Я садовником родился

Виктор Константинов

Я садовником родился

СТИХИ Лирика

********

Горчичное зерно

Слушая Вивальди

Осень, дождь,

вода струится,

двор до веточки промок.

А в окне на тонкой спице -

Ярко вспыхнувший цветок.

Звезды плещутся, как рыбы

в тёмном омуте небес.

Долго слушать мы могли бы,

как Вивальди, ночь и лес.

А в Венеции, наверно,

хлещет дождь по мостовой,

мокнут ласточки прищепок

на верёвке бельевой.

В тихом тайном разговоре

шепчет женщина, смеясь:-

– Это просто ветер с моря

сильно действует на нас.

Пластинка

В закоптелой крынке розы.

Снег в окне идёт, идёт…

Ставлю диск кончерто-гроссо.

Воскресенье, скрипок взлёт.

В этом ритме море, мирты,

и пейзаж другой и век,

но смотрю – в таком же ритме

валит, валит русский снег.

Ритмы волн кончерто-гроссо,

скрипки, звуки, завитки –

снегу, русскому морозу

так созвучны, так близки!

И пока звучит пластинка,

всё в единстве, всё слилось –

волны, глиняная крынка,

розы, музыка, мороз.

Стансы

Ветер снег сдувает с крыши

и качает голый куст.

Телефоны – в старых книжках,

и почтовый ящик пуст.

У театра до ночлега

фонари горят, народ.

И на шапках шапки снега

у того, кто долго ждёт.

Ни живой воды, ни слова

странник мне не принесёт.

С рыбкой века золотого

Лета медленно течёт.

И не встретив человека,

не желая людям зла,

золотая рыбка века

в море, молча, уплыла.

Я иду через ненастье

в гости с розами ветров,

чтоб любимую украсить

ожерельем лёгких слов.

Побежала речи речка.

Колокольчик зазвучал,

и от смеха все овечки

разбежались по плечам.

Через горы, через реки

мне теперь не по пути.

Я задумал в человеке

все сокровища найти.

Сквозь пространство поколений,

неизменно, всё вперёд,

рассекая волны времени,

лодка лёгкая плывёт.

Счастлив дом, в котором рыбки

Разноцветные живут,

Где и слабость и ошибки

Не осудят и поймут.

Глаз влюблённых не встречая,

Чистой горечи полна,

Словно лилия речная,

Спит счастливая жена.

***

Я садовником родился,

но садовником не стал.

Это в юности о лаврах

и о славе я мечтал.

В старом, милом, на Мещанской,

в ботаническом саду

вишней в плошке восхищался

и викторией в цвету.

Двадцать лет в глухие годы

на печи своей сидел,

но на бедствиях народа

руки ложью не согрел.

А удачи и успехи –

утешители души –

как картонные доспехи

в детских играх хороши.

Если б не было ошибки

если б слух мой был здоров,

я сыграл бы вам на скрипке

напряжённых проводов.

И в сентябрьских аллеях,

если б живописцем был,

дождь тетрадочных линеек

косо вам изобразил.

В сизых сумерках с потёками

осенняя Москва.

Сквозь закапанные стекла –

жёлто-мокрая листва.

А в апреле, в лёгкой куртке

выйдя словно из щели,

видишь фантики, окурки

из-под снега проросли.

Но теперь всего дороже –

чтобы просто, ясно жить.

Толстокожий подорожник

нужно к ране приложить.

Вы не верите? – не верьте.

Ну а я упрям и тут –

верю, что сухие жерди –

будет время – расцветут.

***

От солнца теплы половицы,

мерцает из листьев узор.

Окно открываю во двор –

поют-заливаются птицы -

хорошего дня увертюра.

Я пробую песню свою -

и весело с клавиатуры

по буковке хлеб свой клюю.

И вот уж дворовые птицы,

услышав знакомый им звук,

(как стук по фанерке – тук-тук)

летят у меня подкормиться.

Небесные вольные птицы

живут на случайных хлебах.

И в комнату голубь косится…

Но сам я на птичьих правах.

И нечем им здесь поживиться.

Не для голубей-воробьёв

рассыпаны мной по странице

насущные горсточки слов.

Страница как неба клочок.

Всё время живу в ожиданье

увидеть, как сквозь потолок

спускается голубь в сиянье

с пучком неизвестных мне строк.

***

Мой будильник не исправен,

ходит только на боку.

Я бы жизнь свою исправил,

да исправить не могу.

Плачет женщина украдкой.

На зелёных листьях снег.

