Лекарка поневоле и опять 25 примет

– Мож, из-за ореховки? – с сомнением протянула мать.

– Тогда ореховку на всякий случай исключим пока. А вы постарайтесь поспать.

– Да куда мне спать, у меня ещё четверо.

Луняша, тянущаяся к маленькому пациенту и сидевшая на самом краешке своего стула так, что едва с него не падала, вдруг вызвалась:

– Так можно сестёр моих попросить, приглядят. И им практика, и вам подмога. А если госпожа Таисья сказала, что надо спать, то надо спать.

Последняя фраза прозвучала очень весомо, даже малыш на руках у мамы замер почтительно.

Отпустив пациентку, я спросила Луняшу:

– Это всё? Мы всех жителей деревни осмотрели?

– Ну… только Дичик и Талка остались. Но они не придут. Не любят они целителей, – доверительно поделилась помощница.

– А Дичик – это кто?

– Дак мальчишка юродивый. Родила Талка больного, вот и мается с ним теперь. Муж её выгнал, она обратно в наше село вернулась, живёт с дедом, но тот совсем плох уже. А Талкины мамка с батькой в другом селе живут, но там у них самих семь едоков на одну краюху хлеба. Она самая старшая была.

– Ясно. Иди приглашай эту Талку вместе с Дичиком, – вздохнула я. – Посмотрим, что там за мальчишка. Может, получится чем-то помочь.

– Это вряд ли, – с видом эксперта заявила Луняша. – Прошлый целитель сказал, что ничего нельзя поделать, кроме как удавить.

Я аж вздрогнула:

– Неудивительно, что эта Талка теперь целителей не любит. Иди.

Луняша двинулась к двери и широким жестом распахнула её, едва не задев створкой Давлика.

Секунду идейные оппоненты смотрели друг на друга, вспоминая, на чём закончили, и моя помощница уже было набрала воздуха в грудь, чтобы со смаком продолжить, как Давлик выдал неожиданное:

– Ты чё, правда, что ли, с мамкой подралась из-за меня?

Луняша где вздохнула, там и схлопнулась. Вытаращилась на парня, посмевшего такую крамолу на неё возводить, и немо открыла и закрыла рот. Я хотела было вмешаться, а потом решила, что пусть она сама учится за себя постоять, а я подстрахую. За время совместной работы она явно стала бойчее. Видимо, раньше боялась дерзить старшим, а теперь вдохновилась моим примером, ведь в её глазах мы почти ровесницы.

– Да ты… да ты… – гневно выдохнула Луняша, лишённая дара речи таким предположением, а потом обернулась ко мне, обличительно ткнула в Давлика пальцем и почти жалобно проговорила: – Да он… да чтоб я… да из-за него…

Давлик тончайший намёк, видимо, понял. Мгновенно насупился и рыкнул:

– Я тебя гулять хотел позвать, но раз ты такая, то и сиди тут одна! Можно подумать, тебя кто-нибудь ещё позовёт! Тоже мне! Принцесса навозная!

Он со всего размаху захлопнул дверь с той стороны, и Луняша не успела даже отдёрнуть руку, получив болезненный удар по пальцам. В огромных карих глазах стояли слёзы, а губы обиженно дрожали.

– Да что б я с этим слюнтяем гулять пошла… – всхлипнула она. – Пусть с мамкой своей гуляет под ручку, подъюбочник жалкий!

Последнюю фразу она прорыдала, а я поспешила проверить руку – не сломал ли он ей палец по дури молодецкой. Он, конечно, сын-корзин, но силищи в нём немеряно, парень-то здоровенный.

Палец оказался ушибленным и я подлечила магией, а потом долго успокаивала помощницу, стенающую, что никто гулять и правда не зовёт, потому что она страшная.

– Ну в каком месте ты страшная? – вздохнула я, глядя в миловидное заплаканное личико.

– У меня нос большой, – рыдая, указала она на самый обыкновенный нос.

– Луня, ты красивая девушка. Ты неправильно слова этого Давлика интерпретируешь. Он пришёл зачем?

– Зачем? – эхом отозвалась она.

– Гулять тебя звать. Значит что?

– Что?

– Ты ему нравишься. Иначе зачем ему тебя звать куда-то? А потом ты… дала ему понять, что он для тебя недостаточно хорош, вот он от обиды и назвал тебя навозной принцессой.

– Это потому, что меня братья в навозной куче изваляли, а все видели-и-и, – вдруг зашлась она в новом приступе рыданий. – И даже он виде-е-ел…

– Как иначе, вы росли рядом, конечно, он много чего видел. Ну видел и видел, а гулять всё же пришёл позвать.

