Куда ведет тропинка

Проверочная работа оказалась обалденно сложной. Маша пялилась в тексты задач, решительно не понимая, что в них вообще написано, не говоря уже о том, чтобы начать решать.

От домика Тофслы и Вифслы отходят 6 прямых дорог, разделяющих круглое ровное поле на 6 равных секторов. Тофсла и Вифсла выходят из домика в центре поля, случайно и не зависимо друг от друга, выбирают себе дорогу, и движутся со скоростью 5 км/ч. Какова вероятность, что через час расстояние между ними составит 7 км?

Что это вообще такое?! Маша панически оглядела класс. Кикимора резво строчила в своём листе. Носатая тыкала в спину Красавчика, и тот что-то шипел ей, а у самого уже было исписано поллиста, не меньше.

Ладно, пёс с первой задачей, может, вторая нормальная?

Найдите наименьшее натуральное число, которое можно получить после подстановки вместо переменных натуральных чисел в выражение 13х^2+y^2+z^2-4xy-6xz-y

Тоже ничего хорошего. В голове забрезжили формулы сокращённого умножения, наверное, надо эту дрянь как-то скомбинировать и разложить именно по ним. По крайней мере, это вам не Тофсла с Вифслой, тьфу, ну и имена… Потому что в детстве не попалась книжка про Муми-троллей, но Маша об этом не подозревала. Она тяжко вздохнула и принялась думать.

В классе было жарко, даже, пожалуй, душно. Пахло старым деревом, проклятой мастикой с пола, от батареи несло прогревшейся краской. От Кикиморы тянуло тухлятиной, а потом Маша заметила, что девчонка тихонько колупает под партой варёное яйцо, чтобы его сожрать, а учительница уткнулась в свои бумаги и не видит. Или видит, но ей всё равно. Носатая источала в душный воздух сложную травяную смесь, наверное, волосы промывала отваром чего-то там, экологического. Шампуни, как известно, зло.

От Красавчика несло неистребимым бензином и машинным маслом, этим, как его, тосолом, что ли. Или что там в мотоциклах используют. Бензин, тосол. И почему-то ещё псина. Собаки при парне Маша в прошлый раз не заметила, но это не значит, что собаки у него не было. Здоровая какая-нибудь, наверное. Овчарка там, например. Или пудель, королевский. Королевские пудели большие, почти с овчарку размером, одного такого девушка как-то видела в парке на прогулке. Маша представила себе Красавчика с пуделем на поводке, еле удержалась, чтобы не заржать в голос. Картиночка в мозгу возникла ещё та.

А от Марфы Кузьминичны пахло грозой. Слабенькой такой грозой, которая ещё далеко, за горизонтом, и, может быть, пройдёт стороной. А может быть, не пройдёт. Что там при грозе выделяется в воздух? Озон? И, помимо озона, вкус бешеного ветра, тяжёлая влага отвесного ливня, общий тон свирепой непогоды, способной смести с ног и утопить или насмерть ударить головой о ближайшую стенку. Вот тебе и божий одуванчик!

Наверное, Маша слишком долго смотрела на учительницу. Та вдруг подняла голову, доброжелательно ей улыбнулась. Привкус грозы усилился. Новенькая уткнулась в задачи.

Звонок на перемену – весёлый колокольчик – принёс одновременно и облегчение и страдание. В классе открыли окно, потёк с улицы холодный свежий воздух. А страдание касалось проверочной. Из шести задач Маша решила всего две, да и то, не была уверена, что решила правильно. А ведь не считала себя пнём в математике! У неё пятёрка была всегда.

Народ, весело гомоня, потянулся в коридор.

– Машенька, останьтесь, – ласково попросила Марфа Кузьмична. – Пересядьте вот сюда, пожалуйста.

Делать нечего, поднялась, пересела, чувствуя себя жертвой по дороге на эшафот. Ладони неприятно вспотели. Что этой Грозе надобно?

