Все как у людей

Когда Рома что-то додумывал, глаза его начинали плавать, точно от вранья. Возможно, так и было, но вранье его обладало чудовищной реалистичностью, и в какой-то момент я ей даже проникся. Представил, как трое молодых парней сидят за столом, дожимают последнюю бутылку водки, орут, плюются. Из их голов выползают самые разные демоны, и один за одним они нашептывают ребятам безумные вещи. Веселье под названием «карты, деньги» незаметно обзаводится двумя стволами. Свой ствол Рома пока что держит в кобуре, но, наблюдая за пьяными товарищами, долго в стороне не стоит. Уверенности в нем хватает, и инициатива медленно переползает в его руки.

– Я даж не помню, как все произошло, – сказал он, обращаясь к разбитой лампе на потолке. – Помню, что нашей девочке вдруг стало жарко и она разделась. На ней остались одни трусы. И усе.

Я снова вспомнил фотографию. На снимке невысокая, миниатюрно сложенная девочка. На тринадцать лет она не выглядела. Я бы сказал, что она старше, но до совершеннолетия еще не дотянула. Одета в легкую кофточку и модные джинсы. Светлые волосы расчесаны, как под линейку, брови выделены острыми углами. На губах едва заметный блеск, характерный только для девочек-подростков. С какой стороны ни глянь, от нее веяло скромностью и достоинством. Но рассказ Ромы не подчеркивал ни того, ни другого, лишний раз подтверждая, что монета имеет две стороны.

– Пока я соображал, че делать надо, два моих кореша, так их так, уже стояли без штанов и пытались привести свои колья в боевую готовность. Телка тоже оказалась не промах. Один из кольев сразу проглотила, второй сжала в кулак. Ну а свой я решил пустить по прямому назначению. Поставил ее раком, стянул трусы и засадил так, что она взвизгнула. Мы драли ее минут сорок, – сказал он и от приятных воспоминаний чуть не улетел. На лице его витало нечто среднее между блаженством и сосредоточенностью, и рот переставал кривиться только тогда, когда он затягивался сигаретой. – Я два раза кончил. Первый раз почти сразу, как только всунул. Там у нее горячо было и приятно. Я пару раз дернулся и чувствую, что уже не могу. Так я кончать стал, а сам этого еще не понял. Прикинь, боец. Вытаскиваю, а уже поздно. И так получилось, что я ей половину внутрь вдул, а половину наружу, – Рома потряс головой, а я невольно вздрогнул.

Если бы я взглянул на себя в зеркало, то увидел бы отражение чужого человека, бледного, как смерть, и испуганного, как ребенок. Перед глазами стояла ясная картина, как трое парней имеют малолетнюю девочку, причем делают это так искусно, словно опыта у каждого с горой, и за недостатком ощущений они пытаются импровизировать. В животе у меня словно завелся клубок змей, и от их укусов все во мне горело и покрывалось угольной пылью. Я не понимал, боль это или слабость, никакого удовольствия оно не несло. Меня будто задавливала какая-то сущность, и голос из ее чрева говорил, что мне через нее не переступить.

– Потом мы с корешем поменялись, и второй раз я кончил ей на лицо. Правда, долго пришлось подождать, а все потому, что мой кореш пытался ей в задницу засунуть, так его так. Телке то ли больно было, то ли неприятно, не знаю, – Рома поморщился. – Я сам никогда такой трюк не делал и особым желанием не горел. Потом член воняет, телка потеет. Никакого удовольствия ни тебе, ни ей. А мой кореш без этого не может, так его так. Он просто фанатеет от такого траха. Видел бы ты его глаза. Ему ни член ни жалко, ни телку.

Рома вздохнул, почесался и продолжил.

– Короче, стал он ей засовывать, а она ни в какую. Изворачивается, сопротивляется, стонет, в конце концов, разревелась и сказала, что больше не хочет. Свернулась комком на диване и лежит, еле дышит. Когда у телки, так ее так, идет смена настроений, дело добром не заканчивается. Надо было что-то решать. И я предложил еще догнаться. Водка оставалась, закуски, правда, не было, но никому она уже и не требовалась. Мы вдарили еще рюмок по пять. Настроение поднялось и шоу продолжилось.

