Промежуточный человек

А. Opus

Промежуточный человек

Глава 1. ICQ

Банкирша, апрель 2007

Я шёл к твоему банку с таким чувством, будто иду не просто на встречу, а на экзамен. В ICQ у нас всё получалось легко: подколки, твои смайлики, твои неожиданные фразы вроде «ну а чего можно было ждать от жеребца?» или «пуританка, которая пугается собственных желаний». Они звучали игриво, почти дерзко. Но в реальности – я не знал, кто выйдет ко мне: та самая Наташечка или совсем другой человек, у которого на лице только деловая маска.

В холле меня встретила статуя – античная, обнажённая, холодная. Символ банка. Я смотрел на неё и представлял, что вот сейчас ты появишься рядом, и этот контраст будет невыносимым.

Ты вышла. Среднего роста, лёгкая походка, чуть напряжённые плечи, будто сама не до конца веришь, что решилась на встречу. Волосы падают прядями, и ты машинально поправляешь их, когда смотришь в сторону. Красная водолазка и джинсы – просто одежда, но ткань подчёркивала линии фигуры, и я поймал себя на том, что это сильнее действует, чем если бы ты специально старалась. В твоём теле была лёгкость, естественность, уверенность, которая прорывалась даже через смущение.

Я сказал: ты похожа на статую. Только живая. Тёплая. Настоящая.

Ты покраснела, отвела глаза. На губах промелькнула улыбка, та самая, из-за которой строки в аське казались двусмысленнее, чем они были. Ты махнула рукой – жестом неуверенным и грациозным одновременно. В нём было и «оставь», и «останься».

Мы говорили о пустяках: работа, дела, пара формальных слов. Но я слышал в паузах другое – как будто между каждым словом стояло то самое напряжение, что накапливалось месяцами в наших переписках.

Когда ты ушла, я остался в холле ещё на минуту. Смотрел на статую и понимал: она холодная, неподвижная, а ты – её обратное отражение. Живая, чуть смущённая, и от этого ещё более настоящая.

Я вышел на улицу с мыслью, что ничего не произошло. Но на самом деле произошло всё.

Банкирша. Аська. Побег в интересную жизнь. Как все начиналось и почему мы встретились.

13 марта 2007

С Днём святого Патрика!

Мы только что из «Шапок Мерфи».

Город в зелёном, даже троллейбусы улыбаются.

– А кто «мы»?

– И что за день такой? Я только зелёных человечков знаю :)

– Мы – это я и жена. Решили почувствовать себя ирландцами.

– А праздник – просто повод быть чуть веселее, чем обычно.

– То есть пить и танцевать?

– То есть не бояться.

Он пишет про Святого Патрика —

про змей, изгнанных не из земли, а из людей,

про лепреконов, которые прячут золото под радугой,

про то, что легенды нужны, когда скучно быть правильным.

– Вы всё время как из книжки, —

появляется через минуту.

– Просто книги честнее новостей.

Потом – Артур.

Круглый стол.

Верность, Ланселот и Гвиневра.

Не как в сказке, а как в жизни —

всё правильно, но не туда.

Долгая пауза.

Потом смайлик —

подмигивающий, неловкий.

Через пару дней он пишет про «Клуб-Диван».

Мягкий свет, кресла, джаз.

– Это где танцы без одежды?

– Это где танцуют без фальши.

– Вы часто туда ходите?

– Иногда. Когда нужно вспомнить, что в мире ещё есть музыка.

Смайлик – с языком.

Потом «:-)».

И снова тишина.

Та, где слышно, как кто-то думает перед тем, как нажать Enter.

Позже – про виски.

Дым, янтарь, терпкость.

– У шотландцев есть пословица: будьте осторожны, приучая женщину к виски… потом всю жизнь будете работать на её страсть.

– Это угроза или комплимент?

– Скорее просьба о пощаде.