– Совершенно очевидно, что вам нужны дополнительные занятия, – благодушно выговорила Марфа Кузьминична, постучав ручкой по Машиной проверочной. – Вы ведь не будете отрицать, Машенька?

– Не буду, – согласилась девушка. – Но…

– Бесплатно, – учительница подняла палец.

Маша молчала, ощущая всё больший контраст между безобидным внешним видом и грозным внутренним наполнением.

– У тебя есть вопросы, – кивнула вдруг Марфа Кузьминична. – Спрашивай, не стесняйся. Нас не услышат.

Девушка покосилась на распахнутую дверь, за которой вовсю гомонили выпущенные из клеток на кратковременную свободу ученики.

– Не услышат, не услышат, – подтвердила учительница, улыбаясь. – Спрашивай, Машенька.

– Кто вы? – выпалила девушка, леденея от собственной дерзости

Вот как шарахнет сейчас. Молнией.

– Учитель математики, – безмятежно сообщила Марфа Кузьминична.

– Это профессия, – мотнула головой девушка. – Кто вы?

– Ангел во плоти, – без тени насмешки ответила та. – Другим с вами сложно, не справляются, двадцати лет не пройдёт, как уезжают в места потише. А я в этой школе уже много лет, Машенька, много лет… Говори, не стесняйся. Сейчас – можно.

– Что-то мне кажется, что вы не очень-то ангел, Марфа Кузьминична, – сказала Самохвалова-младшая.

– Ангелы разными бывают, Машенька, – последовал ответ. – Весьма разными! Останетесь после уроков? Поговорим подробнее.

Маша кивнула. А как откажешься? Правильно, никак.

Весёлый переливчатый колокольчик прервал странную беседу: перемена заканчивалась.

***

Следующий урок тоже оказался математикой. Невозмутимый, доходчивый и понятный разбор всех задач проверочной работы. Оставалось только ресницами хлопать: где были мои глаза?! Ведь это так просто!

Третий урок – снова математика… Чудно!

Как оказалось, уроки здесь изучались по-особенному. На один предмет отводился целый день, а не семь разных уроков в течение дня. Сегодня был день математики… «Божийодуванчик» Марфа Кузьминична знала алгебру, как бог. К тому же, умела объяснить так, что Маша чувствовала себя не дауном с ай-кью ниже единицы, а человеком, внезапно понимающим сложную науку формул. А ещё учительница была страстно влюблена в свой предмет. Это чувствовалось, влёт и сразу. И заражало той же одержимостью.

Такого учителя Маша видела впервые.

После занятий пришлось остаться. Напрасно девушка думала, что старушка забудет своё обещание начать дополнительное занятие. Просто у некоторых к старости развивается склероз и альцгеймер, а у некоторых – наоборот, память обретает остроту алмазного лезвия.

К концу восьмого урока от математики звенело в голове. Всё же целый день сплошной алгебры здорово напрягает. Никакого тебе переключения внимания. Формулы, формулы, формулы, задачки, задачки, задачки, цифры и математические символы, неравенства и уравнения. Впору заплакать!

Домашнее задание повергло в ужас.

– Я не успею это сделать! – в панике вскричала Самохвалова.

Десять листов! Десять‼! И наверняка что-нибудь мозголомное вроде тех же многострадальных Тофслы с Вифслой…

– Конечно, за десять дней вы всё успеете, Машенька, – Марфа Кузьминична снова перешла на «вы», как утром.

Миг откровения миновал. Формальная вежливость встала на своё место. Но лучи добра, истекающие от старой учительницы, остались прежними. Мощный могучий свет с привкусом затаившейся грозы.

– Обычно ученики успевают. Но если будут какие-то вопросы, вы всегда можете обратиться ко мне во внеурочное время…

Маша кивнула, а про себя подумала: «Никогда в жизни!»

Она собрала сумку, вышла из класса. Снаружи ярко светило солнце, падало сквозь окна косыми столбами лучей. В столбах плясали в вечном броуновском танце золотые пылинки.