Рома оторвался от подоконника, распрямил спину, потянулся, точно затомившись после долгого сиденья. Потом его руки выловили в воздухе предмет по форме, напоминающий футбольный мяч, бедра задвигались вперед-назад и Рома озвучил:

– Я стал ее спереди переть, а два моих кореша сзади, так их так, – он двигался плавно, будто подтанцовывал. Если бы я его не слушал, то наверняка бы рассмеялся. – Опять все затянулось. И кореши задолбали меняться каждые пять минут. Но из хорошего, так его так, стоит отметить, что дырку в заднице они ей все-таки просверлили.

Меня передернуло.

– Не без труда, конечно, – подметил Рома. – Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Но их труд был оправдан. Дырень сделали, мама не горюй. На века.

Я представил, какое оправдание несет такой труд, и от мерзости захотелось захлебнуться. Я впал в странное для себя состояние, когда и уйти не можешь, и оставаться противно. А Рома продолжал лепить куски истории, которые оживали перед моими глазами, подобно призрачным сновидениям.

– Сначала один из моих корешей кончил ей в попу и отвалился. Потом ее начал гнать второй, так его так. Скоро и он отвалился, и мы остались вдвоем. У девки уже сил не было мой член во рту держать, я попробовал сзади пристроиться, потом увидел, какой они ей тоннель разворотили, и вернулся обратно. Мучать ее я не стал, подергал немного, и завершил, как полагается, на лицо.

Рома поклонился, точно артист после длинного монолога. Из его носа вытекла сопля. Он втянул ее и сплюнул в ту же раковину, куда бросил окурок.

– Да-а-м, – протянул он, – классная ночка была, так ее так. Повторить бы.

Он замолчал на несколько секунд, потом повернулся ко мне.

– Боец, – нахмурился он. – На тее лица нет. Ты че такой серьезный, так тебя так?

– Ничего, – ответил я.

Меня поражала одна вещь. Я учился в сельской школе, где прогресс любовных отношений виделся более тихим и замедленным. Для наглядности стоит привести пример: если кому-то удавалось заметить, как в темных уголках целуются школьники из одиннадцатых классов, это вызывало бурю эмоций, и слухи о таком событии расходились, подобно взрыву. О них говорили даже те, кого в принципе никогда ничего не интересовало. Когда я переехал в город, оказалось, что поцелуи для девочек и мальчиков в старших классах уже не вот какая роскошь. Молодежь здесь взрослела раньше, и находились девочки, которые класса с восьмого свободно занимались сексом. Мальчики немного запаздывали, но не настолько, чтобы к одиннадцатому классу еще не увидеть настоящую женскую грудь. Полную отрешенность от романтических отношений имели лишь те, чей характер в совокупности с удачей действовали порознь.

Я прожил в городе уже достаточно и познал немало примеров, чтобы поверить в эту истину, но не тут-то было. Ощущение, что подобное выглядело, как в фильме с выдуманным сюжетом, присутствовало по сей день. Наверное, поэтому рассказ Ромы так повлиял на мой внутренний мир.

– Переживаешь, наверное, за девчонку? – хихикнул Рома. – Не переживай. Все с ней нормально, так ее так. Шлюхи подольше нашего живут. Беспокоиться за них не стоит. Чем больше за девку беспокоишься, тем хуже для себя. Я это правило давно выучил и пользуюсь им при каждом удобном случае. Девки так устроены, чем больше о них думаешь, тем меньше они думают о тебе. И наоборот. Поэтому, если хочешь остаться в седле, в первую очередь ты должен беспокоиться о себе, а уже во вторую… – тут он прервался и махнул рукой. – Нет, о них вообще не стоит беспокоиться. Их и уважать не стоит. Шлюхи есть шлюхи, – выразился Рома и мельком глянул в ночную тьму. За окном поднимался ветер, и в щели с тягучим свистом прорывался студеный воздух.

– А вам никогда не приходило в голову, что шлюхами вы делаете их сами? – спросил я.

Рома отрицательно покачал головой.

