Вся его жизнь

Деяния временного правительства Иван считал маниловщиной, перерастающей в смердяковщину. Но и Николай был ему противен, поэтому он соглашался с республиканской властью. Когда к власти пришли большевики, Иван был согласен с их требованиями справедливости, но думал, что установившаяся власть – человек в крайней степени опьянения, который рухнет через несколько шагов. Белое движение Иван считал собранием истерических дураков и предателей царя и России. Кроме того, он вспоминал пренебрежение, какое встречал уважаемый им Александр Михайлович Опекушин в среде лиц с портретов Серова7. Это до глубины души возмущало Ивана: ничтожные прожигатели жизни не считали себя достойными подать руку крупнейшему русскому скульптору потому, что он родился крепостным. Так Иван все время был посторонним.

И вот наконец пути развития молодого советского государства и Ивана Кирпичникова совпали. Иван почувствовал свой труд нужным обществу и увидел, что общество готово вознаграждать его по заслугам. Иван почувствовал, что это его государство, его строительство. Только лишь излишне фанатичная вера его жены в коммунизм иногда озадачивала его и напоминала, что он, возможно, опять недостаточно свой в новом обществе.

– Танечка, что на ужин? – спросил Иван после того, как они с женой наобнимались, и он перецеловал ее раздавшийся живот. Он пришел с работы, и Татьяна в этот вечер была дома.

– Надо у мамы спросить. Она готовила.

Иван разозлился, но не дал себе воли.

– Таня, я люблю из твоих рук есть. Вера Филипповна хорошо готовит, но она не ты. Я могу и в рабочей столовой питаться в таком случае.

Иван уже устал повторять, что он с детства привык, что для мужа готовит жена, что так он будет видеть заботу о себе.

– Какая сейчас из меня кухарка? – ответила Таня, показав на свой живот, – ведь я же не могу для тебя одного готовить, надо и для папы с мамой, Леры. На пять взрослых людей. Надо в лавку сходить, печь растапливать. А я еще домашние задания проверяла.

– Таня, ты ведь меня просто ломаешь. Я только привык в доме у жены жить, а теперь еще ты готовить для меня перестала. Думаешь, это мне легко?

– А ты думаешь, мне легко?

– Конечно, тебе трудно. Но я ведь не каждый день тебя прошу. У тебя выходной. Когда ты мне последний раз готовила?

– Ваня, к чему этот разговор? Скоро я точно тебе готовить не смогу. Мама тоже уже недовольна, что столько времени у плиты проводит. Надо кухарку нанимать.

– Домработницу, по-вашему.

– По-нашему?

– По-советски, по-социалистически.

– А ты, что же, опять в стороне?

– Извини, не злись, пожалуйста. Я удивился, что ты прислугу по-старому называешь. Помню, ты рассказывала, что теперь говорить так нельзя, поскольку старые названия унижают трудящегося человека, – Иван выговаривал слова излишне ясно, и это можно было принять за издевку.

– Оговорилась, – Татьяна ответила так, будто хотела поскорее закончить разговор.

Повисла пауза, во время которой Татьяна ждала, что Иван извинится за свое невнимание к ее здоровью. Она почему-то вдруг стала жалеть, что он не интересуется ее здоровьем, хотя оно у нее было превосходным.

– Что же ты не спросишь, как я сходила в женскую консультацию?

Женские консультации для того времени были делом новым. У Ивана это словосочетание вызывало смех, он представлял себе старух на завалинке. Сейчас он должен был подавить в себе улыбку, хотя в нем тут же растеклось веселье.

– Проконсультировалась? Что сказали?

– Взвесили, живот измерили. Опять сказали, что по всем признакам роды будут в начале октября.

– Может, и правда?

– Не знаю, что и думать. По моим расчетам – середина сентября это самое позднее.

– Новолетие по-церковному.

– Ну, знаешь, Ваня! Ты меня не перестаешь удивлять. То советское – это ваше, то новолетие церковное вспомнил. Шутишь?

– Нет. Просто вспомнилось.

– Так что ты скажешь, если домработницу наймем?

– Я понимаю, надо нанимать. Только грустно это мне. Когда я без матери стал жить, мне кухарка готовила. Хорошо готовила, может быть даже лучше, чем мать, только мамину пищу я бы ни на какую другую не променял.

