Медный Лоб. Сказка для больших детей и маленьких взрослых

Дичь жареная, перьями перламутровыми утыканная. Кабанчики, с яблоками печёными вместо глаз и с чесночинами вместо клыков. Арбуз, ёлочкой нарезанный, а вместо семечек леденцы вставлены. Виноград с персиками вперемешку. И Шубяк среди этого сидит, щёки, как тыквы, надул.

Супы и борщи в горшочках задымились ароматом. Толстяк сам сметанки плюхнул ложкой деревянной. У Медного Лба живот свело от голода. Шубяк же блинчики медовые с чаем пожевал и, распаренный, глазом замутнённым стал на толстяка смотреть.

«Что хочешь?… Скажи!» – пропел тот.

Соловей помолчал, да вдруг как свистнул во всё соловьиное горло, даже блинчики последние вылетели наружу изо рта.

Ураган завыл над головами у его хозяев. Только и успели, что попадать все. Толстый, так и вовсе не удержался. Понесло его по кочкам вместе с блинчиками. Хочет зацепиться он, да не может, все ногти обломал. Медный Лоб же голову руками обхватил, в землю вжался и чувствует, что заносит его песком сильнее и сильнее, не продохнуть. Немалая сила у Соловья-разбойника была уже. Ещё месяц другой пичканья такого, и трудно будет совладать с ним.

Стихло наконец, только пыль ещё завивается. Медный Лоб никак отдышаться не может. Смотрит – плешивцы тоже отряхиваются и чихают. Толстяк, хромая, из Пустоши возвращается. А Шубяк дышит устало, гордо руки на груди скрестив. Подобрались к нему сзади воины и быстренько в шатёр утащили, тряпкой закрыв. А как унесли его, разругались плешивцы между собой – недовольны службой у Пана. Больно уж мучиться он их заставляет. У всех оружие замело и одежду клоками посрывало…

Но Медный Лоб слушать их стоны простодушные не стал, а переполз за пригорок и к своим побежал. Темнело. Да и лешие, наверное, объявились давно.

Глава пятая

Как нос Алида победил ураган Шубяка

Пустое дело – Невидима ночью в Пустоши искать, да ещё, когда он сам от врагов хоронится. Даже Луна не поможет. Яркая она этой ночью над станом висит. Грэг у самых сторожевых костров залёг и слушает, как ветры за спиной в степи воют. Слушает и успокаивается, чтобы наверняка прозрачным быть.

Плешивцы у костра зевают, всякий хлам в огонь бросают, что за день накопился. Никого они не чуют возле себя потому, что воняет мусор, дымит ядовито.

Проникся Грэг теплом и спокойствием внутри себя, лес родной вспомнил и руку на свет для проверки протянул. Ни тумана, ни ободочка от него не осталось, даже показалось ему, что воздух чище был на том месте, где ладонь находилась. И у сторожевого костра не заметили сонные плешивцы, как мимо них в лагерь прошёл Невидим.

Не учуяли стражники никого и в самом становище.

Только один охранник спросонья уловил, будто земля сама собой шевельнулась под ногами. Грязь, как будто ожила, – блеснула при Луне и чмокнула вдруг! Тронул то место воин копьём, зевнул и дальше пошёл: померещилось…

У шёлкового шатра костры повсюду зажжены, пламя на ветру трепыхается. Стража вполголоса друг другу байки лопочет.

У самого входа пять охранников сидят. Кто-то прикорнул из них, кто-то бдит настороженно. Иной раз во сне заголосит плешивчик от видений ночных, ногами засучит нервно, его другие будят и шёпотом ругают. Берегут они сон Соловьиный.

Тут рядом и уселся Невидим на корточки, ждёт, когда Медный Лоб о себе даст знать, как уговорено. И от долгого сидения тоже, как плешивец, чуть не заснул, но тут-то всё и началось…

Заржала вдруг лошадь из темноты на всю округу, за ней и весь табун заревел. Даже Невидиму самому жутко стало. И, будто град в лесу пошёл, – загремел нарастая, топот лошадиный, и ржание повсюду, от которого волосы на голове шевелятся. Плешивцы тотчас проснулись, наружу из шатров выскочили, а там – тьма кромешная и лошадиные копыта костры топчут. Угли от этого в разные стороны разлетаются, жужжат и гаснут, затоптанные.

