Новелла. Как одна самба изменила судьбу двоих

Сергей Чувашов

Новелла. Как одна самба изменила судьбу двоих

На набережной шумел ветер – тот, который местные зовут просто бризом, а приезжие фотографируют, пытаясь поймать его пальцами. Соня шла к университету, зажав в руке тонкую летучую летучку: «Латиноамериканские танцы. Студия при универе. Первое занятие бесплатно. Преподаватель – Илья». На листке было чёрно-белое фото танцующего парня: сильные руки, лёгкая улыбка, рубашка, расстёгнутая на одну кнопку. Наверное, кто-то из третьего курса распечатал и раздал на линейке. Соня, признаться, взяла листок чисто «на память». Руки у неё часто дрожали, когда на неё смотрели. И в школе на праздниках она всегда уходила в тень – помогала шить костюмы, но не выходила на сцену.

– Сонь, ты идёшь сегодня на презентацию кружков? – Настя, соседка по общежитию, догнала её у входа в корпус. – Говорят, там латино танцуют. Без каблуков берут, представляешь?

– Я… посмотрю, – сказала Соня, и ветер утащил её слово в сторону моря.

В актовом зале было шумно – кто-то показывал робототехнику, кто-то играл на укулеле, кто-то раздавал бесплатные блокноты. На импровизированной сцене поставили две колонки, и, когда заиграла музыка, у Сониного сердца прибавилось оборотов, как у старенького будильника, которому вдруг дали новую пружину.

Он вышел просто – без паузы, без позы. Чёрные кроссовки, простые джинсы, белая футболка. Илья. Не тот, что на листке. Настоящий. С трепетом в ресницах, с улыбкой, которая не дурила, а просто случалась сама собой. Он сказал в микрофон:

– Всем привет. Я Илья, и если вы до сих пор считали, что латина – это только «шаг-и-раз», сегодня докажем обратное. Латина – это о том, как голос становится ногами. Готовы?

Зал, конечно, «готов». Илья кивнул музыканту-диджею, и колонка взвилась самбой. Быстрая, горячая, а на потолке – отсветы, будто в море высыпали луну. Илья вытянул руку в зал:

– Кто смелый? Давайте без стеснений. Я так же в первый раз стоял где-то там, на заднем ряду, думал: «Ой, не-не-не, это не моё». А потом… потом всё поменялось.

Соня прижала к груди листок. «Не моё» – это она знала слишком хорошо. Но ноги, кажется, уже сделали шаг вперёд.

– Вы, в синей рубашке, – Илья вдруг посмотрел прямо на неё, и это «вы» застало врасплох. – Идём, если не страшно.

«Если не страшно» – как будто пароль в двери, где никто не проверяет документы. Соня выдохнула и вышла. Сцена была совсем не высокая, и она удивилась: оказывается, если смотреть на зал сверху вниз на полметра, он превращается в море солёных лиц, и волны – это улыбки.

– Как зовут? – шепнул Илья между тактов, пока он показывал шаги.

– Соня, – она проглотила почти половину своего имени, но он расслышал.

– Соня. Ты пришла по адресу. Смотри. Раз – и стопа мягкая. Два – и мы дышим. Три – и слышим. Четыре – и улыбаемся. Самба – это всегда улыбка. Ты согласна?

– Я… – она подняла взгляд, и поймала его глаза. – Наверное, да.

– Вот это уже да. Поехали. Пять-шесть-семь.

Её тело сперва не слушалось. Но его голос будто ставил маячки на пути: здесь поверни, здесь не спеши, здесь не жди. Соня впервые заметила, как музыка, оказывается, закручивает ребра, как плечи сами хотят подыграть, как тяжесть тела может быть лёгкой. У неё было ощущение, будто Илья оберегает её от падения невидимой сетью. И когда он ненадолго взял её за ладонь, чтобы показать поворот, лёд внутри неё треснул. Не громко – просто тихонько стукнул где-то в солнечном сплетении, и вода потекла.

– Слушай, ты слышишь, – сказал он после. – Это редкость. Многие хотят просто шаги. А ты – музыку. Приходи в нашу студию. Сегодня в семь.

– Я… постараюсь, – ответила она, и зал снова стал залом, люди – людьми, а не волнами.

Настя, конечно, подбежала.

– Ты видела, как ты танцевала? Соня! Ты сияла.