Таня успела обидеться, но быстро отошла: Иван потерял всех родных, может быть даже навсегда, и чувства его были понятны. Таня даже немного всплакнула. Она обняла Ивана, потом потихоньку вышла из комнаты, и через два часа она кормила вторым запоздалым ужином Удомлянцевых и Кирпичникова. Во время этого ужина было решено нанимать домработницу. Ваня сидел счастливый, потом, когда уже все спали, он, уже лежа в кровати, долго рассказывал жене о том, как они будут жить, о том, как у него хорошо складывается на работе, о том, какая красавица у него жена, хоть и через чур идейная. И всю оставшуюся ночь Татьяна не могла уснуть, поскольку не могла освободиться от жарких объятий Ивана. Даже во сне он не отпускал ее от себя.

Наступил май. В квартире Удомлянцевых появилась домработница. Найти ее оказалось делом затейливым. Она должна была быть честной и работящей. С улицы не возьмешь, без рекомендаций не обойтись. Рассматривались 2 варианта: домработница живет у себя, а работает у Удомлянцевых, и домработница живет у них в квартире. Второй вариант был предпочтительней, поскольку платить пришлось бы меньше, и работница всегда была бы на виду – не пьет ли, с кем общается. Прежние, старорежимные связи и Удомлянцевых, и Кирпичникова были порушены. Многие бежали из России и даже были убиты, а оставшиеся предпочитали не общаться, то ли презирая тех, кто продался большевикам, то ли опасаясь презрения к себе. Ивану же возобновлять свои старые связи было опасно. Можно было бы спросить на Путиловском среди рабочих или учеников Тани. Большинство из них были из деревень и имели родственниц, которые могли бы работать по дому. Но сама идея нанять домработницу свидетельствовала о барском отношении к жизни и испортила бы Ване или Тане будущее. Поэтому оставалось только одно – спросить у красных офицеров, с которыми общался Василий Алексеевич. Это тоже могло обернуться неприятностями, но Удомлянцев карьеру не строил, а его знания и опыт для молодой республики были слишком ценны, чтобы портить с ним отношения. Василий спрашивал у некоторых офицеров, которые могли бы держать домработниц (и, скорее всего, держали), не помогут ли они найти домработницу ему. Но ему несколько раз ответили отказом, а один раз даже с раздражением ответили, что красные офицеры не нэпманы. Василий Алексеевич записался на прием к самому начальнику кронштадтской базы. И только он с некоторым укором и сетованием о том, что советские офицеры напрасно стыдятся бытовых потребностей, взялся помочь. «В советском государстве уважаем любой труд, в том числе и труд по дому, – сказал он, – Но также и отдых трудового человека следует уважать. Если Вы после трудового дня хотите отдохнуть, а не чистить картошку, какой дурак скажет, что это барские замашки? У меня дома трудится домработница. Я знаю, что она искала работу для сестры. Оставьте адрес, если она еще не устроилась, я пришлю ее к Вам. А большего я для Вас не смогу сделать. Я домработницами не командую». Так в квартире Удомлянцевых появилась домработница Оля. Ее поселили в маленькой комнатенке за кухней, которую пришлось освободить от запаса дров.

Приближались роды. Танин живот уже было ясно видно. Ребенок подрос и стал ощутимо толкаться. Как только Таня ложилась, начиналось буйство: малыш толкался руками и ногами во все стороны. Татьяне казалось, что живот у нее ходит ходуном. Спать от этого становилось невозможно. Проводя долгие ночные часы без сна, она постоянно возвращалась мыслями к родам. «Как она их перенесет? Здоровым ли родится ребенок? Получится ли у нее родить? Это ведь надо уметь делать. А я не умею. Вот, Ваня рассказывал, что его бабушка умерла после родов, причем вторых. То есть, она рожать уже умела! А что, если, ребенок застрянет, и оба умрут. Как их тогда отпевать? Так и лежать в гробу будут вдвоем. А потом тела сгниют, останутся два скелета. Археологи найдут их и сразу поймут, в чем дело, заплачут. Какая муть в голову лезет! А все-таки как их отпевают? Мать – понятно, а ребенок? У него же имени нет, он даже не дышал. Так и со мной может быть. Сколько женщин умирает от родов! И что-то давно не слышала я, что кто-нибудь умер. Значит, приближается чья-то очередь. Может, моя! Чтобы хорошо рожать, таз должен быть большим. А у меня что? Папа раньше говорил: «Статуэточка ты моя»!