– Поздно :)

Две минуты ничего.

Потом коротко: «Интересная пословица.»

Вечерами они пишут без повода.

Она – из кухни, с ноутбуком на коленях.

Он – из офиса, где давно темно.

– Муж снова на работе. Я с сериалом. Скучно.

– Тогда выключайте сериал. Я расскажу историю.

– Давайте. Только с хеппи-эндом :)

Он отвечает: про меч в камне,

про то, что сила – это просто решиться вытащить.

Курсор мигает.

Она пишет:

– А если меч не вытаскивается?

– Значит, ждёт своего человека.

Пауза.

Потом – маленькое чёрное сердечко.

Поздно ночью:

– Знаете, а ведь интересно… как Вы выглядите в реальности.

– Опасный интерес.

– Завтра в обед. Зайдите ко мне в банк. Я буду в красной водолазке.

Курсор мигает долго.

Он перечитывает экран,

словно в этих буквах спрятано дыхание.

Так всё началось.

С зелёного паба,

лепреконов, виски и смайликов.

Он не соблазнял.

Просто показал, что за окном бывает другая жизнь.

А она – решилась шагнуть

(лишь много поже из переписок я узнал, что они с мужем из рабочего уральского городка, вместе еще со школы, друзья, влеюбленные, пара. Они вместе росли и вместе выросли, но изменились и стали разными. Его все время нет дома, он работает строя их будущее, жертвуя настоящим).

Глава 2. Дождь

Дождь

Май 2007

Морось, как пыль, висела в воздухе – серый свет, мокрый асфальт, стекло, где отражался банк на Пролетарской.

Я стоял у обочины и ждал. Не звонил, не писал – просто ждал, хотя мы не договаривались.

Ты появилась почти бегом.

Под зонтом, в той самой красной водолазке, которая светилась под дождём, будто внутри неё горел маленький огонь.

На секунду ты замерла, узнав машину, потом тихо вздохнула – и всё-таки села.

– До дома? – спросил я.

Ты покачала головой:

– Прокатимся.

Только и всё.

Мы поехали в сторону «Динамо».

Щётки работали лениво, стекло мгновенно снова покрывалось влагой, и мир за ним превращался в акварель.

Ты молчала, глядя вперёд.

В отражении бокового зеркала я видел только линию твоего лица и едва заметную дрожь губ.

– Странно, да? – сказала ты. – Дождь, середина дня… и всё равно хочется.

Ты произнесла это почти спокойно, но в голосе было что-то хрупкое, как трещина в стекле.

Я свернул подальше от дороги, туда, где старые тополя образовали зелёный купол над аллеей.

Мы остановились.

Машина наполнилась звуком дождя – мягким, ровным, как дыхание.

Ты посмотрела на меня, и в этом взгляде уже не было «нельзя».

Первый поцелуй случился не вдруг – просто расстояние исчезло.

Ты пахла ветром и теплом.

Я почувствовал, как твоя ладонь ложится на мою шею, как пальцы дрожат от сдержанности.

Ты закрыла глаза и чуть прикусила губу, будто боялась выдохнуть громче, чем стук капель по крыше.

Дальше не было времени.

Только близость, такая острая, что казалось – воздух в машине стал теплее.

Мы не говорили ни слова.

Твои волосы скользнули по моему лицу, запутавшись в дыхании.

Ты притянула меня ближе, будто искала опору, и в тот момент весь город исчез.

Дождь стучал по стеклу, закрывая нас от мира.

Всё остальное свелось к звуку, к свету, к телу, которое вспоминает, что оно живое.

Ты тихо выдохнула, прижалась лбом к моему плечу.

– Нас могут увидеть… – шепнула.

Я почувствовал, как ты улыбаешься в этих словах.

Мы сидели так долго, пока воздух не остыл.

Тогда ты отстранилась, поправила волосы, посмотрела в зеркало – не чтобы убедиться, что всё в порядке, а чтобы вернуть себе лицо.

– Мне пора, – сказала ты тихо.

Я кивнул.

Перед тем как выйти, ты задержалась, провела пальцем по стеклу, оставив на нём прозрачную дорожку.

– Знаешь, самое страшное – это когда тебе всё могут купить, а тебе не нужно ничего. Кроме одного. И этого одного купить нельзя.

– Спасибо за обед, – добавила она и улыбнулась.

Потом вышла – дождь сразу укрыл тебя, как занавес.

Я остался.

В машине пахло тобой, кожей и дождём.

И я вдруг понял, что именно это чувство – редкое, хрупкое, невозможное – и есть счастье, которое всегда прячется между «нельзя» и «уже поздно».

Глава 3. Пикник у реки

Пикник у реки

Июнь 2007

Много лет спустя я спросил Вас:

– Как Вы запомнили ту дату?

Вы ответили без паузы:

– Это был самый длинный день.

И улыбнулись.

Теперь я понимаю: Вы говорили не про солнце.

Про то, как время тогда перестало существовать.

В тот июнь город дышал жаром.

Асфальт светился, машины плыли в мареве, воздух был густой, как воск.

Я позвонил Вам, сказал просто:

– Выйдите. Без повода.

Вы согласились.

Вы вышли в белом платье в горох, лёгкие шаги, волосы у висков влажные от жары.

Сели рядом, улыбнулись:

– Опять к реке?

Я кивнул.

Дорога уходила в зелень.

Вы рассказывали что-то о банке, о коллегах, и смеялись, играя словами.

Я слушал, не отвечая – всё нужное уже было в Вашем голосе.

У берега было тихо.

Река блестела, трава пахла июлем.

Вы сняли обувь, прошли босиком к воде, потом вернулись, сели на плед.

– Напомните, зачем нам вообще люди, если есть лето?

– Чтобы потом было кому это вспомнить, – сказал я.

Мы ели роллы, пили воду из бутылки, смеялись.

Солнце стояло прямо над нами, тень некуда было поставить.

Вы нашли в багажнике пневматический пистолет, покрутили в руках:

– Всё ещё умеете учить стрелять?

– Попробуйте.

Я подошёл за спину, накрыл Вашу руку ладонью.

– Развернитесь боком, – тихо сказал я. – Руку вперёд… вот так.

Чтобы поставить Вас правильно, я положил ладонь на бедро, чуть повернул корпус.

Ткань платья тёплая, кожа горячая.

Между нами пробежал короткий ток – всё ещё можно назвать случайностью, но уже нет.

Вы выстрелили. Банка дрогнула, упала в траву.

Ваш смех отозвался в воздухе – звонкий, солнечный.

Через минуту Вы сказали, что хотите пить, и пошли к машине.

Я остался на траве, слушая, как хлопнула дверца.

– Не нашла воду! – позвали Вы.

Когда я подошёл, Вы стояли боком, опершись коленом о сиденье.

Плечи освещены солнцем, волосы спутаны ветром.

Вы посмотрели на меня через плечо, спокойно, с вызовом:

– Где она у Вас?

Ответа не понадобилось.

Мир сузился до дыхания, до жара, до того, как воздух внутри стал гуще.

В какой-то момент Ваша ладонь скользнула по запотевшему стеклу, оставив прозрачный след.

Мы оба засмеялись – узнав себя в кадре из кино, которое теперь принадлежало только нам.

Позже мы сидели на пледе.

Вы ели остатки роллов, смеялись над мелочами, говорили, что солнце слишком щедрое.

Когда оно стало мягче, Вы сказали:

– Поехали?

– Сейчас. Ещё чуть-чуть.

В дороге Вы сняли обувь и положили ноги на приборную панель.

Платье чуть задиралось, и я ловил себя на том, что смотрю уже не с вожделением,

а с нежностью – как на свет, который вот-вот уйдёт за горизонт.