– Так я ему что, нравлюсь, что ли? – вдруг оживилась Луняша.

– Возможно, – уклончиво ответила я.

– Так я ему наподдам! – загорелась помощница.

– А это уже жестоко. Получать тычки от девушки, которая нравится – очень болезненно для самооценки, а Давлику и так с мамашей не повезло. Будь выше этого. Просто не обращай внимания. Если тебе человек не нравится, это ещё не повод его унижать.

– Он первый начал! – обиженно всхлипнула она.

– Ну… ты ему сказала грабли убрать и недоумком назвала. А до этого он тебя защищал, между прочим. Не мамашу свою от тебя, а тебя от неё.

Широко распахнув глаза и пухлый рот, Луняша зависла на добрых полминуты.

– Так я ему что, правда нравлюсь? – ошеломлённо прошептала она.

Я пожала плечами, не зная, правильно вмешалась или нет. С одной стороны, мне этого Давлика было жаль. Сложно расти рядом с такой мамашей. С другой – он уже не ребёнок, если не начнёт огрызаться, то так и застрянет подле неё без права на личную жизнь и собственные решения. Выбор за ним.

– Иди лучше сходи за Талкой и её малышом, – напомнила я, когда увидела, что помощница успокоилась окончательно.

– Так поздно уже. Вон, темнеть скоро начнёт… – с неохотой возразила она.

В этот момент в дверь забарабанил Амезег:

– Таиська! Таиська! Там бате моему плохо… Помирает!

Луняша тут же вскочила на ноги и умоляюще посмотрела на меня. Я подхватила лекарскую корзинку и с готовностью выбежала на крыльцо.

Кто там помирать надумал? Ну уж нет, только не в мою смену!

Нужный дом находился через реку, на другом конце села, и ещё никогда оно не казалось мне настолько огромным. Мы бежали втроём – я, Луняша и Амезег. За нами следом с гиканьем пристроилась гурьба детишек, и вскоре мы уже неслись толпой, обгоняемые быстроногими мальчишками, которые наверняка и не знали, куда и зачем мы торопимся.

У незнакомого крыльца тоже толклись люди. Наша толпа схлестнулась с уже собравшейся и растворилась в ней, как молоко в горячем чае.

В доме было темно, несмотря на светлый вечер.

Снаружи по лазурному небу лились реки из взбитых сливочных облаков, изумрудная зелень шелестела нежности, обнимаясь с летним ветерком, а внутри была тяжёлая, угрюмая обстановка. Переступаешь порог – и словно из чистой речной воды попадаешь в тёмную трясину болота.

Вокруг скорбно шмыгали носами многочисленные родственники, в углу подвывала малознакомая грузная баба. Как же её звали? Нет, не помню. Помню только, что у её мужа тоже были камни в почках.

Посередине главной комнаты дома, прямо рядом с белёной печкой, на обеденном столе, застеленном толстым одеялом, неподвижно лежал дед. Старый, морщинистый, худой, он казался не просто смуглым, а скорее зеленоватым, отчего напоминал упыря.

Горели свечи – мрачно и торжественно.

Тело, одетое в чистую нарядную рубаху, ещё дышало… правда, редко.

Я растолкала громко горюющих родственников и подошла к пациенту.

Диагностическое заклинание удалось только со второго раза – от волнения. Хорошо хоть икота не вернулась, в такой момент она звучала бы жалко.

Дед, лежащий на столе, был не то чтобы здоров… Всё-таки лет ему уже было порядочно, хорошо за девяносто. Хрони всякой тоже поднакопилось, но вот так чтоб прям помирать?..

Может, я что-то не так поняла?

Прогнала заклинание ещё раз, нащупала и посчитала пульс – скорее для собственного успокоения, чем по необходимости. Нормальный пульс. И дыхание тоже нормальное. Редкое, но глубокое и уверенное.

Вот уж нет, меня не проведёшь! Я теперь знаю, как умирают по-настоящему. Жизнь из Эрера утекала сквозь пальцы, и я буквально кожей ощущала крадущиеся шаги смерти. Дед же… лежал. Даже не спал.

– Так здоров ваш дед, – неуверенно проговорила я в мрачной похоронной тишине.

– Как «здоров»? – он тут же открыл глаза и резко сел, спустив худые ноги со стола на лавку.

– Не совсем, конечно. Но для вашего возраста – очень даже здоров.

– Я на прошлой неделе во сне склеп открытый видал, а всем и без того понятно, к чему такое снится. Заждалися меня предки-то, зовут к себе. А сегодня как с поля вернулся, дрова начал колоть, так сердечко-то и кольнуло. Сразу понял: помираю я.

– А что, раньше никогда не кололо? – настала моя очередь изумляться.

– Ну-у-у… нет. В спину иной раз вступит, особливо ежели на коромысло баки большие навесить вместо вёдер. А чтоб сердечко – такого ни разу не было.

– Давайте я вам зельице укрепляющее дам, вы по ложечке будете по утрам пить. И расскажите по порядку, что сегодня делали, когда именно почувствовали себя плохо, что болело.

Родня деда жадно прислушивалась к разговору, но лица были в основном счастливые. Вроде никто не расстроился, что дед передумал помирать.

– Ну как. Утром встал ещё затемно, перекусил, еды собрал. Как рассвело, козам воды натаскал, марча запряг. Как пастухи за козами пришли, с ними выехал, до дальнего поля. Там щавельник разросся так, что ужно и урожая не видать. Прополол. На всё поле сил не хватило, старый уже стал, только половину одолел. Домой вернулся – горяченького захотелось, я давай дрова колоть, чтоб печку растопить, тут сердечко-то и того. Кольнуло.

Я выслушала деда с внимательным и профессионально-невозмутимым лицом. Он мой старательный покерфейс не оценил, но я собой гордилась в первую очередь потому, что сдержала несколько крайне сумбурных восклицаний.

– То есть я правильно понимаю, что вы сначала таскали тяжести, потом весь день на солнцепёке пололи сорняки, затем после целого дня работы в поле вернулись домой, начали резко наклоняться и махать топором, после чего вам стало нехорошо?

– Ну-у-у… да, – кивнул дед.

– Ясно. Знаете, мне бы на вашем месте тоже нехорошо стало, а мне лет существенно меньше. В общем, прописываю вам обязательный отдых в обед. С полудня и часов до трёх хотя бы. Как Солар высоко, так вы берёте и ложитесь отдыхать. Зелье по ложечке утром, если сердце ещё раз кольнёт, то жду ко мне на приём. Беречь себя нужно, возраст-то уже не тот.

– Но раньше-то не кололо! – воскликнул дед.

– А теперь колет, – многозначительно возразила я.

– Так ежели я буду матрас плющить, кто поле прополет заместо меня? – возмущённо спросил он под гробовое молчание родни.

Никто не ринулся на амбразуру и не заявил пафосно: «Моя мотыга всегда с тобой!» или «Придёт день, когда желание людей полоть сорняки иссякнет… но это будет не сегодня!».

Так себе у них Братство Чернозёма, Орден Великого Урожая и Лига Последнего Полива.

Я выразительно посмотрела на соседа, и тот наконец вмешался:

– Батя, да прополем мы.

– Знаю я, как вы, обалдуи малолетние, прополете! – ретиво соскочил со стола передумавший помирать дед. – Весь урожай мне загубите!

Малолетний седой обалдуй, которому наверняка шёл шестой десяток, резонно заметил:

– Дак коли помрёшь, то что тебе с того урожая? Лекарка ежели сказала в обед отдыхать, будешь отдыхать.

– Так то в обед. А у меня дрова не колоты! От вас-то не дождёсси помощи, – язвительно заметил дед и пушечным ядром вылетел во двор, откуда через секунду раздались частые и мощные удары топором.

– Вызов бесплатно, за зелье десять эсчантов, – подытожила я. – Передайте Луняше, пусть это будет её премия. Девочка она хорошая, старательная, заслужила. А деда вы всё же берегите.

Закончив на этом, я вышла из душного дома обратно в свежий летний вечер. Вот какая я молодец, спасла деда от неминуемого лежания на столе.

Помощница следовала за мной по пятам.

– Так, где там тот мальчишка больной? – спросила я у неё. – Веди. У меня как раз настроение кого-нибудь от всей души вылечить.

Луняша попыталась спорить:

– Так сумерки уже! Отложи на завтра, срочности-то нет.

– Какой смысл откладывать на завтра то, что можно успеть сегодня? Лучше я с утра подольше посплю.

– Ну не знаю… – неуверенно протянула помощница и принялась отговаривать: – Чего ты к ним пойдёшь, ежели сами они к тебе не идут? Не идут – знамо, не хотят лечиться. Чего за ними бегать?

– Это вопрос личной ответственности, Луня, – пояснила ей. – Это мне нужно знать, не требуется ли кому-то помощь. Для порядка.

Мои слова Луняшу явно не убедили, но продолжать спор она не стала. А я не стала признаваться, что просто не хочу возвращаться в пустой дом, где нет Эрера.

– Ты меня проводи, а сама домой возвращайся, пока светло, – предложила я. – Только проверь: если Шельма будет под дверью сидеть, то выпусти её погулять.

– Она тогда тебя искать будет.

– Ничего, не заблудится.

За последнее время киса окончательно вымахала из милого котёнка в шалопаистого кошачьего подростка, причём росла неравномерно – то лапы становились большие, то хвост вытягивался и волочился по полу, то пятнистый зад переставал умещаться в облюбованную корзинку.

Зато она обрела товарищей по играм среди соседских ребятишек, и они вечерами гонялись по округе, распугивая окрестную живность, в том числе и человекоподобную.

Скажу честно: когда на тебя прёт ватага орущих разновозрастных детей, а ведёт их за собой дикая зверина с распахнутой пастью, то ты благоразумно отступаешь в придорожную крапиву, лишь бы они тебя не сшибли. Даже если ты при этом – условная хозяйка вышеозначенной зверины.

Однако нужно отдать Шельме должное – как бы сильно она ни увлекалась играми, никого не кусала и не царапала. Била мягкой лапой, рычала и иногда даже сваливала в пыль, но когти и клыки держала при себе. А ещё по шерсти на загривке всегда было видно, когда она играет, а когда – злится всерьёз. Дети её и опасались, и обожали примерно в равных пропорциях, а я не возражала против игр, строго предупредив, чтобы они не увлекались. Всё же Шельма – животное, хоть и очень умное.

Дом Талки и её Дичика стоял в самом центре села. Некогда добротный, теперь он заметно обветшал. На одном окне ставни перестали закрываться из-за перекосившейся створки, у другого была разбита и заклеена газетой стеклянная секция. Огород и двор пусть и не назвать совсем уж запущенными, но и на ухоженные они как-то тоже не тянули. Поленница пустовала, а ведь сейчас самое время заготавливать дрова на зиму. Грядки местами поросли сорняками, а ягодные кусты разрослись так, что лежали на тропинках длинными плетями – никто их не обрезал.

Я поднялась на крыльцо и постучалась.

Даже отсюда слышались тонкие, полные горечи завывания.

Дверь мне открыла высокая полуденница лет тридцати пяти с убранными в строгий пучок чёрными волосами и измождённым лицом.

– Ясного вечера. Я новая целительница, вот пришла справиться о здоровье вашем и ваших близких, – представилась ей.

Вой за спиной женщины перешёл в надрывный плач.

– Нет у нас здоровья, не о чем справляться, – ответила она не столько грубо, сколько обречённо.

– Давайте я всё же проверю? – не сдавалась я, чувствуя не просто желание, а жгучую потребность протиснуться мимо этой недружелюбной Талки и наложить руки на орущего ребёнка.

Что с ним? Ему плохо?

Заметив мой интерес, она приняла оборонительную позу:

– Не лечится это.

– Может, хотя бы облегчается? Какой вред от того, что я посмотрю?

– Старый целитель говорил, что это врождённое заболевание и поделать ничего нельзя. И другие целители тоже, – Талка уже смотрела исподлобья и явно готовилась прогонять меня вон.

– Давайте я хотя бы обезболю и наложу сонное заклинание? Оно не нанесёт вреда. А вы, быть может, поспите нормально этой ночью.

Наконец вняв гласу разума, она отступила и впустила меня в дом. Внутри было прибрано и довольно уютно, но запах стоял…

Лекарства, болезнь и отчаяние – вот как пахло в этом доме. И вроде чистенько, и вроде стоит на столе горшок с едой, и вроде хлеб рядом лежит свежий, однако в воздухе витает такой тяжёлый дух несчастья и застарелой боли, что мне захотелось всех выгнать из этого дома и проветрить его. А лучше – сжечь и построить новый.

У окна сидел, уставившись в пространство, крепкий на вид дед. На руках у него белугой ревел мальчишка лет четырёх-пяти. Дед слепо гладил его по голове, туловищу и плечам, приговаривая:

– Ну будет-будет… Касатик наш…

На мои шаги он медленно обернулся, и от его взгляда я вздрогнула всем телом – из карих радужек на меня вместо зрачков смотрели бельма.

От неожиданности я запнулась и отступила, и только потом поняла, что это всего лишь катаракта. Катаракта! Не мистика, не проклятие, не злой рок, а болезнь. Излечимая, между прочим!

Мальчик на коленях у деда дёргался переломанной ящеркой – по телу пробегали судороги и на их пике малыш обмякал и выл еще сильнее. Взгляд выхватил скрюченное запястье, неестественно согнутую ногу, торчащие рёбра и очень худое предплечье, настолько тонкое, что было видно обе косточки.

– Я целительница, пришла, чтобы помочь, – севшим голосом проговорила вслух, предупреждая то ли слепого деда, то ли мальчишку у него на руках.

Поставила корзинку на пустую лавку и подошла ближе. Дотронуться до себя ребёнок не давал, но я улучила момент и всё же наложила диагностическое заклинание, ужаснулась, а потом сразу же обезболила. Мальчик замер. Стало так тихо, что было слышно, как на пол оседает пыль.

– Тебя Дичиком зовут? – осторожно спросила, когда мальчик поднял на меня взгляд.

Он моргнул, изучая мою корзинку и руки.

– Смотри, – я выпустила немного силы, и пальцы окутались магическим сиянием.

Дичик удивлённо распахнул глаза, а рот у него и так был приоткрыт, отчего вид он имел нездоровый и неправильный. Хотя на лицо мальчишка хорошенький. Большие глаза, густые ресницы, ровный аккуратный нос. А вот рот открыт, и из него тянется ниточка слюны.

Я села рядом и протянула руки маленькому пациенту. Он заинтересовался и с трудом переполз ко мне на колени, давая изучить себя получше.

Бедный…

Зато хотя бы понятно, почему он плакал – судороги в слабых мышцах и укорочение сухожилий вызывали почти не проходящую сильную боль. Как он с ней живёт-то?

Дичик тем временем неожиданно искренне растянул губы в улыбке и попытался обнять тоненькими ручками-тростиночками, промычав что-то невнятное. Когда я не поняла, он попробовал снова. И снова.

– Он говорит спасибо, – наконец вмешалась стоявшая позади мать, и мальчик согласно моргнул.

А ведь интеллект сохранён. Глазки умные, и он их не прячет. Смотрит то на меня, то на корзину, но необычные стеклянные флакончики не трогает. Я осторожно погладила Дичика по спине и почувствовала, как он прижимается ко мне теснее, а потом расслабляется.

Глаза у него закрылись почти сразу и буквально через минуту он уже размеренно сопел. Это взрослые засыпают медленно и неохотно, а дети всегда проваливаются в глубокий сон, как в омут, особенно если устали и измучились.

Снова стало тихо. Дичик спал, всё ещё обнимая меня, и я не хотела тревожить его покой.

– Магическое обезболивание не наносит вреда, – сочла нужным пояснить я. – Чтобы он хорошенько выспался, я усилю его сон другим заклинанием. Где его постель?

– В моей спальне. Идёмте, – чуть поколебавшись, ответила мать. – Меня Таллой звать.

– А меня Таисией. Очень приятно, – поднялась с места я.

Для пяти лет мальчик был слишком лёгкий, и мне стало грустно и обидно за него. Пока остальные дети носятся с Шельмой, он воет дома от боли. Разве это справедливо?

Уложив Дичика в кровать, я наложила одно из самых мощных заклинаний сна и сказала:

– Он проспит до полудня, лучше не будите его. Теперь с вами. Как ваше самочувствие?

Талла посмотрела на меня так, будто я издевалась, но я старалась сохранять спокойное и доброжелательное выражение лица, хотя так и подмывало топнуть ногой и наорать на неё за то, что она со своим Дичиком раньше не пришла. Можно же было что-то предпринять ещё три недели назад!

– Нормальное самочувствие, – ответила она, закрываясь от меня и скрещивая руки на груди. – А денег на целителя у нас нет.

– Жалование мне платит староста. Как раз за то, чтобы я лечила всех селян. Всех без исключения. Если вам требуется, чтобы я приходила по вечерам и помогала уложить Дичика спать, то я буду приходить и помогать. Мне не сложно, – заверила я. – А теперь давайте деда вашего осмотрим.

Я вернулась в большую комнату и обратилась к нему:

– Давно зрение начало ухудшаться?

– Та лет пять уже. Вот как Дичик родился, так оно и пошло… совсем… – ответил тот. – Правда, что ли, Мелест лекарку для всех нанял?

– Правда. Я сейчас проведу диагностическое заклинание и посмотрю, что с вами. А завтра попробуем полечить вас. Я точно видела заклинание для лечения катаракты в справочнике, просто наизусть его не помню, не так уж часто с этой болезнью сталкивалась.

Если не считать зрения, у деда были ещё нелады с кишечником, но это скорее от длительного сидения на одном месте. Из-за неподвижности он страдал запорами и всеми сопутствующими проблемами.

– Вот это зелье вам поможет от боли в животе и облегчит походы в туалет. Маленькую ложечку добавить в стакан воды и выпить натощак. После этого вы почти сразу почувствуете позывы. Только ради Солара, не вздумайте терпеть.

– Благодарствую, – сжал он зелье в руке, ощупывая флакон пальцами.

– Теперь вы, – обернулась я к Талле. – Сядьте, пожалуйста.

На этот раз спорить она не стала, позволила провести диагностику.

– Сколько вам лет? – удивлённо спросила я.

– Двадцать семь, – недобро хмыкнула она. – Что, не выгляжу на свой возраст?

– Пока нет, – честно ответила я. – Посмотрим через месяц. Вот вам настойка, она поспособствует лёгкому засыпанию и крепкому сну. Завтра утром приходите ко мне на приём.

– Зачем? – напряжённо спросила она. – Говорю же, денег у нас нет.

– А больной ребёнок есть.

– Но его нельзя вылечить! – вдруг разозлилась она и вскочила с места. – Мы были у пяти разных целителей, все только деньги из нас тянули! Это не лечится!

– Возможно, не лечится. Но лично я ещё не пробовала. Не в моих правилах делать выводы до того, как возьмусь за дело. Может быть, я ничем не смогу помочь, однако я не вижу вреда в том, чтобы попытаться.

– Это только даёт ложную надежду, – тусклым голосом проговорила она, и злость погасла в ней так же внезапно, как вспыхнула.

– Может быть и так. А может, есть способ облегчить состояние вашего сына, просто мы его пока не нашли, потому что не искали. Это ваш выбор, Талла. Вы можете сидеть дома, закуклившись в своём горе, а можете действовать. Возможно, результат будет одинаков. А возможно – нет. Вы не узнаете, пока не попробуете.

– Она придёт, – тихо проговорил молчавший до этих пор дед. – И я приду. Вы уж поищите это заклинание в своём справочнике, сударыня вашблагородь.

– Я не… не аристократка, поэтому не нужно титулов. Для вас я просто Таисия. Тогда жду вас завтра после полудня. Спокойной ночи.

К себе я возвращалась с тяжёлым сердцем. Возможно, Талла и права. Зря я заронила в них надежду – никакого представление о том, как лечить Дичиков недуг, у меня не было. Но и оставить всё вот так просто я не могла.

Пусть пятеро целителей сказали, что лечения нет.

Это не повод его не искать.

Иллюстрация: Талла и Дичик

Примета 28: сегодня заботливая матушка, завтра – злобливая свекровушка

Одиннадцатое юлеля. Вечер

Таисия

Домой шла уже затемно и с неохотой.

С уходом Эрера всё казалось тусклым и неважным. Мы с Шельмой несколько раз ходили по ночам в лес, чтобы собрать трав и ягод, но даже усталость после таких походов не помогала забываться и засыпать быстрее. Словно я отдала Эреру часть души, а он ушёл и унёс её с собой. Мечталось, что он передумает и вернётся, но с каждым новым днём такое развитие событий становилось всё менее и менее вероятным.

Киса копошилась в саду. Заслышав мои шаги, подняла от земли довольную морду. Из уголка пасти торчал бешено мечущийся хвост ящерки. Вот же… охотница.

Обрадованно мявкнув, Шельма по-быстрому схарчила ящерку, пока я её не отобрала, и сделала максимально невинное лицо совсем не шалящего котика, починяющего примус. Я не купилась, хотя и ругать не стала – у неё же инстинкты. Не может же она пойти против природы…

Дома было тихо. Печь стояла ещё тёплая, но угли в ней уже погасли. Стоило разжечь её заново, однако я поленилась готовить. Шельме перепало немного сырого мяса, а я выпила стакан простокваши и забралась на подоконник. Облака застилали тонкий месяц, и идти на улицу не было смысла – нечего там пока ловить, кроме ящерок.

Взяла в руки так и не законченную книжку про детектива и нашла место, до которого дочитала в тот вечер, когда Эрер свалился из портала мне на голову, а затем уставилась в окно. Шельма прискакала и уселась рядом, поддевая носом мою левую руку.