А на низком подоконнике сидела носатая и нехорошо скалилась. Маша мгновенно поняла стратегию учительницы с сегодняшним допзанятием: добрый ангел хотела, чтобы одноклассникам осточертело ждать новенькую, и они разошлись бы по домам. Носатая оказалась упорнее всех.

Она слезла с подоконника. Крупная, грубоватого вида деваха, не сказать, чтобы толстая, но явно не канон 90-60-90. Длинный шнобель выдавался вперёд наподобие клюва хищной птицы. Этого, как его, орлана. Или кого-то такого же, с размахом крыльев метра в два.

– Слышь, ты, фифа городская, – без предисловий взяла быка за рога Носатая. – Видела я тут, как ты на Максика слюну пускала. Так чтоб ты знала, – утрись. Он не твой.

– А что, неужели твой? – съехидничала Маша. – А он это знает?

По изменившемуся рылу соперницы Маша поняла, что попала в точку. Носатая явно считала Макса своим, но парень в её сторону, очевидно, не дышал ни разу. Ни криво, ни ровно, – никак.

– Ты не поняла? – угрожающе вопросила Носатая, подступая ближе. – Утрись, дура. И на Максика почём зря не пялься.

– А то что? – хладнокровно поинтересовалась Маша.

Носатая пугала. Она была выше, приходилось изрядно задирать голову, чтобы смотреть ей в лицо. Руки у неё были тяжёлые, деревенскую работу явно знали. Приголубит кулаком, будет весело. Но тогда что, сдаваться?! Сейчас!

– А я руками-то ка-ак разведу, – злобно пояснила Носатая, показывая, как именно разведёт. – Да в ладони-то ка-ак хлопну!

Воздух застыл душной стеклянистой массой, не вздохнуть. Ярость прокатилась от затылка до копчика нервной бешеной волной. Губы дёрнуло вверх в оскале, в горле глухо завибрировало. Угрожать она ещё тут будет! Тварь носатая!

– Буяним, Склепушка? – ласково окликнули из-за спины.

Маша резко развернулась. В коридоре грозовым облаком стояла Марфа Кузьминична и улыбалась. От этой улыбки внезапно захотелось поджать хвост, пасть на пол, заскулить и ползти к ногам учительницы, моля о прощении, хотя гнев направлен был не на Машу.

Носатая нервно отёрла свои большие ладони о собственную бесформенную юбку. Похоже, чувствовала она всё то же самое, если не больше.

– Никак нет, Марфа Кузьминична, – тряским голосом ответила Машина врагиня. – Не буяню…

– Вот и славненько, – кивнула учительница. – Мир?

– Мир, – угрюмо буркнула Носатая и протянула мизинец Маше.

Самохвалова смерила её злобным взглядом и спрятала руки за спину. На Марфу Кузьминичну при этом не смотрела, хотя страшно было до дрожи в коленках. Пусть пепелит молнией, а только мириться с той, которая хотела какую-то жуткую подлянку сейчас выкинуть, – ни за что!

– Не ссорьтесь, девочки, – предупредила обеих учительница.

И пошла по коридору, бесшумно и быстро.

– Склепушка? – с тихим ядом спросила Маша у соперницы.

– Асклепия, – буркнула Носатая. – Дура-мать назвала, бабкино наследие перебить да вывернуть думала, а не вышло. Слышь, городская, ты с Марфой-то в контры не лезь. Раскатает.

– Это моё дело, – тут же ощетинилась Самохвалова-младшая.

– Да твоё, твоё, – фыркнула Асклепия, дёргая с подоконника свой рюкзак. – Вперёд, мокрое место из тебя отличное выйдет.

– Эй, подожди, – окликнула её Маша. – Кой хрен тут происходит? Кто она такая? Кто ты такая?!

– Так я тебе рассказала, – фыркнула через плечо Носатая. – Сама разбирайся, умная!

