Ласточка

Сергей Бичуцкий

Ласточка

Ласточка

Глава 1

Людмила Степановна «ойкнула» от пронзившей боли и проснулась. Вернее, не проснулась, а вырвалась из внезапно накрывшей дремоты. Поясница. Как не пыталась осторожничать и резко не поворачиваться, во сне бдительность притуплялась. Никак не могла свыкнуться. Каждый раз сердилась на эту боль, и долго не могла успокоиться даже после того, как она уходила. Не заметила, как эти чувства заполнили её жизнь, и стали предметом основных забот. Теперь её дни и ночи разделились на постоянно повторяющиеся периоды – до боли и после. Всё остальное померкло. Хотя, если быть откровенным, боль эту она сама себе выдумала. Надо же было чем-то занять себя. Всплывающие ранее в памяти события жизни затуманились, приобрели какие-то совершенно нечёткие очертания, и постепенно стирались. Посмотрела на настенные часы. Седьмой час. Утра или вечера, не знала. Какая разница? Уже больше месяца, как жила затворницей в чужой квартире, зашторила окна, отгородившись от всего мира, и жила в полудрёме и воспоминаниях. Не совсем, конечно. Раз в неделю выбиралась за продуктами. Покупала с расчётом на неделю и опять закрывалась. Много ли одной надо? По пути ни с кем из знакомых бесед не заводила. Да и где они, знакомые эти, в новом районе? Кивала в ответ на приветствие и всё. Устала от пустой болтовни. И от людей устала. Чаще всего память и сердце терзало прошлогоднее воспоминание, занозой саднившее душу. Как только потеплело, частенько выходила посидеть на скамейке перед подъездом, но лето минуло. В середине июня. Такое несоответствие календаря и реальной погоды в Карелии – дело привычное. Частые дожди и пронизывающий студёный ветер загнали под крышу. Да и не только это. В начале августа обидела свою единственную подругу, Надежду Михайловну. Лет тридцать дружили, а тут… Глупо, конечно, вышло, но признать свою вину, а тем более просить прощения, Лидия Степановна почему-то не хотела, хотя дело выеденного яйца не стоило. Плёвое, прямо скажем, дело. Соседка, увлекшись после выхода на пенсию кулинарией, постоянно что-то изобретала, и Лидии Степановне частенько приходилось выступать в роли дегустатора. Вот и тогда. Надежда Михайловна с горящими глазами стала хвастаться, что приготовила замечательный клюквенный кисель, и по сложившейся традиции предложила отведать. Сбегала домой и протянула полчашечки. Кисель действительно был замечательный, но это обстоятельство почему-то разозлило Лидию Степановну. Не выспалась что ли? Сделав несколько глотков, буркнула: «Сопли какие-то», и отдала оторопевшей подруге чашку с оставшимся киселём. Как в лицо плюнула. Подруга оторопело замерла, посмотрела удивлённо на Лидию Степановну, и, поджав губы, молча ушла. Зачем обидела, до сих пор не понимала. Не из-за того же, что образовавшаяся на поверхности киселя плёнка осталась на губах? Всегда так было, да и дальше будет. На то он и кисель. На самом-то деле причина была совершенно в другом – зависть. Пусть и неосознанная, но зависть. Завидовала, что подруга на старости лет нашла себе хоть какое-то занятие, а она нет. Но признаться себе в этом даже не подумала.