– Есть такое выражение: «Пока сучка не захочет – кобель не вскочит». Я им никогда не прикрывался, но такова реальность. За всю свою еб… жизнь, я никогда на девок не давил. Они сами себя подставляли. С девятого класса, когда мы с пацанами начали разгуливать по барам и дискотекам и наши компании стали пополняться подругами, я не помню ни одной сцены, чтобы я кого-то принуждал к сексу. Меня если хотели, то я давал. А если не хотели, то мне было пох… У всех женщин природой заложен один и тот же инстинкт. Они тянутся к пьяным и безрассудным, и никто этот механизм не разрушит. А знашь, почему? Потому что хорошенькие, добропорядочные парни вроде тебя их не веселят. Хошь, чтобы тебя любили – нужно становиться плохим. А хошь, чтобы тебе давали – нужно становиться очень плохим. У ублюдков всегда много женщин не потому, что они ублюдки, а потому, что с ними легко и все можно. Женщины улавливают запах вседозволенности и им насрать, кто ты, что у тебя за спиной и что в планах на будущее. Им просто хочется проводить с тобой время, и они готовы пойти на все, лишь бы ты обратил на них внимание.

В девятнадцать лет мне было сложно в это поверить. Рома был прав, и прав во многом.

– Ты не грусти, боец, так тебя так. У хороших парней тоже есть свои плюсы. Зачем вам девки, секс и прочее дерьмо. Вас любят преподаватели, уважают командиры, вы потом отучитесь и получите хорошую работу. Будете жить в тепленьких пентхаусах, ездить на дорогих машинах. Че вам еще надо? По-моему, все справедливо.

Я пожал плечами.

Действительно, что нам еще надо? Отчитываться перед кем-то до конца своих дней? Изображать верность и покаяние? Строить из себя честного, добропорядочного человека ради того, чтобы однажды в зеркале увидеть ущемленную душу, испытать к ней жалость и понять, что все это время жил неправильно? В какой-то момент я вдруг понял, что готов променять свою честность на хамство, дабы хотя бы день провести так, как его проводит Рома. Прикрутить его голову на свои плечи и дергать только за те рычаги, что влекут новый ритм и новое состояние.

Рома снова оседлал подоконник, вытащил предпоследнюю сигарету, а последнюю предложил мне. На этот раз я не отказался. Он подкурил сначала мне, потом себе и спросил:

– Че задумался? Как бы не плюнуть на все и не пойти другой дорогой? Мой отец, так его так, царство ему небесное, давно-давно сказал мне одну вещь: «У каждого свой путь, но было бы неплохо, если бы ты повидал их все». Я долго переваривал суть его фразы. А теперь знаю: чтобы сделать выбор, надо постоять на всех дорогах, после чего ступить на какую-то одну. Не могу сказать, что я выбирал. Но дорога, по которой я иду, мне нравится.

Я был иного мнения. Алкоголь и наркотики не вели человека к развитию. Как я предполагал, есть определенная ступень, когда все негативное тебе помогает, но потом оно же способно все отобрать. Останавливаются на той ступени немногие, и вряд ли Рома был в их числе. Но кое-чему я все-таки завидовал: той яркой напыщенной самоуверенности, действующей всегда и везде. Рома был невероятно смел и раскрепощен, в то время как я пребывал в плену вечной неуверенности.

– Она мне нравится, потому что я не замечаю время. А вот ты, наверное, только и ждешь, когда же закончится курс, когда же закончится академия, когда же появятся деньги и купится машина, а потом квартира, а потом остров. Жить по такому распорядку тяжело и неудобно. На плечах вечно висит какая-то обуза. И отпустить ее ты не сможешь никогда. У тебя в голове от природы инстинкт роста, а у меня инстинкт кайфовщика. Поэтому телкам со мной интересно, а с тобой скучно. Поэтому ребята меня уважают, а тебя не понимают, и командиры видят во мне вредителя, а в тебе… – Рома запнулся, подбирая подходящее слово.

– Терпилу, – подсказал я.

Белый клуб дыма выполз изо моего рта, как змей из норы. Сигарета безжизненно тлела между пальцами. Я не ощущал от нее ни тепла, ни холода. Только горечь во рту.

– Как думаешь, что заставляет нас становиться такими, какие мы есть? – спросил Рома.

«Судьба», – пронеслось у меня в голове. Наверное, девять человек из десяти так бы и ответили, но я сказал следующее:

– Страх ступить не на ту дорогу.

– Вот. И те, у кого этого страха нет, всегда выигрывают у тех, у кого этот страх есть, – его глаза впились в меня и впервые за наш недолгий диалог я ощутил некоторую растерянность.

Растерянность подпитывалась еще тем, что Рома за последние несколько фраз не употребил ни одного бранного слова, и речь казалась будто бы не его. Помолчав, он вернулся в свой первоначальный образ и сказал:

– Ничего, боец, так тебя так. Сделаем мы из тебя воина. И подругу тебе самую лучшую найдем. Вот увидишь.