– Это он… – Соня попыталась объяснить. – Он как будто… как будто знает, как дышит музыка.

– А ты – как будто знаешь, как её слушать, – Настя улыбнулась. – Пойдём вечером?

– Пойдём, – сказала Соня, и впервые за долгие месяцы её «пойдём» не было о попытке угодить, а о себе.

Студия при университете оказалась светлым залом с зеркалами во всю стену. На подоконнике лежали тёмно-синие ленты, перевязанные резинками, на батарее грелась чья-то ветровка. Окна смотрели на двор, где вечером заливался соловьём студент с гитарой – хотя какие в Анапе соловьи, конечно.

Илья в зале был другим. Внимательным, точным. Он разминал всех – шаги, колени, корпус. Шутил, но так, чтобы никто не чувствовал себя смешным. И когда объявил парные комбинации, Соня невольно спряталась за спину Насти. Ей казалось, что держать чью-то ладонь – это как подписать договор. Илья, будто почувствовал, подошёл и просто кивнул:

– Соня, со мной? Доверяешь?

– Попробую.

– Это и есть доверие.

Самба в паре – совсем другая. Ты уже не одна. Есть рука, которая говорит: «Я рядом». Есть взгляд, который говорит: «Смотри на меня». Есть столкновение дыханий, в котором нет войны, только общее море. Соня ощутила, как её страх хочет выплыть, но Илья тихо, негромко, уговаривает:

– Дыши со мной. Мы – как волна. Вдох – шаг вперёд. Выдох – назад. Не думай про ноги, слушай бедра, они умнее.

– У меня… не получается, – призналась она после первого круга.

– Получается. Просто ты не веришь. Давай так: закрой глаза на три движения. Я поведу.

Она закрыла. Сначала было темно. Потом – музыка стала подробнее: сюда – бубенчики, здесь – бас, здесь – голос певца. И его ладонь стала суше. Надёжнее. Она пошла. И вдруг почувствовала – она в ритме. Их ритм. И когда открыла глаза, в зеркале увидела кого-то другого – девушку, у которой появляются ключицы смелости.

– Вот, – сказал Илья. – Первая искра. Дальше – будет огонь. Но не сразу. Огонь любит время.

После занятий они задержались. Настя ушла к кому-то на днюху, остальные тоже разбежались. Соня осталась привязывать на кроссовки другие шнурки – дурацкая отговорка, чтобы продлить вечер. Илья протирал зеркало, смешно морщился, когда появлялись полоски.

– Ты давно танцуешь? – спросил он.

– В детстве бабушка водила меня на народные, – сказала Соня. – Но я быстро бросила. Мне было страшно, когда на меня смотрят. Праздники – кринж.

– А сейчас?

– Сейчас… тоже страшно. Но иначе.

– Иначе – это хорошо. Это значит, ты идёшь. Я, когда впервые вышел на сцену, думал, что у меня ноги свинцовые. А потом увидел в первом ряду… дедушку. Он сидел один, в кепке. И так смотрел, как будто всё, что я делаю, – это важно. Я тогда понял: главное – найти свой первый ряд. Свой взгляд.

– А у тебя теперь… – Соня улыбнулась. – Много первых рядов.

– Бывает. Но важен один. – Он вдруг замолк, понял, что сказал, и махнул рукой. – Ладно, философия позже. В субботу – проба пар. Придёшь?

– Приду.

Она пришла. Они поставили первую связку для самбы: доктора, вольты, ботафоги. Он объяснял образами:

– Представь, что ты шагаешь по кромке воды. Вода обнимает пятки, но не схлопывается. Не бей ею.

– Хорошо.

– И улыбка. Самба без улыбки – как чай без сахара.

– Я без сахара пью.

– Тогда самба – как чай с лимоном. Тоже хорошо.

Они смеялись часто. И часто молчали. Потому что в танцах есть такие моменты, когда слова только мешают. Илья чувствовал её редкую способность «слушать корпусом». Соня чувствовала его редкую способность «говорить ладонями». И в этом, над зеркалами, выросла тонкая, как струна, доверительность. Тонкая – но сильная.

Пошли недели. Осень мёрзла на пальцах, но в зале было тепло. Они выступили на университетском фестивале: белые рубашки, короткие, как всплески, аплодисменты. После выступления к Илье подошла куратор студии, и Соня услышала лишь обрывок: «Перспективная пара… если будем готовиться…». Илья кивнул, потом подошёл к Соне:

– Готова – серьёзно? Не просто по вечерам, а прям… репетиции, разминка, дисциплина, соревнования… Там иногда не до улыбок.