Ну, вот что ты будешь делать! Маша подошла к окну, встала коленом на подоконник. Смотрела, как спускается по крыльцу носатая Асклепия, как идёт, не оглядываясь, по двору к калитке, пиная носками ботинок камешки и обходя лужи. Мозги скрипели, пытаясь решить головоломку.

Асклепия. Что-то такое брезжит на краешке осознание. Связанное с больницей. Чёрт. Не вспоминается. А бабкино наследие, это что? Бабка ведьма, что ли? И внучка ведьма. Ёлы-палы, только ведьмы в одном с тобой классе не хватало!

А эту ведьму, в числе прочих, учит математике ангел.

Ну, не бред ли?!

***

Маша вышла на крыльцо. Ветер дохнул в лицо солнечным теплом, влажной землёй, весной, погладил по щеке и унёсся куда-то в сторону, через пустой двор на улицу, по выщербленному асфальту, мимо тонких, бело-чёрных, молодых берёз… Деревянные ступеньки почти не скрипели. Улица уходила к горизонту, прямая, как стрела, и в конце её прекрасно просматривалось огромное поле, а за полем – синевато-зелёная стена елей. Там начинался лес, к которому так и тянуло определение «дремучий». Следующее поселение – километров пятьдесят, наверное, отсюда. Если не больше.

Тоска.

Захотелось вдруг вскинуть голову к синему куполу неба и завыть, по-настоящему, без дураков, как воют иной раз на полную луну в глухом лесу серые волки.

Маша представила себе со стороны эту картину: стоит девка посреди дороги и воет по-волчьему… то-то смеху будет на всё Гадюкино недельки так на три… у них же тут развлечений никаких, кроме сплетен. Представила она себе всё это, содрогнулась, стиснула зубы и побрела домой.

А у дома её ждал сюрприз. У калитки Серая Госпожа рьяно и со вкусом трепала за загривок здоровенного, размером с доброго телка, жёлтого пса, свирепо рычала, раз за разом тыкала его мордой в лужу. Пёс не отбивался, вот что странно. Хотя, наверное, мог бы своей обидчице хребет перекусить, при таких-то размерах и с такой-то пастью. Но он лишь скулил по щенячьи, с лютой обидой: за что-о-о-у-у?! Что я такого сделал?! Невиноватый я!

– Перестаньте! – крикнула Маша, подбегая. – С ума сошли? Хватит!

Серая Госпожа коротко рыкнула. Мол, не мешай. Но виноватый мгновенно вывернулся и отскочил в сторону. Странный пёс. По размеру и морде – типа овчарка. А шерсть как у пуделя, правда, свалявшаяся и грязная, особенно там, где досталось, вся в грязи, и уши, господи… Одно острое, торчит вверх, как и положено порядочной собаке таких размеров, второе тряпочное, висячее, как у болонки какой-нибудь там. Метис, очевидно же. Полукровка. Потому и бродячий.

Хотя какой это овчар умудрился согрешить с пуделем, вопрос.

Маша встряхнула головой: о чём я думаю!

– Что это вы тут устроили, Серая Госпожа? – сердито выговорила она, стараясь выглядеть солидно и значимо.

Для собаки ведь главное что? Точнее, кто. Вожак! А если у вожака будут трястись руки и визжать голос? То-то же.

– Безобразие! – продолжила девушка на правах хозяйки. – Бардак! Если каждого гостя мордой в лужу, то что же будет? Что будет, спрашиваю?

Серый хвост скупо вильнул из стороны в сторону. А ничего не будет, хозяйка. Гости, они всякие бывают, знаешь ли. Некоторых можно и мордой, можно и в лужу. Даже нужно. Ещё спасибо скажут.

Кудлатый пёс не выглядел тем, кто готов говорить «спасибо». Он сел на собственный хвост и смотрел в сторону, раненая гордость. Маше стало его жалко. Вымыть бы, расчесать, – красавцем стал бы. «Зачем мне две собаки вместо одной?» – изумилась девушка. Но вслух сказала другое, обращаясь к пострадавшему:

– А пойдём ко мне, бедолага? Вымою и расчешу… судьба у меня, видно, такая, приблудышей в порядок приводить… мясную косточку дам…

Его аж подбросило, как будто в морду помоями залепили. Ей-богу, Маша никогда не видела, чтобы собаки так прыгали с места от простого предложения пожрать да помыться.

– Чего это он? – вслух удивилась она, с изумлением глядя, как пришлый улепётывает по улице, не оглядываясь.

Серая Госпожа поставила лапы ей на плечи и лизнула в висок. Прощай, куртка, называется. Смачные собачьи следы на светлом – немного не то, что можно оттереть, во всяком случае, сразу. Но ругать Серую отчего-то расхотелось, слишком довольное у той было лиц… то есть, морда.

– Пошли, – вздохнула Маша, аккуратно снимая с себя собачьи лапы. – Жрать… то есть, кушать…. Хотите? Вот и я хочу.

Она толкнула калитку, пропустила собаку, прошла сама. Закрыла хлипкую деревянную конструкцию, накинула петлю на крючок. И только тогда от дальней стороны улицы донёсся долгий тоскливый плачущий вой:

– Аооооуууоа….

***

Утром снова лежал над миром туман. Лежал себе, лежал. Потом исчез, словно выключили его. Он всегда исчезал именно так. Моргнёшь, и нет его. Маша тумана немного боялась. Потому что читала Стивена Кинга и, как и положено человеку с богатым воображением, слишком много могла разглядеть в плотной, клубящейся, не проницаемой для взгляда, стене.

Ей не нравились запахи, которые туман приносил с собой. Резкие, какие-то больничные, что ли… В процедурном кабинете, где прививки делают, пахнет похоже. И ещё несколько минут после ухода тумана держался этот раздражающий запах. Если бы можно было как-то огородить свой двор от нехорошего атмосферного явления, Маша огородила бы. Но только вот как?

В школе на удивление держалась тишина. Носатая не пыталась пакостить, Кикимора только хихикала и большой ещё вопрос, над новенькой она хихикала или над чем-то другим. У Кикиморы внезапно обнаружился навороченный айфон, Маша сдохла и разложилась в прах от зависти. Но попросить посмотреть не позволяла гордость. Носатая же регулярно зависала там вместе с подружкой, и что они там читали или делали, оставалось только гадать.

Красавчик Макс изливал в мир тонны презрения. Смотреть – смотри, а трогать или близко подходить – на тебе моржовый. ( Неприличный жест согнутой в локте рукой, вполне в духе Макса) Вёл он себя так со всеми, кроме, разумеется, Марфы Кузьминичны и кикиморки Тины. Тину, он, кажется, держал за младшую сестру, что ли. Опекал как младшую. Впрочем, и Носатая к ней относилась так же, несмотря на всю свою лошадиную грубость.

Маша чуяла здесь какую-то недобрую тайну. Была бы шерсть на загривке, она бы уже поднималась щетиной – что-то тут было не то, но вот что… Положим, Тина действительно выглядела заморышем. Может, болеет чем-то нехорошим, вроде рака? Маша решила не делать поспешных выводов. Посмотрим, может, что-то вскоре само выяснится.

С Носатой всё ясно. Ведьма. Классическая внучка Бабы-Яги. Правда, в сказках внучек у этих зловредных бабок не имелось, но то сказки, а это жизнь. Если девчонка выглядит, как ведьма и ведёт себя, как ведьма, то она ведьма и есть.

Макс…

И снова Макс.

Максимилиан Волков.

Сегодня он подрался со старшеклассником, здоровенным лбом на две головы выше и в плечах в два раза шире себя.

А дело было так.