Стража озирается, ничего понять не может. Невидим напрягся, смотрит во все глаза. Он только одного ждёт, чтобы плешивцы со своих мест сорвались, табун успокаивать, тогда он в шатёр и заскочит. Но видно ошиблись они с друзьями, когда затевали это. Не уходят воины со своего поста. А кто из них дёрнется, того другие осаживают: «Не рыпайся, – бурчат, – без тебя с лошадьми разберутся!»

Ну, никак их с места не сорвать. Стонут лошади, гудит лагерь, а они, как вкопанные, сидят. И Грэг занервничал, не знает, что предпринять, но тут мысль к нему пришла…

В самую пылищу, в самую жуть кишащую прыгнул он и чуть не задохнулся от пыли и удушья гадкого. От лошади взбешенной увернувшись, схватил он первого попавшегося вражину за последние три волосинки и как дёрнет что есть мочи, вверх. Тот даже подскочил: «Бым!». Вякнул и упал вражина, лысину ощупывая. «Кто это? Что это?» – шепчет. А издали ему в ответ: «Лихо тут! Лихо!».

«Лихо?» – и пополз плешивчик от страха под упавший шатёр.

А лихо то – Грэг был. Уж он и второго, и третьего, и десятого отловил и то же самое проделал с ними.

Запаниковали воины, почуяв угрозу непонятную. Лошади на шатры стали бросаться и рушить их, как торты вафельные. А Грэг в земле обвалялся, одежду чью-то подобрал, лапищи в боты плешивские обул, фуфайкой запахнулся, шаровары напялил и щит с копьём прихватив, обратно к шатру шёлковому побежал…

А там всё по-прежнему. Только стража копья перед собой выставила, щитами загородилась и от страха трясётся. Тут из темноты к ним плешивец чумазый выскочил, закричал и рукой машет. Здоровый был он, мощный, видно, редкой, недюжинной силы. А раз сильный, значит, уважаемв роду плешивецком.

Вытянули шеи стражники и слышат, как тот им орёт: «Лихо в лагере! Лихо!» – орёт и копьём показывает дорогу. Тут уж на месте им было не усидеть. Сорвались все с поста и за мощным умчались. А как только в темноту окунулись, то и всё тут… Завертела их, закружила суматоха. Ничего не понятно! Где? Кто?.. Где тот, за которым мы пошли? Нету!..

* * *

«Тот» уже к шатру подбежал, булавку отстегнул и, щит с копьём отбросив, внутрь заскочил.

В середине шатра клетка стоит, одной свечой подсвеченная. Пламя колышется от топота конского, клетка подрагивает и прутьями из-под бархата гудит.

Схватил её Невидим, да тут же и осел под тяжестью.

«Ух ты, глыбища какая!» – вырвалось у него, но, поднатужившись, он клетку всё же наружу вынес. «Тащить такую тяжесть – далеко не уйдешь!» – подумал Грэг. Тогда откинул он бархат и своротил замок золотой, дужки поломав. Сунул руку в клетку, а там пустота: «Что такое? Где Шубяк?». Тряхнул клетку Грэг, там застучало что-то, как орехи в кружке.

Тут Соловушка! На самом дне схоронился, только голова кудрявая мягкая торчит. За волосы, в спешке, выхватил Грэг Шубяка, и тот замотался безвольно в лапищах героя, глаза зажмурив. Но понимает, что не бить его достали, да запахом знакомым лесным веет. Открыл один наглый глаз и увидел перед собой мужика чумазого, здорового, да как заверещит на всю округу.

«Замолчи, Соловушка! Вот выйдем и свисти сколько хочешь!» – шепчет Невидим, а сам рот ему затыкает. Помнит он, что сказал ему Медный Лоб: «Прижился Шубяк, и помощи-сочувствия от него не жди!»

Вырывается Соловей, выкручивается из рук, кусается и пищит, узнал он всё-таки Невидима: «Отпусти, противный Грэг! Эка тебя изваляли! А то свистеть не буду, а как дуну – и улетишь!».

На слова те ответ был, но не от Грэга, а от тени странного вида, что сбоку появилась:

«Я тебе сейчас дуну! Выпорю, неслух, и мамка с папкой не узнают!».

Обозлился Соловей, глазки сузил, щёки растопырил, но дунуть так и не пришлось ему. Воздух, что он набрал, в ноздри беспомощно вышел. Потому что тенью странной той Алид был. Успел он таки заткнуть рот Шубяку носом своим огромным – ураган остановить. Да ещё за уши Шубяка держит, боится, что выскользнет предатель. А Грэг подхватил их с Шубяком в охапку и поволок от стана подальше в степь, где они встретились с Медным Лбом…

* * *

Бегут друзья, Алида на себе тащат. Вот-вот погоня может объявиться.