Солнечные лучи играли в Ваших волосах, отражались в зеркале.

Машина плыла по тёплому воздуху, и всё вокруг дышало счастьем.

У дома Вы повернулись:

– Спасибо за день.

Пауза.

– И за то, что не усложняете.

Вы вышли, и тишина сгустилась.

На стекле остался тонкий след ладони – прозрачный, как сама память об этом дне.

Теперь, когда наступает июнь и день тянется бесконечно,

я всегда вспоминаю это: реку, жару, белое платье, смех и то, как Вы сказали —

самый длинный день.

И правда: длиннее у нас не было.

Глава 4. Поездка за вином

Поездка за вином

Июль 2007

Ночь дышала июлем – влажная, тяжёлая, как мокрая простыня. В салоне работал кондиционер, но я всё равно чувствовал, как рубашка липнет к спине. Ты сидела, подобрав под себя ногу, и крутила кольцо на пальце – всегда так делаешь, когда нервничаешь.

«Зачем нам в магазин в полночь?» – спросила ты, и я услышал в твоём голосе улыбку.

«Чтобы был повод не прощаться».

Ты фыркнула, но ничего не ответила. Только отвернулась к окну, и я увидел в боковом стекле, в отражении, как ты улыбаешься.

Город засыпал лениво. На светофорах мы стояли одни – красный свет заливал капот, отражался в лужах от вечернего дождя. Радио шептало что-то про завтрашнюю жару, но я выключил звук. Хотелось слышать только твоё дыхание да шорох шин по мокрому асфальту.

Фары встречных машин скользили по салону – вспышка, и я вижу твою щёку, родинку у виска, прядь волос, прилипшую к шее. Вспышка – и снова темнота. Ты пахла персиками и чем-то ещё – может, ваниль, может, просто лето. Этот запах заполнял всё пространство машины, оседал на обивке, на моей коже.

В «Метро» было пусто и прохладно. Наши шаги гулко отдавались под высокими потолками. Музыка из динамиков – кажется de-phazz, что-то инструментальное. Холодильники гудели басовито, как улей.

«Смотри, – я взял бутылку с полки, – Casillero del Diablo. Чилийское. У них там, в долине Майпо, идеальный терруар – днём жарко, ночью холодно. Виноград страдает ровно столько, сколько нужно для хорошего вина».

«Ты всегда так говоришь о вине, – ты наклонила голову, разглядывая этикетку, – как будто это живое».

«А разве нет?»

Ты засмеялась – не громко, скорее выдохнула смех. От этого звука у меня что-то сжалось под рёбрами, стало трудно дышать нормально.

В сырном отделе я выбрал камамбер – круглый, в белой коробочке. Надавил пальцем на центр – мягкий, готовый.

«Тебе понравится, – сказал я. – Сливочный, с лёгкой горчинкой».

«Наверное», – ты пожала плечами, но я видел, как ты облизнула губы.

На выходе автоматические двери разъехались с механическим вздохом. Ночь ударила в лицо – горячая, пахнущая бензином с заправки через дорогу и цветущей липой из сквера. Воздух был такой густой, что, казалось, его можно резать ножом.

Ты остановилась, запрокинула голову, закрыла глаза. Убрала волосы с лица – движение такое привычное, такое твоё, что у меня перехватило горло. В жёлтом свете фонарей твоя кожа казалась золотой.

«Поехали ещё немного?» – слова вырвались сами.

Ты открыла глаза, посмотрела на меня долго, как будто что-то решала. Потом кивнула.

Чуть отъехали от метро и нас окружила ночь. Кажется, вокруг была одна сплошная темнота.  В свете фар мелькали придорожные кусты, глаза какого-то зверька блеснули и исчезли. Я свернул на обочину у какого-то поля – трава шелестела  в темноте, как море.

