Шов реальности

Яси Анка

Шов реальности

Глава 1 Находка

Осень… Конец октября. Никогда не любила осень. Каждый раз в душе что-то стонет, плачет, будто от потери, а за окном словно разлита тихая, тоскливая боль. Руки сами тянутся зажечь свет и закрыться от влажного ветра, постукивающего по стеклу. Раньше я думала, что прячусь от холода. Но не теперь.

Я хочу рассказать одну странную историю, которая началась со мной несколько лет назад. Очень долго я держала все втайне, не зная, стоит ли открыть это кому-либо. Боялась, что меня примут за сумасшедшую. Но молчать стало невыносимо. Пожалуй, пора.

Меня зовут Алиса. В те годы моя жизнь представляла собой аккуратно сложенный пазл: работа архитектора-реставратора, сын-первоклассник, ипотека, одинокие вечера с книгой после того, как засыпал ребенок. Пазл был собран, но картина почему-то не радовала. Сквозь нее проступала та самая осенняя тоска, с которой я вела тихую войну.

И вот, в один из таких дней, случилось это.

Такой же ярко-желтой осенью, с уже потемневшими кое-где листьями, я везла Максима в сад. Легкий туман нежно окутывал все дымкой, но, несмотря на это, мир казался на удивление резким и четким. Возможно, виной тому была утренняя чашка крепкого кофе и слишком свежий воздух. А может, мне сейчас так кажется, потому что в тот день реальность дала трещину.

Из динамиков тихо лилась какая-то мелодия, и я машинально подпевала. Взгляд проплыл по улице и скользнул по фигуре бездомного с макулатурой, сложенной в тачке. Обычная картина для спального района, но нога сама собой нажала на тормоз, и тут я уже уставилась на пожилого мужчину в упор.

В нем было неправильно абсолютно всё.

Такое чувство, будто он сошел со старинной картины и никак не мог быть живым человеком из плоти и крови. Его волосы, длинные и спутанные в сосульки, должны были вызывать брезгливость, но в лучах низкого осеннего солнца они отливали чистым серебром, словно иней на паутине. Глубокие морщины на его лице были похожи не на трещины бедности и лишений, а на лучики вокруг глаз – следы постоянной, не стираемой улыбки. Истрепанная и залатанная одежда лишь дополняла образ беззаботного отшельника, бродяги-философа.

Но самым удивительным были его глаза. Голубые, пронзительно чистые, открытые и добрые. В них светилось такое безудержное, почти детское счастье, что становилось не по себе. Казалось, для этого человека весь мир – абсолютная сказка, и он по-настоящему рад каждому вздоху в это туманное утро. Он шел по грязной обочине так, словно шествует по райскому саду, созданному исключительно для него одного. Более счастливых людей я, пожалуй, не видела никогда.

Весь этот образ был настолько чужд окружающей действительности, что я просто застыла, прижав машину к обочине. Наши взгляды встретились. И в его глазах что-то изменилось. Беззаботное счастье сменилось на изумление, будто он увидел в стекле моего автомобиля не меня, а призрак. Он не просто смотрел – он узнавал.

Дальше – провал. Сколько я ни пыталась вспомнить, что было потом, – ничего. Белое пятно, вырванный кадр из пленки. Максим, сидевший на заднем сиденье, потом рассказывал, что «дедушка подошел к маме, положил старую книжку на капот и ушел, а мама долго сидела и не двигалась». У меня же в памяти осталось только это: его лицо, его взгляд, и… тишина. А дальше – я сижу в машине, мотор заглушен, а в моих руках лежит толстая, потертая на углах тетрадь в кожаном переплете.

Я не знаю, почему не выбросила ее тогда же. Может, из жалости, приняв ее за чью-то старую рухлядь. Может, из любопытства. А может, почувствовала тот самый зов, который заставил меня в тот день нажать на тормоз.

Ниже – первые записи из дневника, с которых для меня все и началось.

«31-го октября 1863 года. Канун Дня Всех Святых

Всё кружится на одном месте. Сколь много лет минуло, а сколь мало изменилось. Листья на деревьях чернеют – верный знак, что Грибар, как мы его нарекли, пробуждается ото сна. Завтра – канун Дня Всех Святых, но я и без сей зловещей даты чувствую его приближение на вкус, как дымок, и на кожу, как влажную изморозь. В воздухе пахнет тлением, и не одним лишь лиственным».

«1 ноября

В сём году он изобрёл новую уловку, дабы укрыться от взора нашего – люди стали жечь листву. Странное и необъяснимое суеверие облетело умы, будто сие действо очищает воздух. Нет листьев – нет и следов. Как же хитро он прячет паутину свою, выдавая оную за благое дело».Повторилось. В который уже раз. Он вновь лишает нас малейшей надежды, служащей подпорой души, и доказывает с какою-то адскою насмешкою, что все труды наши по спасению человечества суетны и напрасны.

Сегодня поутру видел я следы его меж груды тёмно-коричневых листьев – мерзостные и зловонные, будто от подошв, обугленных в геенне огненной.

«2-го ноября

Но тщетны были упования. Воля, данная Царём-Освободителем, обернулась новым ярмом. Мир остался тем же извращённым садом, лишь деревья в нём пересажены. Грибар по-прежнему владеет умами, подменяя волю свою их собственными помыслами. Они и не ведают, что мыслят так, как угодно ему».

Часто вспоминаю шестьдесят первый. Как близки мы были тогда к победе, к избавлению от сего кошмара! Помню те упоительные часы, когда казалось, будто пелена спадает с очей человеческих, и они начинают прозревать, видеть мир истинный, а не тот, что навязан им сим гигантским грибом. Казалось, сама эпоха поворачивается к свету.

Глава 2 Одержимость

Таинственная тетрадь не просто заинтересовала меня. Она стала наваждением. Той самой занозой в сознании, которая не давала покоя ни днем, ни ночью. Сначала я отложила ее в сторону, решив, что это чьи-то бредовые фантазии. Но несколько дней спустя, разбирая бумаги на столе, я снова раскрыла ее. И уже не смогла закрыть.

На несколько следующих лет эта потрепанная книга стала моим главным проектом, тайной жизнью, параллельной реальностью. Работа, быт, даже забота о Максиме – всё это стало фоном, автоматическим ритуалом, за которым следовали долгие часы с тетрадью. Я скрупулезно изучала каждое слово, каждую закорючку. Старинный, тяжелый слог поначалу резал глаз, но скоро он стал мне почти родным. Я научилась ориентироваться в лабиринтах этого чужого сознания, выучила каждую дату и каждое событие автора этой тетради, датированной 1863-1866 годами. Надежды, открытия, разочарования и бесконечная борьба против невидимых врагов пронзали до глубины души.

Я почувствовала нечто общее с автором дневника – я, как и он, всегда верила, что за видимым миром скрывается нечто большее. Просто я искала это в линиях архитектурных чертежей, а он – в тенях истории.

Расскажу коротко о том, что поняла из текста сама, и иногда буду приводить цитаты из дневника. Потому что его голос важнее моих домыслов.

Из записей конца октября, начала ноября 1863 года я сложила первую картину: автор дневника, скрывавшийся под странным именем Велимудр, вместе с группой единомышленников вел борьбу со страшным врагом, взявшим в плен всё человечество, – гигантским Грибаром.

Суть его ужаса была не в физическом насилии, а в подмене реальности. Каким-то образом Грибар заставлял всех видеть мир не таким, каков он есть. Всё уродливое, жестокое и несправедливое в нашей жизни – навязано им. Он влиял на решения людей, сеял раздор и зло, оставаясь при этом незримым кукловодом.

Идеей Велимудра было уничтожить этого паразита и вернуть человечество в утраченный рай – мир, каким он должен был быть.

Так, из отрывочных упоминаний я поняла, что в октябре 1860 года состоялась грандиозная, никому не известная битва, которая должна была изменить всё. И ее отголоском, ее прямым следствием стали реформы и отмена крепостного права в 1861 году. Думаю, именно об этом он писал с таким горьким пафосом:

«Я часто вспоминаю 1861, мы были так близки к победе, к освобождению от Грибара, эти упоительные ощущения близкой победы и счастливого мира. Казалось, что люди просыпаются от ужасающей реальности, навязанной гигантским грибом, начинают видеть новый мир. Но нет. Всё зря. Отмена крепостного права и тот же извращённый мир, но по-новому. Грибар по-прежнему контролирует сознание людей»

Здесь его слова нашли во мне жуткий отклик. Ведь и правда: великая реформа, казавшаяся лучом надежды, на деле обернулась полумерой. Свобода есть, а земли – нет. Освобожденные крестьяне так и не обрели долгожданного счастья. Будто кто-то свыше, на самом пике возможного изменения, подправил сценарий, оставив суть прежней.

Но что это была за битва? Ее описание я нашла в более поздних, обрывочных воспоминаниях Велимудра, вложенных в основную тетрадь.

«В лето 1858-е, на Северном склоне Западного Кавказа, довелось нам быть свидетелям явления, кое разум человеческий постичь не в силах. Обрели мы место аномальное, не от Бога созданное. Земля в оной местности разверзлась зияющею трещиною, будто врата в саму геенну огненную. А в пихтарнике, на склоне горы Фишт, впервые предстали пред очами нашими призраки усопших – тени бледные, в тумане ночном колышущиеся.

Долго спорили мы: проделки ли это того самого Грибара, овладевшего разумом людским, или же нам, грешным, воистину приоткрылась завеса в мир иной? Ум сомневался, но душа, трепеща, чувствовала близость преисподней.

По множеству изысканий и опытов, кои сопряжены были с великим риском для души и тела, группа наша единодушно пришла к заключению: трещина сия в земной тверди и есть не что иное, как дверь в царство мёртвых. Сие заключение было внесено в отчётную записку, представленную начальству»

Как архитектора, меня захватило это описание. Я тут же полезла в карты и справочники. Речь, по всей видимости, шла о крупном тектоническом разломе на Северном склоне Западного Кавказа. Гора Фишт, пихтарники – всё сходилось. Во мне проснулся азарт исследователя. Я уже мысленно собиралась в экспедицию, чтобы найти это аномальное место. Позже я действительно съездила туда несколько раз, но ничего, кроме прекрасной, суровой природы, не нашла. Хотя… ощущение, что за спиной кто-то есть, не покидало меня все дни похода.

Но самое интересное было в дневнике дальше:

«В 1860 году Аномалия Кавказская разрослась до пределов небывалых и начала всерьёз беспокоить население окрестное. Простые горцы, люди суеверные, в ужасе бегут из аулов, сказывая о нашествии оживших мертвецов. Нас силою предписания возвратили к месту сему для купирования сего дьявольского действа. Благо, к сему времени мы уже обрели некие методы и снадобья, позволяющие умалить активность адского проявления.

Каково же было изумление наше, когда вместо привычных видений мы обнаружили колонии грибов невиданных! Споры их, подобно миазмам, витают в воздухе у той трещины и помрачают рассудок, рождая в сознании миражи и фантомы. Те самые «призраки», кои пугали поселения, оказались ничем иным, как наваждением, иллюзией разума, одурманенного сими тварями. Грибар, выходит, действует не напрямую, а через сии природные отродья. Жуткое и вместе с тем гениальное в своём коварстве творение»

Не буду мучить вас сложным слогом, расскажу коротко, что поняла я. Велимудр и его товарищи нашли ахиллесову пяту Грибара. Гриб влиял на разум через некие психоактивные вещества, вызывая видения, которые люди принимали за реальность. Но вся эта ложь хранилась в одном месте – в человеческой памяти. Нет памяти – нет и цепи, связывающей разум с грибом.

Это озарение пришло к ним после наблюдения за больным человеком с амнезией. На того Грибар не действовал. Он был счастлив, безмятежен, хотя все вокруг считали его юродивым.

И тогда Велимудр задался кощунственной, ужасающей целью: найти способ уничтожить человеческую память. И он его нашел.

«Случай свёл меня с мужем великих дарований – Дмитрием Николаевичем Менделеевым, профессором Императорского Санкт-Петербургского университета. Ум его, столь же проницательный, сколь и систематичный, поражает воображение. Под началом сего учёного мужа был образован тайный комитет для работ над аппаратом, способным изглаживать человеческую память.

Сия мысль повергает в священный трепет. С одной стороны – благое намерение избавить разум от пагубного влияния Грибара. С другой – ужасающая мощь сего инструмента, коий в иных руках может стать орудием порабощения воли. Дмитрий Николаевич убеждён в необходимости сего труда, но душа моя терзается сомнениями: дерзаем ли мы посягнуть на самую сокровенную суть человеческую»

Когда я это прочла, у меня перехватило дыхание. Менделеев! Великий химик, создатель Периодической таблицы, оказывается, втайне работал над машиной для стирания памяти. Это было уже не просто старинное суеверие, а альтернативная история науки, тщательно скрытая от посторонних глаз. И я, сидя в своей тихой квартире, держала в руках доказательства.