Школьную столовую называли «Пирожковый дворик». Пирогов здесь и впрямь было немерено, самых разных, бери любые. В воздухе стоял умопомрачительный запах свежей, только из печи, сдобы, слюнки потекли сразу же. Причём, что удивительно, всё бесплатно. То есть, женщина-повар, типичная для такой профессии полнушка в белом колпаке и белом же переднике, отмахнулась от Машиных денег:

– Уже уплочено.

Это топорное «уплочено» царапнуло нежный слух столичной штучки, как её тут обозвали, но не будешь же учить тётку, раза в три старше себя, правильной речи? Девушка взяла пирожок с капустой и два сладких, кружку с чаем, пристроилась за первый попавшийся столик. Всё бы ничего, но в «Пирожковый» внезапно завалился – по-другому не скажешь! – тип, при одном взгляде на которого в горле сам собой зародился низкий, на грани слышимости, рык.

Огроменный долдон два на десять, кулачищи почти до колен, на загривке дурные мускулы, здорово похожий на гориллу, даже волосы такие же чёрные и лоб покатый. Судя по форме лица и цвету кожи, кто-то из дедов или бабушек этого чудака приехал в Гадюкино откуда-то из далёкой Африки.

– О, новенькая!

Гориллоподобный оказался напротив с быстротой и ловкостью, какой не ждёшь от этакого увальня. Подвинул стул, уселся, поставил локти на столик. Хам!

– Что мы делаем сегодня вечером?– вопросил он, рассматривая Машу своими маленькими карими глазками. – А сегодня вечером мы гуляем с новенькой!

– Я. Ни с кем. Сегодня. Не. Гуляю, – раздельно заявила Самохвалова-младшая, раздумывая, не пора ли засандалить нахалу тарелкой в рожу.

Пиво. Маша наконец-то опознала запах. От парня несло пивом и туалетом. Ну, ясное же дело, где ещё в школе можно невозбранно налакаться пива так, чтобы грозная Марфа Кузьминична за ухо не схватила. Только там!

– Да брось, красава, не ломайся, – фыркнул парень, протягивая громадную, как лопата, ладонь. – Давай знакомиться. Герыч. Он же Геракл Сятуима.

Маша инстинктивно подалась назад, но всё же не удержалась и фыркнула, умышленно коверкая странную фамилию:

– Ся Ты Вымя!

Просто само на язык прыгнуло, не смогла удержаться.

– Чего-о? – угрожающе насупился нахал.

Под таким низким лбом за такими маленькими глазками не может обитать развитый интеллект, решила Маша. Одни инстинкты. Пожрать, выпить и – ну да, то самое, с женщинами.

– Отвали, – непримиримо заявила девушка.

Надкушенный капустный пирожок сводил с ума одним запахом. Желудок вторил ему голодным бурчанием. Есть хотелось просто зверски, прямо даже не есть, а жрать. И убивать. Убить гада, помешавшего законному обеду! Впиться в горло острыми зубыми и…

И Герыч подался вперёд и выдохнул ей прямо в лицо:

– Ты не поняла? После школы идёшь гулять со мной.

Маша настолько не ожидала подобного, что не смогла даже завизжать. А в следующую секунду её обидчика смело на пол, и пока он там ворочался, мотая башкой, Макс Волков заявил, потирая кулак:

– Девушка сказала тебе: отвали. Она не должна повторять это дважды.

Герыч с воем вскочил на ноги, и снова Машу поразила его стремительная ловкость, никак не вяжущаяся с такими габаритами. И бросился в бой. Маша прижала к лицу ладони. Впервые в жизни мальчишки дрались из-за неё. Ни один из них не был её парнем, и, тем не менее, они дрались. Да ещё так… так… Прямо как спецназ из телевизора! Какое-то боевое искусство явно изучали оба. И теперь вовсю применяли друг на друге усвоенные приёмы.

Удар беззвучного грома отшвырнул драчунов друг от друга, приложил обоих – одного в стену, другого в буфетную стойку. Стойка жалобно звякнула стеклом, но устояла. Стекло, наверное, пуленепробиваемое на неё пошло в своё время.