Хорошо, что в суматохе Грэг не забыл заколкой вход обратно прикрыть в шатре шёлковом. Но клетку пустую могут быстро враги обнаружить, когда убираться будут после погрома лошадиного. Не догадался Невидим тогда – ногой поддал её, ненужную. И лежит сейчас она на краю лагеря вражьего. Вот-вот плешивец какой-нибудь её заметит. На этот случай, конечно, лешие помогут и, при помощи трав алидовых, собьют погоню со следа. Но надолго ли обмануть удастся злодеев? Бегут, спешат друзья, а Медный Лоб у Алида спрашивает:

– Не задохнётся там у тебя Шубяк?

– Ничего, откачаем. Не будет ерепениться! – ответил Алид и от тряски чуть язык не прикусил.

Только когда взошло солнце, Медный Лоб с Невидимом положили на землю Алида.

– Давай, показывай, что там у тебя. – говорят.

Отлепили Шубячка, а он весь синенький, глаза закатил.

– Погубили что ли?.. Нет, жив!

Вскочил Шубяк, пополам согнулся, за горло держится, хрипит и кашляет. Хорошо, лужица оказалась рядом. Он из неё водичку попил, умылся и захныкал. Рядом Невидим руки моет, грязь стирает и опять потихоньку исчезает, перестав волноваться, смеётся.

Шубяк скулит обиженно:

– Вы дураки, дураки! Мне хорошо было с добрыми плешивчиками!

Невидим ему тут же всю правду и рассказал, без утайки:

– Маленький ты, потому и глупый. Хорошо, говоришь, тебе с ними было? А вот послушай. Откормили бы они тебя и заставили на Средние Леса дуть, где мамка с папкой твои живут. А если бы не стал ты, то убили бы они тебя!

Задумался Соловей-разбойник Шубяк на этот раз крепко.

Знал он, что не умеют врать лесные жители, не то, что плешивцы, а Невидим Грэг и подавно не обманет. Задумался Шубяк, а, когда снова в путь тронулись, впереди всех бежал, ножками семенил, подпрыгивал, и дуть на своих уже не помышлял…

Глава шестая

Гадание Принады

Рано утром поднялись ковры-самолёты с земли Коша Бессмертного, поднялись тёмными квадратами, и в сторону избушки на курьих ножках повернули.

Это сват главный, временный-поверенный, слуг собрал, подарки загрузил, сам уселся среди фруктов сладких и блюд поджаристых, да салатов со сметаной. Уселся немой, угрюмый и злой поэтому.

Другие слуги внимания на него не обращают, коврами управляют и только покрикивают иногда:

«Чой-то мы так рано поднялись, ни одного встречного поперечного, некому и наврать-то о свадьбе и невесте? А этот-то, всё молчит! Смотри, как жрёт бесстыдно Кошево приданое! Ну и правильно! Не будет хозяин молодца слова лишать!»

Всё знают слуги, все дела. И даже догадываются, почему их немой сват до зари вылетел.

Насолить он хочет хозяину, вот и делает всё как надо, но немножко не вовремя. И вылетел пораньше, чтобы никого не встретить по пути и слуха, как велено, о сюрпризе Кошу Бессмертному не распустить…

Никого в небе, спят птицы, и в лесу тишина…

Временный-поверенный спокойно персики жуёт, соком обливается, на апельсины перешёл, яблоки пооткусывал и даже в конфеты иноземные руку запустил. Но много всего – за раз не испортишь. Но хоть небольшое удовольствие – насолить хозяину – он себе доставит.

«Эй, сват! – кричат ему. – Внизу избушка на курьих ножках. Спускаться?»

Кивает согласно он, бутыль с вином из желудей Дуба Говорящего пряча. Уже на донышке плещется винцо, три капли осталось.

Слуги отвернулись, а он горлышко ко рту приставил и капли те, вслед за остальными, раньше выпитыми, закатил. Похлопал по донышку, вовнутрь заглянул, нет больше вина, нечем невесту поить. Поглядел по сторонам, графинчик маленький кручёный приметил, открыл пробку, понюхал.