Если я умру, Ваня женится второй раз? Если ребенок будет жить, наверно, не женится. Будет его растить, мачеху не приведет в дом. В какой дом? К папе с мамой? Вот кошмар будет, если приведет! Нет, не приведет. Но ему так тяжело будет. Он начнет на малыша кричать. А если я с ребенком умру? Женится? Наверно, женится. Погорюет, погорюет. А на ком он женится? Не на ком. Ему нужна женщина развитая интеллектуально, а кругом все такие простые. Через десять лет, он, конечно, пару бы себе нашел, тогда образование распространится. Но эти десять лет еще прожить нужно.

А может, ему на Лере женится? Правильно! Если я умру, он должен на Лере жениться. Если ребенок жив будет, Лера к нему как к чужому не будет относиться. Лере тоже замуж неплохо бы выйти. И развита она интеллектуально, скучно вместе не будет. Лера Ваню любит как родного. А он ее любит?»

Таня стала будить мужа.

– Ванечка, проснись. Ваня, ты Леру любишь?

Иван открыл глаза, осмотрелся вокруг, понял, что еще не утро и снова погрузился в сон.

– Ваня, ты Леру любишь? – уже раздраженно спросила Таня.

– Нет, не люблю, – не открывая глаз, ответил Иван.

– Как тебе не стыдно? – обиделась Таня.

– Не люблю. Она значит для меня неизмеримо больше, она мне товарищ!

Тане стало горько и одиноко.

«Накануне своей возможной смерти, я думаю о его счастье, а он паясничает!»

Таня встала с кровати и пошла к сестре. Разбудив, она стала спрашивать ее о том же, о чем размышляла: как Лера смотрит на то, чтобы после Таниной смерти выйти замуж за Ивана? Калерия испугалась, стала уговаривать сестру выкинуть эти мысли из головы. Обе расплакались. Лера стала говорить, что ей сейчас не до замужества. Заведующий отделением уговаривает ее пойти учиться на врача. И по Таниному состоянию она видит, что врачи очень нужны, и обязательно согласится. Это значит, с осени она будет не только работать, но еще и учиться.

Таня в ответ на эти слова пожалела, что она пока учиться не может, а, если умрет, никогда не сможет. Обе вконец разрыдались, а когда немного успокоились, Лера предложила помолиться Богородице. Утешившись за этим занятием, Таня наконец уснула в кровати сестры. Так же, как когда-то в детстве, когда страхи одолевали ее, и она пряталась от них рядом с такой взрослой восьмилетней Калерией.

Утро сгоняло с каждого его ночной сон или его ночные кошмары. Иван просыпался раньше всех. Он очень удивился, не увидев жену рядом в кровати. На кухне ее тоже не было. В квартире было тихо, все спали. Ваня даже проверил, висит ли ее пальто в прихожей. Он пожарил на примусе яичницу, поел и с неприятным чувством отправился на службу. Василий Алексеевич просыпался немного позднее, Иван мог дождаться его и спросить, но не захотел посвящать тестя в их разлады или нарываться на выговоры с его стороны, если Таня успела пожаловаться отцу. Сегодня вечером, но не ранее он может увидеть жену и узнать, почему она не стала спать с ним.

Несмотря на лето, занятия в школе рабочей молодежи не прекращались. Каникул не было. Хотя Таня пока не собиралась прекращать работу, уходить в декретный отпуск, как следовало сказать по-новому, начальство уже подыскало ей замену – такую же как она молодую учительницу. Надо было попробовать ее в деле. Татьяна зашла в класс вместе с ней, представила ее ученикам:

– Это Анна Сергеевна Суслова. Она будет вести у вас уроки русского языка и литературы вместо меня.

Поднялся печальный ропот.

– Как же так, Татьяна Васильевна?

– Вы же обещали еще работать!

– Пока все останется по-прежнему, учить вас буду я. Анна Сергеевна будет мне помогать и входить в курс дела. Но она должна познакомиться с вами, а вы с ней. Вот сегодня урок знакомства. Прошу трудиться не хуже, чем вы трудитесь на моих уроках.

Но ученики не прислушались к просьбе Татьяны. Они шептались и в открытую зевали. Анне Сусловой стоило большого труда держать себя в руках и довести занятия до конца.

Когда ученики разошлись, барышни сели обсудить результат. Суслова сидела расстроенная и красная от волнения.

– Расскажите о себе, – начала разговор Татьяна.

– Я родом из Вятки. Отец служил матросом на крейсере «Варяг» и в 1904 году погиб. За это меня взяли на казенный счет учиться в Смольный институт8. Окончила его в шестнадцатом году. Мать умерла от испанки. Сейчас работаю в школе первой ступени у Пяти углов, на Разъезжей.

– Какие у вас были оценки?

– Четверки по закону божьему и по математике, остальные пятерки.

– А почему Вы хотите преподавать русский язык, а не математику или историю?

– Я гуманитарий. Старой исторической науке я не слишком верю, классическая литература устарела, а в новой слишком много пены. Остается русский. Только я вижу, что это мне не подходит.

– Почему?

– Не получается.

– Перестаньте, просто ученики меня полюбили как первого учителя, любого нового человека они встретят холодно.

– Так они не холодно меня встретили, отнюдь.

– Или так встретят. Люди простые, что чувствуют, то и покажут. Зато какие они благодарные ученики! Вот увидите. Только надо их заинтересовать.

В это время в класс заглянул Иван. Татьяна повернулась в его сторону и, сохраняя строгое деловое выражение лица, сказала

– Иван Павлович, здравствуйте! У нас совещание, если можно попозже.

– Я подожду, – Ивана покоробил этот официальный ответ, но он спокойно вышел, и остался ждать в коридоре.

– Анна Сергеевна, простите. Мы остановились на том, что нужно заинтересовать учеников. Как с детьми: поиграть в игру, к примеру. У вас в Смольном, наверняка, девочки в игры для ума играли.

– Играли. Только подойдут ли они здесь? У нас любимая игра у части девочек из дворян была – отгадывали происхождение по фамилии.

– Давайте, попробуем. У меня фамилия Кирпичникова. Что скажете?

– Довольно просто – фамилия по роду занятий. Кирпичник – либо тот, кто кирпичи делает, либо заводчик. Кладет кирпичи каменщик. Сын строителя был бы Каменщиковым. Вы женщина образованная, следовательно, и предок Ваш, скорее заводчик, а не простой рабочий. А, кроме того, тот, кто кирпичи делает, вечно в глине измазан. Его детей скорее бы Грязновыми нарекли. Так что, скорее всего, фамилия от заводчика.

– Браво! А про девичью фамилию что скажете? Удомлянцева.

– Удомлянец – выходец из Удомли. Правильно называю?

Татьяна кивнула.

– Это где, кстати?

– В Тверской губернии.

– Угадала. Дальше. У крепостных бессмысленно корни искать, у них фамилии только с середины прошлого века появились, а к тому времени они уже не одно столетие закреплены на земле были, и выходить в другие земли не могли. Продать могли другому помещику, фамилия теоретически могла и у крестьянина возникнуть, но маловероятно. Может быть, купцы?

– Нет.

– Ну, тогда дворянство, причем старое, допетровское. Для них важно было, откуда их предки.

– Отлично! Вот в эту игру и поиграете на следующем уроке.

– Интересно ли будет простым людям? Я вот Суслова, что особенного по фамилии скажешь? Только то, что предок сусло делал.

– Вот и посмотрим.

На этом женщины, довольные друг другом разошлись. Татьяна, как ни в чем ни бывало, кинулась на шею к Ивану, как только они остались одни.

– Ничего с тобой не поймешь! Что хоть сегодня ночью случилось? – пробормотал Иван, не ожидая проявлений нежности.

Таня сразу поменяла настроение.

– Ты совсем меня не замечаешь. Мне обидно. Мне страшно, между прочим, – уже снова почувствовав себя жертвой неумолимого рока, проговорила Таня.

– Танечка, да я только о тебе и думаю. И о малыше. Даже на работе нужно заставлять себя о делах думать. Ты все время у меня перед глазами!

– Правда? – игривым тоном спросила Таня.

– Правда! – подтвердил Иван.

Таня, дурачась, подпрыгнула и тут же скривилась сквозь смех от боли – потянула живот.

– Вот какая ты стрекоза у меня, – сказал Иван, счастливо улыбаясь, – красавица, порхаешь, и все время страшно, что укусишь.

На следующем уроке действительно провели игру. Анна Сергеевна, предложила (чтобы никого не обидеть) предлагать фамилии по желанию, даже не учеников, а их знакомых.

Так выяснили, что Виноградов – потомок незаконнорожденного, Успенский из выкрестов9, Мезенцев из поморов10, у которых крепостного права не было, а фамилия Коли Зимина произошла вовсе не от прозвища, а от имени Зосима, что, конечно, не отменяет возможности происхождения этой фамилии и от прозвища. Урок затянулся, ученики не хотели отпускать Анну Сергеевну. А на последующих занятиях Таня увидела, что дело ее передается в надежные руки. Настолько надежные, что успех нового учителя даже вызвал у Тани легкую зависть, и, если бы не предстоящий отход от дел, зависть бы, несомненно, разрослась.