Предсказания Ромы не сбылись.

Весной он умер в комнате за закрытыми дверями прямо у себя под кроватью. Из подробностей до меня дошло только то, что он захлебнулся рвотными массами, возникшими из-за интоксикации наркотическими веществами. Труп обнаружил Антон.

После того разговора, короткого, но важного, я сделал для себя несколько выводов. Первый из них касался девушек. Девушки любят ублюдков, потому что с ними весело. Для того, чтобы привлекать женский пол, нужно воспитывать в себе хамство и безнравственность. Наличие того и другого прямо пропорционально влияет на твой успех.

Второй вывод касался уважения в среде курсантов роты. Он гласил: чем больше ты будешь пить и курить, тем больше времени ты будешь проводить в компании с разными людьми. Мировоззрение твое поменяется, уверенность вырастет. Ты станешь крут и независим, и люди потянутся к тебе, как мухи к липкой ленте.

Третий вывод относился к идеологии, которая гласила: «Хочешь меняться – меняйся, но знай: минуешь точку невозврата, на ту дорогу, где стоишь, уже не встанешь». А так как я не знал, найдется ли мне место на другой дороге, страх потерять то, что имел, присутствовал. Вот я и медлил. Стоит ли терять стабильность ради уважения и популярности или лучше сидеть в комфорте, изредка претерпевая пинки и унижения.

Сей постулат залег в мою память, и день ото дня я возвращался к нему с новой мотивацией. В зависимости от настроения одна из чаш всегда имела перевес, но, когда доходило до дела, я останавливался. Видимо, что-то менять в своей жизни было выше моих сил, и, будучи крепко сложенным физически, я никак не мог победить свою психологию.

Глава 6

Маятник

Таня объявилась на тренировке в последний вторник месяца. Уже тогда я понял, что наши встречи закончатся, не начавшись, потому что в первых числах июня спортзал закрывали на ремонт. Прихода этого события, казалось, все ждали с нетерпением, и только я не хотел, чтобы оно наступило.

Все было логично. Тренеры торопились в отпуск, молодежь спешила кутить. Приближалось лето, народ тянулся к свежему воздуху, а я все путался в каком-то неоднородном пространстве, где солнце вовсе не означало тепло, а каждый новый день почему-то навевал тоску. Единственное, чему я радовался с приходом лета – это каникулам. В конце июня заканчивалась экзаменационная сессия, и нам давался почти двухмесячный отпуск. Но до той поры еще предстояло перетерпеть немало неприятностей. Во-первых, нас ждал переезд в другой экипаж от младших курсов к старшим, во-вторых, экзамены, к которым еще надо было допуститься, в-третьих, наряды, сильная жара в комнатах без кондиционеров и еще много чего, что наступает только с приходом лета. И все это можно было бы компенсировать, если бы я знал, куда отвести душу и в чем растворять ежедневные потребности юношеского метаболизма.

– Привет! – сказала Таня с несвойственным для себя смущением.

В ее руках был баскетбольный мяч, и, как большинство девочек академической команды, она не отрабатывала никаких других элементов, кроме бросков в кольцо. Когда появился я, Таня остановилась и выставила мяч, точно предлагая мне заняться тем же.

– Долго тебя не было, – я грохнул мячом об пол, и по залу волной пронеслось эхо.

Таня вздохнула.

– Обстоятельства. Экзамены приближаются. Сегодня уже сама не вытерпела. Пришла побегать.

Глаза у нее были добрые и чистые, но говорила она, запинаясь, словно лгала. Я не верил, будто смутил ее своим присутствием. Таких девочек вообще сложно чем-либо смутить, однако сегодня Таня вела себя иначе, нежели обычно.

– Когда у вас сессия? – спросил я.

– Второго июня первый экзамен. Но он обещает быть легким. А вот три следующих – не очень.

– А какие экзамены?

– Политология, сопромат, термех и английский язык. Я только в экономике разбираюсь. У нас замечательная учительница, всех любит и уже половине курса выставила оценки. К сопромату я еще не допущена, но, надеюсь, скоро ситуация изменится. К термеху тоже не допущена, и как буду сдавать, не знаю. С английским у меня вроде норм.

– У нас тоже близится экзамен по термеху. В прошлом семестре был зачет и курсовик.