Лидия Степановна тоже любила готовить, но смысла в этом занятии сейчас не было никакого. Некому готовить. Ещё два года назад её трёхкомнатная квартира была полна людей. Муж, старший сын с женой и внуками, да младший. Постоянная суета, шум, споры, детские слёзы, противостояние с недоброго нрава невесткой. Голова кругом. И всю эту ораву надо было кормить. Кроме неё некому. И готовила. С утра до вечера. Порой так уставала, что, добравшись, наконец, до постели, горестно про себя вздыхала: «Господи! Ну, когда же это закончится?». Жаловалась, хотя в Бога не верила. В жизни всё у неё складывалось более-менее удачно: учёба, работа, заботливый муж-трезвенник, дети, а теперь и внуки. Всё не хуже, чем у других, если не привередничать. Чего ещё могла желать женщина, с детства не привыкшая к жизненным «разносолам»? Так зачем же ей, скажите на милость, нужен Бог, если и так всё хорошо? По установившейся вековой традиции Бога поминали все, кому не лень, к месту и не к месту. Вот и Лидия Степановна. Не просила, конечно, ни о чём. Уставала, от того и вздохи эти. И в мыслях не было, что откликнется Тот, Которого вроде бы нет. Но Он откликнулся. Первым покинул родительское гнездо старший сын Семён. Скопили деньги на первый взнос, взяли ипотеку, и купили трёхкомнатную квартиру. Выбирали, само собой, где подешевле. Оттого и переехали на окраину города, в другой конец. И, несмотря на то, что город небольшой, оказалось, что переехали будто в другую страну. Машины своей не было, а добираться на автобусе до родительского гнезда в общественном транспорте, да ещё с детьми малыми для того, чтобы просто попить чайку, да обменяться ничего не значащими новостями, было откровенно лень. После напряжённой рабочей недели очень хотелось отдохнуть. А стирка? А уборка? Это на какой день отложить? Или ночью этим заниматься? А поездка, хочешь не хочешь, весь день ломала. Да и близости между ними настоящей не было. Одна видимость. Вот и решили сначала собираться один раз в месяц, а затем и вовсе стали только перезваниваться. Своя жизнь. Что тут поделаешь? По себе знала, сколько времени и сил забирают домашние хлопоты, потому и не винила никого – ни сына, ни жену его. Неизбежность. Через год после переезда старшего, уехал и младший, Санька. Закончил институт и уехал. Друг в Питер заманил. Хотела, чтобы дома остался, да куда там. Даже и слушать не пожелал, хотя Лидия Степановна отчаянно противилась его отъезду. Добрый слишком. Куда с таким характером? И обманут, и вокруг пальца обведут. Очень переживала, но Санька не отступил. Упёрся, как баран, и всё тут. Весь в отца.

А в этом году, в конце августа умер муж, Игнат Терентьевич. Умер буднично и незаметно. Никогда не болел, а тут взял и умер. После отъезда младшенького пристрастились одинокие пенсионеры разгадывать кроссворды, и большую часть времени проводили за этим занятием. Вместе разгадывали. Копались в словарях и энциклопедиях в поисках правильного ответа, и пока полностью не разгадывали, не успокаивались, будто от того, разгадают они или нет, что-то зависело. Иногда за полночь засиживались, так увлекло их это бесполезное, по сути дела, занятие.

В тот день, ближе к полудню, принялись за очередной кроссворд. Порядок разгадывания установился такой: сначала разгадывали то, что знали, и только затем приступали к тому, что было неизвестно. Где-то через час Игнат Терентьевич захотел попить чайку. В горле пересохло. Прошёл на кухню, передав кроссворд и ручку жене. Слышала, как включал чайник, доставал чайную чашку, наливал кипяток и размешивал сахар. Делал это всегда почему-то очень шумно. Затем всё смолкло. Лидия Степановна, не найдя ответ на очередной вопрос, пожаловалась мужу:

– Игнат! Не могу найти! Весь атлас перелопатила! Ничего не подходит! Ты скоро там?

Ответ обычно следовал незамедлительно, но тут почему-то Игнат Терентьевич промолчал. Лидия Степановна рассердилась:

– Ты что, оглох что ли? Страна на севере Африки, пять букв, – прокричала она, думая, что муж её просто не слышит, но ответа опять не последовало.

Рассердившись окончательно, встала и решительно пошла в кухню. Муж, как обычно, сидел на своём привычном месте спиной к окну. От чашки поднимался пар. Руки лежали на столе. Казалось, глубоко задумался.

– Ну, чего молчишь? – возмутилась она, но ответа опять не было.

Лидия Степановна насторожилась. Более внимательно посмотрела на мужа и натолкнулась на его опустошенный, ничего не выражающий взгляд. Как у манекена. Подошла и хотела потрясти его за плечо, но от прикосновения он начал заваливаться и упал со стула. Упал так же, как упал бы манекен. Женщина испугалась, поняв, что с мужем что-то случилось, однако самообладания не потеряла. Бросилась к телефону, вызвала скорую помощь и только после этого попыталась привести его в сознание. Единственное, что ей удалось, это какими-то невероятными усилиями оттащить грузное безжизненное тело в комнату и уложить на диван. Обессилив и запыхавшись, уселась в кресло в ожидании скорой. Растерянно посмотрела на мужа и тут же отвела взгляд. Страшно. Теперь испугалась окончательно и по-настоящему. Больше всего страшил пустой, совершенно безжизненный взгляд. Старалась не смотреть, но какая-то неведомая сила возвращала к обращённым в никуда глазам. Наконец, приехала скорая. После недолгого обследования врачи констатировали смерть. Тело Игната Терентьевича погрузили на носилки и унесли. С того момента, как он пошёл пить чай, прошло не более сорока минут. Сорока минут хватило на то, чтобы исковеркать, растоптать и просто уничтожить её прежнюю жизнь. Только что всё, что составляло суть этой жизни было тут, рядом. И в ней самой было. Руками, конечно, не потрогаешь, но было ведь. А теперь где?

За всё это время Лидия Степановна не произнесла ни слова. Будто онемела. Словно что-то замёрзло в ней от непонимания, безысходности и бессилия что-то изменить. Совершенно растерялась. Пришёл кто-то тихой сапой, забрал её мужа и был таков. И нет больше у неё самого главного – её половины. Этого она принять никак не могла. Не понимала, потому и не могла. Только что было в её жизни что-то очень важное, может быть даже самое важное, а теперь нет. Ушло, будто испарилось, оставив вместо себя боль и пустоту. И не просто тело ушло, хотя, конечно, и оно тоже, а что-то другое, более важное, безжалостно с кровью вырвавшее часть её сущности. И эта образовавшаяся пустота саднила, как открытая рана, разъедаемая солью памяти.

Слёз почему-то не было. Посидев какое-то время в прострации, позвонила на работу Семёну, старшему сыну. Когда ответил, только и сказала: «Папа умер!», – и положила трубку. Объяснять ничего не стала. Не знала, что объяснять. Почему умер? По какой причине? Зачем? Ей бы кто объяснил. Хотя, какая разница? Не в том она была состоянии, чтобы искать причины, да строить догадки. Пришло что-то доселе неизвестное, с чем ей придётся дальше жить. Пришло, не спросясь, да и поселилось чужеродной ядовитой пустотой в её душе. Навсегда. Что такое смерть близких, вроде бы знают все. А что знают, вряд ли кто-то толком объяснит. Да и страшно объяснять. Первым пришедшим в голову желанием было побежать к подруге, но натолкнулась, как на стену, на тот самый «кисель», и желание угасло. Её душе просто необходимо было с кем-то поделиться этим свалившимся, не весть откуда, несчастьем. Вроде бы и людей вокруг не счесть, а идти не к кому. Не было никого, кто мог бы излить на эту образовавшуюся израненную пустоту хоть капельку сочувствия и утешить боль. Не умом понимала. Чувствовала. И от этого безысходного одиночества неожиданно завыла. Как раненный зверь. Тихонько, бесслёзно, и от того страшно.