Заглушил мотор. Тишина обрушилась мгновенно – плотная, почти осязаемая. Только металл остывал с лёгким потрескиванием, да где-то далеко лаяла собака.

«Что мы тут делаем?» – ты говорила шёпотом, как будто боялась спугнуть тишину.

«Смотреть».

Я вышел первым. Гравий хрустнул под ногами. Воздух был прохладнее, чем в городе, пах землёй и чем-то зелёным, живым. Сверчки запели свою бесконечную песню.

Ты вышла следом, хлопнула дверью. Звук прокатился эхом и затих.

«Подними голову».

И мы подняли.

Небо обрушилось на нас. Чёрное, бездонное, усыпанное таким количеством звёзд, что дух захватывало. Без городской засветки Млечный Путь тянулся через весь купол – молочная река, текущая в никуда.

«Господи», – выдохнула ты.

Я взял твою руку – пальцы холодные, дрожат чуть-чуть. Повернул тебя немного влево.

«Видишь три ярких звезды? Это Летний Треугольник. Вега – самая яркая, белая такая. Денеб – в хвосте Лебедя. И Альтаир – в Орле. А между ними, видишь эту дымку? Это не облака. Это миллиарды звёзд в рукаве Лебедя. Мы смотрим прямо в центр нашей Галактики».

Ты молчала. Я чувствовал, как ты дышишь – грудная клетка поднимается и опускается. В темноте я видел только контур твоего профиля, но знал – ты не моргаешь.

«Знаешь, что самое невероятное?» – мой голос стал тише, почти шёпот. Я всё ещё держал твою руку, и она больше не дрожала. – «Каждый атом в твоём теле, кроме водорода, был создан внутри звезды. Углерод, кислород, железо в твоей крови – всё это выплавлялось в термоядерных печах при температуре в миллионы градусов. А потом эти звёзды взрывались, разбрасывая свои внутренности по космосу. И из этой пыли, через миллиарды лет, собрались мы. Твои ресницы, твои волосы, твоё сердце – всё это звёздная пыль. Мы – это способ Вселенной посмотреть на саму себя».

Ты медленно опустила голову. Повернулась ко мне. В темноте я едва различал твоё лицо, но глаза – глаза светились отражённым звёздным светом.

Сверчки замолчали. Или я перестал их слышать. Существовали только мы двое и бесконечность над головами.

«Я люблю вас».

Слова упали между нами, как обломок метеорита. Тяжёлые, неотвратимые, изменившие ландшафт навсегда.

Ты не отводила взгляд. Секунда. Две. Десять. Целая вечность, спрессованная в мгновение. Потом уголок твоих губ дрогнул – не совсем улыбка, что-то более хрупкое. В этом было всё: удивление, как будто ты услышала своё имя на незнакомом языке; страх – я видел, как дрогнули твои ресницы; и ещё что-то, для чего у меня не было слов.

Ты ничего не сказала. Только чуть кивнула – или мне показалось? – и отвернулась обратно к звёздам.

Мы стояли так долго. Может, минуту. Может, больше. Время потеряло значение.

Обратная дорога прошла в молчании. Только шуршание шин, да редкие встречные фары. В салоне пахло тобой и чуть-чуть – полевыми травами, которые прилипли к нашей обуви.

У твоего подъезда я припарковался под старой акацией. Выключил двигатель. В окнах дома горело несколько окон – кто-то не спал, жил своей жизнью, не зная, что в эту секунду мир раскалывается пополам: до и после.

Ты сидела, не двигаясь. Рука на дверной ручке, но не открываешь.

«Спасибо за вино», – наконец сказала ты. Голос хрипловатый, как будто долго молчала.

«Не за вино».

«Я знаю». Ты повернулась, посмотрела на меня в упор. В полумраке подъезда я видел только блеск твоих глаз. «За звёзды. И за то, из чего мы сделаны».