– Все сдали?

Три девочки выбежали на площадку, и грохот баскетбольных мячей насытил пустое пространство. Мы отошли в угол к гимнастическим лестницам, где мы никому не мешали.

– Курсовик сложный, – сказал я. – У меня сначала ничего не получалось, но потом я разобрался и даже помог нескольким ребятам. А на зачете нам дали три задачи. Две из них – из курсовика. И, якобы, если решаешь хотя бы половину – зачет.

– Половину?! – с беспокойством повторила Таня.

– У нас даже если половину не решал, все равно ставили зачет. Иначе нельзя. У нас бы тогда был полный коллапс. Самое главное показать, что ты пытался думать. Преподаватель ценит размышления и к тебе не прикапывается. А если ты вообще ничего на листке не написал, то такие уходили ни с чем.

– Значит, главное, что-то написать на листке?

– Да, – кивнул я. – У вас кто ведет термех?

– Бурундуков.

– И у нас он.

– Но я вообще в термехе не бум-бум, – с озадаченным лицом говорила Таня. – И курсовик не знаю, как делать. У нас группа слабая. Все ищут, кому-бы заплатить, чтоб за них сделали. Там уже такая очередь…

– Не надо платить, – сказал я. На мгновение грохот баскетбольных мячей прекратился, и я понял, что в зал вошел тренер. Оценив происходящее, он махнул рукой, мол, не отвлекайтесь, и прошел к лавкам, где все девочки оставляли свои мобильные телефоны. Никто не держал телефоны в куртках или сумках в раздевалке. Все выносили их с собой в спортзал, будто ждали важного звонка. – Я могу сделать для тебя. Во всяком случае, сделать, что могу.

Ее глаза вспыхнули.

– Ты?

– Да.

– И какова цена?

– Бесплатно. Только, извини, гарантии, что все будет правильно, дать не могу. Придется несколько раз сходить к преподу на консультацию для уточнения деталей и создания иллюзии, будто ты делаешь курсовик сама. Это полезно и обязательно поможет тебе на экзамене.

– Уф! – выдохнула Таня. – Да, было бы здорово. И как мне тебя отблагодарить?

– Я думаю, это ни к чему.

– Да как же так, – на ее лице отразилось недоумение. – За любую работу всегда должна быть благодарность. Разве нет?

– Не знаю. Наверное, за какую-то работу – да. Но не за эту. Предлагаю сначала ее сделать, а потом решить, что и как. Хорошо?

Мы договорились о встрече, когда она передаст мне задание курсовой работы, после чего в справочник моего телефона добавился ее номер. Так мы стали еще на шаг ближе друг другу.

Весь вечер я чувствовал себя счастливым и, даже пропустив ужин, не ощущал в животе голода. Меня грела странная радость. Странная, потому что имелось много неприятных событий, а думал я только об одном, приятном. Оно, точно верхний слой пирога, накрывало все остальные, из-за чего никто, в том числе и я сам, не видел, что находится внутри. Андрей несколько раз допытывался, что же такого произошло, и почему суточный наряд, в который я попал не по расписанию, совершенно меня не тревожит. Я передал ему все детали баскетбольной тренировки, а у него все равно не укладывалось в голове, что же такого в том событии, из-за чего я улыбаюсь каждые пять минут с повязкой дневального на руке.

Следующие сутки я нес службу в ротном помещении, честно выполнял свои обязанности и, пусть огонек от приятного общения немного угас после беспокойного четырехчасового сна, утром я оставался тем жизнерадостным человеком, каким был вчера.

Снова мы увиделись с Таней в пятницу. От нелепой застенчивости не осталось и следа. Девушка сияла, как волшебная лампа, и еще до того, как передать лист с заданием, потянулась ко мне обниматься. Ее руки объяли мою шею, в нос ударил запах косметики, но самое приятное касание было, пожалуй, от ее груди. Мягкое, теплое и волнующее чувство прошло сквозь меня и отступило. Тем самым Таня сказала «привет».

– Привет, – ответил я монотонно, с придыханием, будто испугался тишины.

Мы стояли напротив аудитории А6, где народ собирался на лекции в первой половине дня, а после обеда было пусто и тихо, как в зимнем лесу. Гул голосов эхом доносился из столовой. Еще откуда-то слышались хлопки дверей и цоканье женских каблуков. В остальном небольшая часть коридора с огромными окнами, выходящими на тыльную часть территории академии, пребывала в полном умиротворении, точно в преддверии нового учебного года.