Ожиданье встречи краткой.

Сбой часов,

и лет разбег.

На несчастье, на разлуку

предсказаний ясных нет.

Лист упал мне прямо в руку -

это на зиму билет.

Буду я смотреть метели

и простудою болеть,

буду ждать тепла, апреля,

в кухне за полночь сидеть.

***

Всюду войны и стрельба.

Мир наш сдвинут встрясками.

Нет же лучше, чем когда

в нас стреляют глазками.

Школьный класс, идёт урок

(как всегда с подсказками) –

перестрелка, перестрелка,

перестрелка глазками.

И на выставке, в музее, не любуясь красками,

посетители ведут перестрелку глазками.

Хоть застолье, хоть концерт с песнями и плясками,

хоть собрание – идёт перестрелка глазками.

Срок придёт и будет ночь с неземными ласками…

Перестрелка, перестрелка,

перестрелка глазками.

***

Кому,

когда,

что суждено,

никто заранее не знает.

Зерно горчичное незримо вырастает.

Любить,

страдать…

Немногое дано.

Но дружелюбное вечернее вино

с людьми и Богом нас соединяет.

***

Суровый климат в нашей стороне,

холодный ветер в окна задувает,

но дерево, растущее во мне,

поющих птиц на ветках укрывает.

***

Я улыбкой осушу

на щеках росинки.

Отогрею, подышу

на каждую сединку.

Расцелую, обниму.

И её морщинки

сразу все с лица сниму

словно паутинки.

Вот и «патефон» лесной –

на пеньке пластинка.

Ветку наклоню иглой –

будем слушать Глинку.

Глюки яркие в глазах –

вот сидит Иринка

на опушке в Снегирях,

и во рту травинка.

***

Берег реки, у палатки костёр,

начатый ночью идёт разговор,

он и она у палатки сидят,

лёгкие трусики рядом висят.

Но не бросая на ветер слова,

снова он колет бревно на дрова,

и говорит она, глядя в глаза:

– Нет, нам с тобою жениться нельзя!

К речке спускались как раз в этот миг

с удочкой мальчик, с ведёрком старик,

и улыбнулись они о своём –

мальчик мечтам, а старик о былом.

Он и она уплывают вдвоём

в море житейское с ветром, с дождём.

Море житейское, нет, не пустяк,

и над палаткой… Скажу я вам так –

море житейское нет не пустяк,

лёгкие трусики реют, как флаг.

***

Все женщины предпочитают розы,

мужчины бредят розами ветров,

и, если не препятствуют неврозы,

находят тихий и надёжный кров.

А в плаванье без лоции и карт

ушёл поэт, лежащий на кровати;

был домоседом смелый открыватель

великий мореплаватель Сократ.

Корабль уютен, и в душе просторы,

в союзе с небом действует секстан.

В волнах сомнений ищут лишь опоры

и берега,– когда уходят в океан.

Я направляю бот в неведомые воды,

никто не машет с берега платком,

давно я знаю, споря с ветром моды,

что от свободы веет холодком.

Я расстелил пространство океана,

потом зерно горчичное пустил.

Чтобы оно прошло через обманы,

ничем его я не вооружил.

Передо мной пространство человека –

немыслимая глубина…

Японская живопись

Что-то там, в оконной раме?

Заморожено стекло…

То ли волны с гребешками,

то ли лебедя крыло.

Ветер полы развевает,

дождь сечёт людей и вдруг

над дорогою взлетает

зонтик, вырванный из рук.

Белым аистом зима

опустилась в белом поле,

и все лодки на приколе,

в белых шапках все дома.

Жизнь течёт неторопливо

в ритме праздничных забот.

Вкус к труду, цветенье сливы –

Все приходит в свой черед,

и парит над облаками

расписной воздушный змей

там, где стаи проплывают

журавлиных кораблей.

Натюрморт

Драпировка, торс Венеры,

тюбик с краской, белый лист.

Из иной, из высшей сферы

здесь предметы собрались.

Кто-то их рукой умелой

разложил и разместил –

кисти, краски, ватман белый,

перья, склянку для чернил.

Всё в прекрасном беспорядке…

Но его не сберегли –

Сняли тряпку, смяли складки,

торс Венеры унесли.

Склянка с тумбочки упала,

лист измялся, пожелтел.

Всё рассеялось, пропало.

Но остались на холсте:

Драпировка, торс Венеры,

тюбик с краской. белый лист.

Из иной, из высшей сферы

здесь предметы собрались.

Так и то, чем сердце бьётся,

сохраняется вполне.

Всё, что было, остаётся

на вселенском полотне.

Живопись

Что там во мраке на стене – гравюра? паутина?

Решётка узкого окна, старинная картина.

В каком же веке было… всё слышу до сих пор

безмолвную беседу, просторный разговор.

И будто чьи-то голоса – гобои, клавесины,

и чудятся мне имена – Джованна, Контессина.

И непонятно – на стене, иль это вправду горы -

природой созданы самой романские соборы?

Старинный струнный инструмент мурлычет

на коленях.

и на стене обрывки сцен охоты на оленей.

А здесь открытое окно, опущены ресницы,

читает девушка письмо и радости стыдится…

***

В туманном сумраке осеннего портрета

тепло руки и берега гранит.

В спокойной сдержанности голоса и цвета

былой тоски неяркий колорит.

И всё мне видится неясно, как сквозь слезы,

как отраженье зыбкое в воде,

заря вечерняя и русые берёзы,

и образ чуть размытый в темноте.

Один фрагмент чужой судьбы и боли,

чужого счастья, горестей, обид –

в туманном сумраке, в пушистом ореоле

едва замеченная женщина стоит.

В груди же только трепет и волненье,

и чувство непонятного родства.

Но сдержанны у женщины слова,

и чистой горечью наполнены движенья

…Не разморит меня предутренняя нега,

не вскружит голову любвеобильный хмель.

Не мне в тепле короткого ночлега

губами трогать сладкую свирель.

От наших встреч, быть может, ничего

на горестной земле не сохранится,

но в тусклых сумерках прекраснее всего

на дальнем плане сдержанные лица.

Ира

Богиня радуги Ирида.

С медовым привкусом ирга.

Изящный ирис и река –

какое имя в этом скрыто?

Глаза слепит сверканье Истры.

Взлетают искры из костра.

Писк комара и слёт туристов.

Игра весёлая с утра.

С налётом синим слово слива.

И в слове встреча – синева.

Мерцают синие отливы –

"И", "Р" и окончанье "А".

Сиянье звуков Альтаира.

Совхоз с названьем Снегири…

И в них я слышу имя Ира.

Играю с временем в "замри".

Светловолосая славянка

с букетом синих васильков…

Кручу-верчу свою шарманку,

мотивы дымчатые снов.

***

По низинам расстилаются туманы.

К ночи травы умываются росой.

Кто-то чиркает по небу беспрестанно.

На крылечке долго я сижу босой.

В тёмном небе звёзды плещутся, как рыбы.

Глубина черна, и не видать огней.

А надежды, что исполниться могли бы, -

словно кладбище погибших кораблей.

Собираться мне в дорогу слишком рано.

И ещё не сняли яблоки в садах.

Кто-то чиркает по небу беспрестанно,

а рассвет не зажигается никак.

Но проходит время, звёзды тихо гаснут

за туманом в предрассветной синей мгле,

и я вижу, как трепещущий бом-брамсель

поднимают на погибшем корабле.

И, надеясь на большие измененья,

на крылечке, как на краешке земли,

провожаю проплывающие с пеньем

журавлиные чужие корабли.

***

Мы живём в недостроенном доме

с небом звёздным в открытом проёме.

Среди стружек, опилок, обрезков

дух смолистый лесов-перелесков.

Светлый дух, светлый будущий дом…!

Ничего, что привычный разгром.

Шум берёзы в открытом проёме…

Мы живём в недостроенном доме.

Дом-то что!? – я бы пел соловьём –

да страна недостроенный дом!

И семья – недостроенный дом.

И душа – недостроенный дом.

***

"Сторожил бы чужие огороды…"

(М. Кузмин)

Сторожу чужие огороды

и живу в непрочном шалаше.

Не велик мой уголок свободы,

но покой и мир в моей душе.

И пока волнуются народы,

и безумно проливают кровь,

в огороде зеленеют всходы –

лук, капуста, репа и морковь.

Вижу все явления природы –

вёдро, и ненастье, и рассвет.

Только кажется, что мир мой огороды.

Мир мой Божий, где пределов нет.

Вся земля – большие огороды,

если посмотреть издалека.

вырастают города, народы…

Только вместо месяцев – века.

Вырастают и шумят народы –

то сдают, то требуют права…

но раскинулись спокойно огороды,

и шуршит под дождиком ботва.

Вечерами выпадают росы,

небо ясно, слышен каждый звук.

Вдоль ограды я иду и звёзды

совершают свой обычный круг.

Многоточие лет

***

В зарослях времени чистое место открылось.

После дождя парят мокрые крыши домов.

Ангелы в белом в березовой роще столпились -

словно сиянье исходит от белых стволов.

Светлая роща от ангелов вдруг засияла.

Дивны дела Твои, Господи, дивны дела.

Как дуновенье, молитва листвы прошуршала,

словно прекрасная женщина мимо прошла.

Не наглядеться в глаза, не напиться губами, -

вечно стыдиться, гордиться, завидовать, ждать.

Чтоб не погасло горячее чистое пламя,

губы от губ, как свечу от свечи зажигать.

Город мне дорог за юность – чему ж удивляться?

Мокнут афиши и охрой закапан асфальт.

Чьи-то свиданья в Нескучном саду состоятся.

Пахнут опавшими листьями грусть и печаль.

Светлая роща от ангелов вдруг просияла,

Дивны дела Твои, Господи, дивны дела.

Как дуновенье, молитва листвы прошуршала,

словно прекрасная женщина мимо прошла.

***

Я с любым человеком кристальными узами связан.

В незнакомые лица смотрю

и никак не могу наглядеться.

Сколько смысла таят пустяковые фразы

для журчащего речью полноводного сердца.

А душевная боль – как пароль.

***

Друзья разошлись, и забытый костер догорает.

Иных уже нет, а другие далече.

Все так изменились, никто никого не узнает.

А я всё мечтаю, мечтаю, мечтаю о встрече.

На фоне вечерней зари птицы тянутся к югу.

Летите, летите – попутного ветра, ребята.

А мы остаёмся, а мы остаемся с любовью

друг к другу.

Чего пожелать, чего ещё надо,

когда тебе рады?

Огни зажигают, искрятся трамвайные дуги.

До снега, ноябрь – это самое темное время.

Всё слушаю, слушаю Генделя сладкие звуки.

Всё думаю – не по теме.

Когда расцветает шиповник,

и ангелы в небе сияют,

склонюсь я к родному плечу

в электричке летящей…

Друзья разошлись и забытый костер догорает.

А дым от него почему-то все слаще и слаще.

На фоне зари я шепчу улетающим птицам -

Мы с вами не встретимся,

даже когда рассветает шиповник.

Вы всё позабыли… что делать?!

Вам это простится.

Я вами наполнен, я вас буду помнить,

я вас буду помнить.

***

Как сладко слово "общество"

и завтрак на траве.

И все вокруг в таинственном и радостном

родстве.

Когда же это было… Всё слышу до сих пор

безмолвную беседу, просторный разговор,

Мне нравился спешащий весёлый говорок.

Во рту не таял сахарный болтливый петушок…

Я камерные радости легко могу принять,

но вот, что мне хотелось бы в себе теперь

понять –

какой же дух вселяется и тянет до сих пор

и обществу, и выгоде идти наперекор?

И что искал хорошего в снегах бескрайних

Амундсен?

Где не было заведомо ни золота, ни пряностей…

Кубик Рубика

В окно автобуса прозрачный дым влетает

от куч ботвы горящих на полях.

И словно радуга у девушки в руках

весёлый кубик Рубика мелькает.

Уютный кубик, соучастник скуки,

поскрипывает тихо, как сверчок.

И, кажется, наматывают руки

невидимую нитку на клубок.

Я жизнь вертел, как кубик – так и эдак,

а повернуть, как надо, не сумел.

И вышел хаос разноцветных клеток –

людей, событий, пустяковых дел.

Рельеф неровен, то низины, то поднятья.

Не знаешь что за поворотом предстоит.

Ботва сырая на полях дымит,

и девушка нашла себе занятье.

Я тоже мысль верчу и так и эдак,

но дым отечества, хоть сладок

Желанный трамвай

Желанный трамвай тормознул на минуту,

и хлынул на приступ продрогший народ.

– Скажите, трамвай по какому маршруту?

– А кто его знает, куда он идёт!

Залезли – как в прачечной, тускло от пара,

и стёкла покрыл леденящий налёт.

– Скажите, он едет в счастливое завтра?

– А кто его знает, куда он идёт!

– Скажите, он едет в грядущее утро?

Ведь должен же быть у трамвая маршрут!

Пожали плечами и глянули хмуро –

мол, стоит ли нам разговаривать тут?

Вздыхая, толкая, соседей ругая,

мы едем, не глядя друг другу в глаза.

Несёмся куда-то во чреве трамвая,

но нет остановок и выйти нельзя.

Он искрами сыпет и на поворотах