Лето катилось к своему завершению. И, неожиданно для всех, на месяц раньше обещанного женской консультацией, Татьяна родила мальчика. Роды, даже самые ожидаемые, всегда событие, врывающееся в жизнь семьи. Страхи, переживания, потом радость, еще не вполне осознаваемая. Иван и Василий Алексеевич всю ночь простояли перед иконами, то на ногах, то на коленях. Потом приняли по рюмке водки для спокойствия. Потом, когда узнали, что Таня родила благополучно, обнимались и снова приняли по рюмке водки, теперь уже и не один раз. Потом разбежались за покупками, потом пошли смотреть на Таню в окне родильного дома. Потом смотрели на Таню с малышом в окне. Мальчик! Иван был вне себя от счастья. Дедушка почти не отставал. Калерия суетилась, приставала ко всем по очереди. Особенно глупо выглядело, когда она хвалилась, что у нее родился племянник. Но глупостей никто не замечал. Вера Филипповна одна сохраняла спокойствие и распоряжалась. Вечером сидели с тестем, пили вино, потом опять водку. Обнимались. Думали, как назвать.

На следующий день расплескавшаяся радость снова вошла в свои берега. Всей семьей чистили, намывали квартиру. Расставляли кроватку и пеленальный столик, умилялись.

Василий Алексеевич и Вера Филипповна отправились отслужить благодарственный молебен. Иван в этот раз воздержался: все-таки не приветствуется теперь, а нужно добиваться положения для сына. Вечером опять решали, как назвать.

Потом пошли все вместе покупать по объявлению коляску, потом белье для малыша. И так прошли 2 невероятно долгие, но насыщенные делами недели. Наконец маленького Кирпичникова принесли домой. К тому времени Таня уже ясно решила, как назовет сына и никому не позволяла покуситься на свое право. Мальчик был назван Анатолием.

В конце сентября, когда ребенок окреп, настало время представить его миру. Вначале его зарегистрировали и выдали свидетельство о рождении. Процедура эта заменила собой недавние записи в церковные метрические книги. Но к ней уже привыкли и воспринимали как главное событие по сравнению с крестинами. Можно было и просто прийти в ЗАГС и получить свидетельство о рождении, но Кирпичниковы захотели торжественной церемонии.

В причудливом здании на углу Майорова и Садовой в одном из залов собрались родители и родственники. Женщина, с улыбчивым, но холодным лицом в строгом сером платье по очереди уточнила у родителей даты рождения и имена, отчества, фамилии детей, а также имена, отчества, фамилии родителей, дала подписать формуляры с данными, назвала порядковый номер входа в зал каждой семьи.

– Бабушки и дедушки, а также гости вставайте за спинами у родителей, в первый ряд не выдвигайтесь. Ждите.

Потом спустя короткое время открылись двери в другой зал, и всех пригласили войти. Заиграл интернационал. Мужчина средних лет поздравил родителей с тем, что новое поколение, за счастье которого бились и умирали их старшие товарищи сейчас лежит у них на руках. Родители обеспечат им заботу, но пусть они не забудут о том, что человек рожден для великих свершений. И малыши будут тем поколением, которое эти свершения и осуществит.

Затем он поздравил каждую семью отдельно. Подходя к Кирпичниковым, он сказал:

– Поздравляю, дорогие товарищи! Желаю вам вырастить достойного члена будущего коммунистического общества.

Женщина с улыбчивым каменным лицом подарила Татьяне алую гвоздику, а Ивану пожала руку. Когда поздравили всех, мужчина спросил, не желает ли кто-то сказать ответное слово. Татьяна тут же вызвалась.

– Спасибо! Я так счастлива быть матерью нового человека! Мы приложим все усилия, чтобы вырастить настоящего ленинградца. Я бы хотела, чтобы его жизнь была неразрывно связана с судьбой города великой пролетарской революции.

Ей недолго поаплодировали, и на этом церемония регистрации закончилась.

По дороге домой молодежь развеселилась.

– Таня, когда ты только выучилась так говорить? Партия большевиков нуждается в ярких ораторах, – Лера дразнила сестру.

– Слишком опасно вступать в партию, Троцкий будет озабочен появлением такого сильного соперника, – подхватил Иван.