– Готова, – сказала она. И сама удивилась, как легко это было.

– Тогда завтра в восемь на набережной, – сказал Илья. – Возьми шарф. Бриз будет.

– Окей, – ответила Соня, и это «окей» вышло у неё так уверенно, что она почти привыкла к новой себе.

Утро пахло кофе из ларька у остановки и солью, которая липла к ресницам. Бриз был – живой, настырный, такой, который пытается залезть тебе под куртку и вытащить из тебя все остатки сомнений. На набережной натянутые канаты звенели, как струны, а море делало свой вечный вход: глухо, уверенно, с лёгкой пеной на губах.

Илья уже стоял у перил, кроссовки прислонены к урне – он растягивал стопы, работая на травме, о которой редко говорил. Он улыбнулся, увидев Соню.

– Привет. Какие мы пунктуальные. Это редкость для танцоров.

– Я боюсь опоздать и пропустить что-то важное, – честно призналась она.

– Тогда ты мой человек. Поехали? Начнём с корпуса. Бриз – это как метроном, только влажный.

Они встали лицом к морю. Илья показал: мягкое колыхание, инерция в плечах, бедро чуть живёт отдельной жизнью.

– Самба – не прыжок, – говорил он, перекатывая вес. – Это когда земля под тобой упругая, как батут, но ты не отрываешься – только обещаешь. Обещание, понимаешь?

– Немного, – кивнула она. – Но нравится.

– Тогда добавим. Ботафоги. Раз – диагональ, два – диагональ, три – диагональ. Корпус чуть «жевать» воздух. Смотри, как море, – он кивал на волны. – Они же не бьют берег, они его целуют.

Смешно, но у Сони в этот момент правда сложилась картинка: волна – это её бедро, берег – его ладонь. Она покраснела и отвела взгляд.

– Слушай, – Илья будто прочитал её мысль и мягко сбил градус. – Если бриз мешает дышать, повернись чуть боком. Вот. И… ещё: давай договоримся. Я тебя веду – только в танце. В жизни ты сама. Если что-то не ок – говори. Я рядом, но без давления.

– Спасибо, – выдохнула она облегчённо. – А то я иногда… зажимаюсь.

– Будем разжимать, – улыбнулся он. – В самбе зажим – это как мокрый песок. Тонешь.

Они тренировались минут сорок, женщины с собачками проходили мимо и улыбались: «Какие красивые». Парни на велосипедах сигналили. Море хлопало ладонями. И где-то к концу разминки Соня перестала замечать прохожих. Остались только они, ритм, и слова Ильи: «Пять-шесть-семь».

– Пойдём греться, – предложил он наконец и показал на маленькую кофейню у лестницы. – Я угощаю. За смелость.

– Я с сиропом не буду, – автоматически сказала она.

– Я помню. Ты – чай с лимоном. Я – латте с видом на воду.

Они сидели на ступеньках, держали бумажные стаканы в ладонях. Солнце худо-бедно грело. Город просыпался, как студент после сессии – постепенно, с ворчанием.

– Илья, – сказала Соня, глядя на его профиль. – Ты почему начал танцевать?

– Долгая история, – он хмыкнул. – У нас во дворе был мальчик, который любил драться. А я любил музыку. И однажды наш физрук вытащил меня на сцену: «Сделай что-нибудь на дискотеке, Илюха». Я сделал. Тупо повторял за клипом по ТВ. А потом увидел, что у меня получается ускользать. Не от драк – от глупых голосов в голове. С танцем их слышно меньше. Ну и… дедушка в кепке, помнишь? – он улыбнулся. – Он меня как-то… благословил взглядом.

– Хочу найти свой такой взгляд, – сказала Соня тихо.

– Уже нашла, – он посмотрел ей в глаза. – Иногда – в зеркале.

Она хотела возразить, но смолчала. Потому что какой смысл спорить с тем, кто слышит твоё дыхание?

С того утра всё пошло быстрее, плотнее. Они репетировали трижды в неделю – в зале и на набережной. Иногда – на стадионе, когда нужен был гладкий асфальт для скольжения. Настя временами приходила, приносила чай в термосе, смеялась: