её свет выхватывал из темноты небольшой круг – полированную поверхность стола, её собственные руки, лежащие на кожаной обложке дневника, и пачку писем, перевязанных выцветшей лентой. Письма-призраки. Двадцать лет одностороннего диалога, запертого в этом тёмном ящике.

Она сидела в его огромном кресле, и оно ощущалось не как трон, а как скамья подсудимых. Вся её жизнь, построенная на ненависти к этому человеку, на противостоянии ему, сейчас подвергалась сомнению. Легче было бы сжечь эти письма, не читая. Сжечь и вернуться в свой понятный, логичный мир, где отец – тиран, а она – выжившая жертва. Но она знала, что не сможет. Любопытство профессионального юриста смешалось с отчаянной потребностью дочери понять.

Её пальцы, сами собой, развязали узел на ленте. Она рассыпалась в руках, хрупкая от времени. Виктория взяла верхний конверт. Почтовый штемпель датирован октябрём 2005 года. Через месяц после её отъезда. Бумага была плотной, дорогой. Она вскрыла конверт с осторожностью сапёра, обезвреживающего мину.

Почерк отца. Твёрдый, каллиграфический, без единой помарки. Таким почерком подписывают приговоры.

*«Дщерь моя, Виктория,* – начиналось письмо этим старомодным, библейским обращением, которое он иногда использовал в минуты особого гнева или торжественности. – *Я пишу это письмо, которое ты никогда не прочтёшь. Потому что слова, сказанные в лицо, ранят, а слова на бумаге – убивают. А я, как ни странно, не хочу тебя убивать. Я хочу, чтобы ты жила. Даже там, в своей развратной и безбожной Москве, куда ты сбежала, предав всё, что должно было быть для тебя святым».*.

Виктория усмехнулась. Холодно. Горько. Ну конечно. Никакого раскаяния. Только обвинения. Всё тот же властный, не терпящий возражений тон. Она уже готова была скомкать листок, но заставила себя читать дальше.

*«Ты никогда не понимала меня. Ты видела только тирана. Но мой долг был – сохранить семью. Сохранить род. Я был выкован из другого металла, Вика. В моём мире у каждого была своя роль, своё место в строю. Я не мог позволить тебе стать дезертиром. Моя жёсткость была не от ненависти. Она была от страха. Страха потерять и тебя тоже».*.