И даже Татьяна, обычно не одобрявшая шуток о революции, довольно благодушно отвечала:

– Вам бы все шутить. Не забывай, голубчик мой, что большевики не шутят. А времени у нас совсем мало, поторопимся.

С этими словами они подходили к Никольскому собору на канале.

В притворе уже ждали Василий Алексеевич, Вера Филипповна и жена настоятеля закрытой Покровской церкви, согласившаяся стать крестной матерью младенца Георгия. Прежде Удомлянцевы были прихожанами этой церкви, Таня знала попадью с детства, но с трудом вспомнила ее имя сейчас – Екатерина Даниловна. Крестным отцом вызвался стать дед Василий.

Младшие Удомлянцевы были безразличны к религии, как и большинство их сверстников, а вот Василий Алексеевич и Вера Филипповна были в своей вере крепки. Не раз Татьяна удивленно спрашивала отца, как может сочетать он веру в Бога и согласие с большевиками.

– А что тут странного? Разве Бог от нас не требует жить по справедливости? За то же и большевики стоят. А то, что они безбожники, так это от молодости, повзрослеют, обратятся. И вы тоже повзрослеете, поумнеете.

Таня совсем иначе понимала конфликт новой власти и церкви. Она стояла за большевиков, и на церковь взваливала ответственность за распространение религиозного дурмана. Это, правда, нисколько не мешало ей иногда молиться, как научили древние духоносные отцы. И все же молодые верили по случаю – еще недавно Таня в смятении призывала помощь Богородицы, а сегодня уже не вполне осознанно противилась обряду крещения. Правда, и отказаться она не думала, боялась прогневать Бога тем, что не окрестит сына. И страх этот ледяной угрозой останавливал ее порывы как-то избежать обряда.

Иван еще от деда и отца унаследовал скептическое мнение о спасительности Никоновой церкви, но и не противился. Он уже привык к странности тестя, сохранявшего строгую верность православию.

– Откуда у него это? Он же артиллерист, людей его работа в клочки разносит, а он постом и молитвой спасение себе добывает. И не лицемерит, что удивительно.

Входить внутрь храма Таня не могла до наступления срока очищения11, поэтому она единственная из всей семьи должна была остаться в притворе.

– Что-то мне боязно стало, прямо нахлынуло: как он без меня? Папа, а мне точно нельзя в храм входить, здесь в притворе сидеть? – чуть не с дрожью в голосе сказала Таня, когда передавала запеленатого Толясика своему отцу.

– Нельзя. Татьяна, ты меня удивляешь, у тебя же по закону божьему пятерка была.

– Папа, страшно. Ребенок без матери. Я с ним до сих пор и не расставалась ни на минуту. Я изведусь, пока крещение не кончится.

– Не изводись, молись, радуйся. Твой сын к Богу идет. Спаситель его своею смертью выкупил. Я тебе еще не рассказывал: когда в четвертом году японцы нас огнем накрыли, всех моих сослуживцев на месте убило, остались только мы с Павлом. Я цел, Павла разыскал, а у него обеих рук нет, так что даже тащить его на спине не получается. Он меня спрашивает: «Василий, у Вас дети есть?» Я ему отвечаю, что есть две дочери. «А у меня нет, – говорит он, – значит, я за Вас умираю, а Вы жить должны. И если мы с Вами верующие люди, ничего с Вами не случится. Обнимите, меня, пожалуйста». И ничего со мной за три войны не случилось. Так каждому из нас, пока он свой долг на земле не исполнит, Господь жизнь дает.

Этот рассказ в том или ином виде Таня слышала раз пять. Она даже в подробностях расспросила мать об этом событии, у отца она спрашивать почему-то стеснялась. Но каждый раз отец добавлял к нему что-то, что было удивительно к месту.

Татьяна молча отдала Толю отцу и, сев на скамейку, стала ждать. Молиться она даже не пыталась. Ее напряженная поза выдавала отношение к происходящему внутри храма: она прислушивалась, не слишком ли долго молчит Толя или не слишком ли громко и призывно он кричит. Но он лишь изредка подавал голос, и только материнское ухо было способно различить этот звук среди других. Постепенно Таня успокоилась и унеслась мыслями в прекрасное будущее, в котором Толя станет нужным и уважаемым человеком, и в котором он будет благодарить родителей (мать прежде всего) не только за заботу и пропитание, но и за их участие в построении нового общества, такого справедливого и совершенного, что ни в сказке сказать, ни пером описать.