– Как настроение? – поинтересовалась Таня.

– Пойдет, – сказал я.

– И все?

Я кивнул. Когда передо мной находился яркий воодушевленный человек, я не мог соответствовать его поведению. И как бы я не пытался перенять его волну, меня все равно относило к берегу, где все замирало.

Таня вздохнула.

– Ты такой спокойный всегда. А я почему-то, когда чувствую, что мальчик робкий, сразу начинаю забрасывать его вопросами. Тебя, наверное, это тяготит, – я не успел ничего ответить, как Таня продолжила: – ты меня останавливай на поворотах, если что. А то я такая, ничего не чувствую, сразу лезть в душу начинаю.

– Ничего страшного. Мне, наоборот, нравятся общительные девушки. С ними…

– …нравятся общительные девушки?! – поразилась она. – Да кому ж они могут нравиться? Всем юношам, наоборот, хочется, чтобы девушки молчали и говорили только тогда, когда у них что-то спрашивают. А девушки так не умеют. Они говорят, потому что их разрывает. Им интересен каждый шаг, каждое событие, каждый инцидент. И не важно, с кем он произошел. Девушки хотят обсуждать все на свете, только бы делать это не с самой собой в тихой комнате за закрытыми дверями, а с какой-нибудь родственной понимающей душой. У меня таких всего три. Мой брат и две подруги.

– Я тебя понимаю, – произнес я, а про себя подчеркнул: «мой брат и две подруги». Коллектив не столь широкий, как могло показаться. – Все, что хочешь, можешь обсуждать со мной.

– Серьезно?

– Серьезно.

Таня прищурилась.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– У тебя есть девушка?

– Нет.

– Почему?

Я пожал плечами.

– Нет и нет. Откуда я знаю, почему нет.

– Развелся, что ль?

Я не ответил.

– А-а, – протянула Таня. – Значит, вообще никогда не было.

Я промолчал.

– Ты только не кипятись, – попросила она. – Я просто так спрашиваю. Сама не знаю, для чего. Я иногда что-то спрашиваю и даже не запоминаю, поэтому, если я опять спрошу, ты на меня не обижайся. Хорошо?

Голос у нее поменялся, и на лице замер логичный вопрос. Она ждала ответа.

– Хорошо.

Заторможенное состояние, вызванное тем, что я обнажил перед ней часть своей личной жизни, немного подпортило наш диалог. Во всяком случае, развивать его в ту сторону, в какую он упорно клонился, мне не хотелось, а поменять тему у меня не хватало мозгов. В конце концов, я спросил у нее про задание по термеху, и Таня, сделав вид, будто совсем о нем забыла, стала копаться в сумке. Она копалась так долго, что я уже решил, будто она и вправду забыла. Но Таня все-таки отыскала чистую гладенькую ксерокопию с восемью пунктами задания.

– Вот, – она протянула мне лист А4 и с любопытством проследила за реакцией.

Я пробежался по пунктам и покачал головой. Четыре из восьми заданий я знал, остальные предстояло делать в первый раз.

– Ты не переживай, – утешила она меня. – Если в чем-то не уверен, так и напиши. Я на консультацию схожу. Может, сама что решу. Вряд ли, конечно. Но все-таки…

– Одного раза будет мало.

– Два раза схожу. Или восемь. У меня время есть. Я хоть и занятая девушка, но к учебе отношусь ответственно.

Она помолчала и повела тему диалога в другое русло.

– А ты всегда так стрижешься?

– Как?

– Коротко. Под солдатика.

– Если волосы будут длиннее, командир поставит меня в наряд. У меня особого выбора нет. Или так, или никак.

Таня вздохнула.

– Плохо смотрится?

– Тебе бы пошли волосы подлиннее. И чтобы зачесывать назад, – ее пальцы легонько коснулись моего лба, и сделали выпад вверх и вбок.

Ничего на моей голове не изменилось, и Таня снова вздохнула. С ее волосами было все в порядке. Длинные, блестящие, чуть подвитые, одним словом, волосы, которыми стоило любоваться. У меня же все было иначе. Но коротко стриглись мы не просто так. Чем короче у курсанта были волосы, тем больше вероятности, что на очередной проверке тебя не накажут. Я объяснил Тане, какое наказание нас ждет за волосы подлиннее