Глава 2

Через час после звонка приехал Семён. Растерянный и испуганный. Такой же крупный телом, как отец, он совершенно не походил на него характером. Жил, что называется, у жены под каблуком, и совершенно от этого не страдал, хотя добряком его вряд ли бы кто решился назвать. Да и размазнёй тоже. Ну, на худой конец, что более соответствовало истине, эгоистом. Хитреньким таким, себе на уме, эгоистиком. Но это униженное, с точки зрения окружающих, положение его устраивало. В кого пошёл? Бог весть. Не было в семье таких хамелеоноподобных. Даже младшенький, при всей его доброте, не шёл с ним ни в какое сравнение. Да и родители Лидии Степановны, что мама, что папа, она-то прекрасно помнит, были в каких-то вещах людьми непреклонными. А у этого всё не так. Всё как-то ни то, ни сё. Всю жизнь ужом скользким извивался. С малых лет. Либерал прям какой-то. Может поэтому взаимоотношения с родителями, что с отцом, что с матерью, были у него всегда натянутыми? Да и с братом тоже. Чужой он был для них. А может и наоборот. Может это они были чужими, несмотря на то, что всеми силами старались как-то сблизиться с ним, да стереть с него эту слизь. Но он эти попытки сближения отвергал. Хотя, скорее всего, не совсем так. Сначала использовал в своих каких-то корыстных целях, а потом уже действительно отвергал. И ещё была у него одна очень неприятная, даже отталкивающая черта характера. Он всегда становился на сторону сильного, духом ли, телом, не суть важно. Даже тогда, когда этот кто-то сильный был очевидно неправ. И прятался то ли за спиной, то ли за характером сильного, ожидая в этой относительной безопасности, что же будет дальше. И, если сильный вдруг по какой-то причине терпел поражение, делал вид, что он здесь не причём. А если одерживал верх, что случалось куда чаще, то нескрываемому торжеству подлости и самодовольства не было конца и края.

Сняв в коридоре промокшие туфли и куртку, прошёл в комнату и остановился напротив матери, всё так же сидевшей в кресле. Казалось, что приезда сына она не заметила вовсе, сосредоточенно о чём-то думая. Семёну надоело ждать, когда на него обратят внимание, и он первым прервал тягостное молчание:

– Что случилось, мама?

Лидия Степановна вздрогнула от вопроса и подняла взгляд на сына:

– Не знаю. Умер отец. Почему, не сказали. Вроде бы сердце. Врут, поди. С роду сердцем не маялся, а тут – сердце, – тихо закончила она, и вновь погрузилась в свои размышления.

– Когда скажут? – не отставал Семён.

– Завтра. Завтра скажут. Сегодня сделают вскрытие, а завтра надо съездить к ним за справкой о смерти. Для похорон надо. Съездишь? – подняв взгляд, тихо спросила она.

– Конечно, – заверил её сын, – обязательно. Я на работе отгулы взял, – пояснил он и добавил, – ты, мам, не беспокойся. Все хлопоты по похоронам я возьму на себя. Денег только надо.

– Сколько? – всё так же безучастно спросила Лидия Степановна.

– Бригадира прошлый месяц хоронили, так тысяч пятьдесят на всё, про всё ушло, – ответил Семён.

– Тебе сразу дать? – с трудом поднимаясь с кресла, спросила Лидия Степановна. От природы хрупкая телом, сейчас она и вовсе показалась сыну сгорбленным одуванчиком. И, возможно впервые в жизни, в душе Семёна что-то шевельнулось по отношению к матери доселе ему неизвестное. Жалость? Родилось и тут же умерло. Чужое. Не его.

– Всё-то сразу не надо, – сказал Семён, следя за тем, как мать доставала из шкатулки пачку пятитысячных купюр.

– Похоронные. Копила, – пояснила, отсчитывая деньги, мать. – Отцу не говорила. К чему? С моими-то болячками думала, что первой помру, а тут, на тебе. Пятьдесят, говоришь? – переспросила она.

– У бригадира на поминки много ушло. В кафе поминали. Всё начальство, да бригада, да родственники. Человек сорок, не меньше. Но им от работы какие-то деньги давали. А нам-то кто даст? – деловито спросил сын. – Тысяч тридцать давай. Пока хватит. Нужно будет ещё, спрошу, – пересчитав поданные деньги, сказал матери. Буднично так сказал, будто в магазин собрался сходить.

– Остальные здесь будут, – внимательно посмотрев сыну в глаза, сказала мать, складывая оставшиеся деньги в шкатулку. Затем, так же буднично, как и сын, добавила:

– Мои похоронные.

– Перестань, мам. Тебе ещё жить и жить, – попытался ободрить Семён. Все так говорят, и он сказал.

– Зачем? – возразила Лидия Степановна, посмотрев на сына. – Ушёл отец, а мне без него что здесь делать?

– Как что? – попытался сделать вид, что мать огорчила его этим ответом. – А мы? А внуки?

– Ладно пустое-то болтать! Вы! Внуки! Много я вас вижу? Будто на другом конце света живёте, – урезонила мать, сверкнув печальным взором.