Щелчок. Дверь открылась. Ночной воздух ворвался в салон. Ты вышла, но перед тем как закрыть дверь, замерла.

«Я…» – начала ты и осеклась. Покачала головой, будто отгоняя мысль. Закрыла дверь – мягко, бережно, как закрывают дверь в комнату спящего ребёнка.

Я смотрел, как ты идёшь к подъезду. Как набираешь код. Как оборачиваешься на секунду – лица не видно, только силуэт в дверном проёме. Как исчезаешь внутри.

Ещё долго я сидел там, под акацией. Мотор тикал, остывая. На пассажирском сиденье осталась вмятина от тебя. И запах – персики, ваниль, звёздная пыль.

В небе над городом почти не было видно звёзд. Но я знал – они там. Смотрят. Помнят. Ждут.

Она

Когда он сказал эти слова,

я поняла – их нельзя было произносить.

Не потому, что я не хотела,

а потому, что теперь всё стало настоящим.

Я молчала,

но в груди было то же самое слово,

только я не смогла его выпустить.

Потом, когда скажу сама,

будет уже поздно.

Пролог. Мунк в аду

МУНК В АДУ (после кино)

Факт: 09 ноября 2025. Она позвала меня в кино. Никакого повода. Просто – «пойдём». Фильм – «Мунк в аду». Я пошёл, как иду всегда, когда она зовёт – не спрашивая.

Деталь: Полумрак зала, её профиль в свете экрана, знакомый и абсолютно родной. И вдруг – имя. Тулла Ларсен. Рыжая. Несчастная любовь Мунка, его наваждение, его вечная тема. Муза, которая не стала женой, но стала картинами, криком, болезнью. И его слова: «Я хочу писать настоящих людей».

Контраст: Воздух в зале прямо-таки ножом можно резать, черный и плотный, как мои собственные воспоминания. Я смотрел на Туллу-Анну на экране и чувствовал, как под корой сознания шевелятся все мои «рыжие» и «чёрноволосые» героини. Все эти Эльвиры, Анны, Марины – они же все отсюда, из этого ада одержимости! А она, Наталья, сидела рядом, дышала ровно, и не знала, что ведёт меня на исповедь к моему двойнику-художнику.

«Портрет мадонны». Соединение святого и грешного, плотского и духовного. Разве не это я пытаюсь делать, когда пишу про них? Снять табу, но не опошлить, а – возвести в ранг мифа? Превратить боль, стыд и страсть в «мадонн» своего личного пантеона.

Я не писатель. Я – тот самый (каюсь за гордыню) Мунк. Тот, кто не может забыть. Тот, кто одержим. Тот, кто пытается вырвать душу и выставить её на всеобщее обозрение, рискуя сойти с ума. И мой алкоголизм – не только бутылка. Это – бегство в бизнес, в пиратство, в офисный хаос. А её, Натальи, «неосознанность» в этом жесте – мое единственное спасение. Она – моя связь с миром, который не сошёл с ума. Она – моя живая, не-картинная реальность.

Мы вышли из кинотеатра. Я молчал. Она что-то говорила о фильме, о гриме, о музыке, чем-то простом. И в этот момент я понял самую главную вещь. Вся моя книга – это попытка вырваться из «ада Мунка». Из ада памяти, который сжигает изнутри. И написать её – значит, победить. Значит, выйти на свет, к ней, к Наталье, которая просто позвала меня в кино и ничего не знала.

Я пишу это в машине, пока она зашла в магазин. Скоро она вернётся, и мы поедем домой. И я, возможно, никогда не расскажу ей, что она сегодня сделала. Она привела меня на свидание с самим собой. И оказалось, что этот человек – гений, который сошёл с ума от любви. А я – его трезвый, уставший двойник, который нашёл в себе силы не сгореть, а – написать об этом книгу.

И спасает меня – та, что сидела рядом в кино и ничего не знала. В этом – мой главный парадокс и главный сюжет.