Уксусом в нос шибануло, даже слезу пришлось утереть. Перелил в бутыль винную уксус и воды из фляги дополнил, поболтал, смешивая. «Вроде как вино плещется. Совсем похоже». Успокоился, а в это время ковры-самолеты, шурша по траве, приземлились на лужайку перед избушкой Бабы-Яги.

Паутина заколыхалась на её брёвнах от ветра, жучки суетливо забегали между трещин и трухи. Ноги куриные затоптались на месте, потому что избушка вся, от крыши до когтей, к разговору внутри себя прислушивалась и прилёта сватов с нетерпением ждала.

Принада, невеста Медного Лба, уже в путь-дорогу торопливо собиралась, но не к Кошу на свадьбу. Свадьба для неё вдруг бедой пустяковой показалась. Вечером, накануне, произошло то, из-за чего Принада невестой Коша Бессмертного решила сама стать. По собственной воли. Но об этом никто не должен знать: ни сваты, ни хозяин их похотливый…

* * *

Уже и вечер в тот роковой момент кончался.

Опустилась ночь на тёткину избушку. Филины ухали вовсю, зверьё в канавах рычало, засыпая, а Принада всё не ложилась спать, гадала и гадала. В кувшин заклинания шептала. То Медного Лба, любимого, на донышке мельком углядит, то соперника его – Коша Бессмертного, и вдруг неожиданно, на дне крынки горы ледяные проявились явственно, и ветер холодный дохнул в лицо.

Мгновение всего, но стенки кувшина успели инеем покрыться и лопнули с треском от мороза. На столе горка снега с осколками осталась только. От ужаса в избушке даже огонь притух.

Баба-Яга с места вскочила и ладонью рот испуганно прикрыла, а Принада прошептала: «Тётушка, что это? Кто след свой и образ нам оставил? Кто это в судьбе моей появился?».

Сочится водица снежная, капает между досок, а Яга в ответ тоже шепчет:

«Видно, в судьбе твоей снег этот много значить будет! Не к добру. Это ясно!»

Испугались обе ведьмы, молодая и старая. Принялись вновь гадать, только вместе уже. Яга заклинаниям девичьим не доверяет, книги древние из-за печки вынула, но всё одно – никак не гадается им сызнова. Как стена встала перед чарами колдовскими, как будто кто дверь закрыл и не пускает. Ни гор, ни снегов уже не видно. Хоть бы Медный Лоб или Кош появились опять, как раньше, но нет ничего. Темнота, будто и нет у Принады будущего, чернота и стужа оттуда.

«Ну, племяшенька, что-то страшное надвигается на тебя, колдовству нашему неподвластное, а Кош Бессмертный в сравнении с этой напастью букашкой кажется». «Как же быть, бабуля? – расплакалась Принада. – Лобик родной быстрее бы вернулся. С ним не так тревожно».

Старая, умудрённая Баба Яга, и та растерялась. В оконце на Луну подозрительно покосилась и со стены меч свой булатный, от времени ржавый, сняла: «Не ровен час, объявится напасть. Может, меч беду отведёт. Я им в прежние времена лучше многих управлялась».

«Ничего не поможет, – ответила молодая ведьмашка, отчаявшись. – Нам самим никак с этим не справиться…».

Вот тогда-то и задумала Принада на земле заповедной Кошевой на время отсидеться, невестой прикинуться. Свадьбе же всё равно не бывать, потому что, к тому времени Медный Лоб уже вернётся. Уж он-то сможет на своём коне горячем подальше её увезти. Главное – выждать время…

* * *

Долго думала Принада, глаз не сомкнула, и утром рано увидела в окно, как сваты на коврах-самолетах садятся возле избушки. Даже повеселела она чуть-чуть, заметив, какие некультяпистые они и сонные. Баба-Яга, лохмотьями потрясая, к ним вышла и только сказала: «Ждите, миленькие. Сейчас невеста выйдет. А вино из желудей сами выпейте…».

На ковре они уже летели резво, и солнце ворс ковровый нагрело, как лужайку песочную, а Принада всё снег холодный вспоминала и свата пьяненького по голове гладила. Апельсин очистила и дольку за долькой жуёт, но сердце от страха ночного никак не успокоится.

«Сватик, скажи что-нибудь», – с тоской говорит она, а он молчит, пригрелся рядышком, и дольку у неё из рук приняв, теперь тоже жуёт и засыпает.

«Скоро ли Медный Лоб вернётся? – думала она.– Успеет ли до гостей холодных прийти к ней?»

Ковры-самолёты в утренний туман вошли.