На пороге «Пирожковой» стояла божий одуванчик, учитель математики, Марфа Кузьминична.

В помещение сразу стало как-то тесно и страшно. Свидетели расползлись по углам, кое-кто из младших и особо нервных, влез под стол. Герыч прекратил мотать башкой, из носа у него текло. У Макса наливался под глазом дивный синяк. А Маше вдруг захотелось провалиться сквозь пол, земную кору и мантию прямиком в ядро. Оно расплавленное, говорят, сгоришь там и не заметишь как. Всё, что угодно, лишь бы не выносить пылающий Марфин взгляд.

– Геракл, – сурово сказала эта бабушка-ангел. – Я сообщу о вашем недостойном поведению вашему почтенному дяде, Роману Рафаэлевичу.

Герыч ощутимо дрогнул, видно, хорошо представлял себе реакцию любимого дядюшки.

– Максимилиан.

Макс набычился, сжал кулаки, даже не собираясь раскаиваться. Набил морду потому, что набил, говорил его взгляд. И ещё набью. Можете пепелить на месте, если так уж надо. Восстану из пепла и набью…

– Вы поступили правильно, – вынесла вердикт Марфа Кузьминична.

Маша прямо на месте обалдела. А как же – драться нехорошо? А как же нарушение дисциплины, насилие и прочее такое же? Разбитый нос – ущерб здоровью? Комиссия по делам несовершеннолетних, полиция, что там ещё…

– Мария, – строго сказали ей. – Пройдёмте со мной.

После этих слов на «Пирожковую» пала изумлённая тишина.

– Её-то за что? – возмутился Герыч. – Это я начал! Меня наказывайте!

– Хорошо, – кивнула ему учительница. – Вы не до конца пропали, Геракл, раз понимаете, что достойны наказания. Это – хорошо. Мария, не задерживайтесь.

Никаких Машенек. Мария. Самохвалова-младшая пошла следом за учительницей как на эшафот.

У самого выхода маленькая Тина дотянулась и сочувствующе погладила тоненькими пальчиками по рукаву. Её худенькая мордашка выражала болезненное сопереживание. Маша кивнула ей – «спасибо». Кто бы мог подумать, а?

В классе математики никого не было, только крутилась в солнечных столбах из окон золотая пыль. На доске ещё остались тщательно выписанные мелом формулы – сокращённого умножения, Самохвалова-младшая с удивлением узнала их. И сами формулы и их названия. Должно быть, здесь сегодня занимался восьмой класс… или седьмой? Когда их учат-то? Надо же, подзабыла, а ведь сама тоже учила…

Марфа Кузьминична устроилась за своим столом, жестом велела девушке сесть напротив. Строго посмотрела на неё. Спросила:

– Что случилось, Мария?

Маша вздохнула и пересказала, с возмущением, в конце рассказа едва не срываясь на крик. Учительница молча выслушала её, затем, когда Маша замолчала, подождала ещё немного, вдруг рассказ продолжится. Потом вздохнула и сказала:

– Да, Геракл виноват и будет наказан. Но причина всё-таки в вас, Мария.

– Да я…я… – возмутилась было девушка, но умолкла: старая учительница подняла ладонь универсальным жестом «проглоти язык и слушай старшего».

– Впредь чтобы я не слышала, как вы называете Геракла Ся Ты Вымя.

Маша взмокла. Марфа Кузьминична, оказывается, слышала!

– Фамилия Сятуима, разумеется, отличается от принятых в наших местах, но личная неприязнь к одному из её носителей – не повод искажать и коверкать.

Маша замешкалась с ответом, и тогда учительница повысила голос – слегка, но девушке хватило:

– Дайте слово.

– Что? – не поняла она.

– Дайте слово, что не станете искажать фамилию Геракла и над нею глумиться.

– Ну, ладно… – сдалась Маша. – Даю слово…

– Слово Марии Самохваловой, – подсказала Марфа Кузьминична.

– Слово Марии Самохваловой…