Конвейер ненависти

Эллен Смит

Конвейер ненависти

«Конвейер ненависти»

Оглавление

Введение. Ниточка, ведущая в бездну

Глава 1. Призраки прошлого: Нацистский след в современной охоте на ведьм

Часть 1. Учитель из Дании и чемодан с инструкциями

Часть 2. Наставник из Германии и отрицание прав человека

Часть 3. Духовный отец: теолог на службе гестапо

Часть 4. Эстафета ненависти: четыре звена одной цепи

Глава 2. Конвейер в действии: анатомия российской охоты на ведьм

Часть 1. Оружие массового поражения: Слово

Часть 2. Рекруты ненависти

Часть 3. Закон как дубинка: легализация травли

Глава 3. Государство как инструмент: технология захвата

Глава 4. Перемолотые судьбы

Часть 1. Галерея разрушенных жизней

Часть 2. Цена одной одержимости

Заключение. Предупреждение

Введение. Ниточка, ведущая в бездну

Все масштабные расследования, как мне тогда казалось, начинаются с чего-то значительного: с анонимного звонка в ночи, таинственной папки с документами на пороге или трупа, найденного в неположенном месте. Мое началось с хохота.

Был зябкий апрельский вечер, один из тех, что заставляют сомневаться в существовании весны. Я машинально листал новостную ленту, пропуская мимо сознания очередной политический скандал и новости о росте цен. И тут я наткнулся на заголовок, который пробил броню моей апатии. Он был настолько абсурден, настолько карикатурен, что я невольно рассмеялся вслух, испугав дремавшего на коленях кота.

Новость гласила, что в России некий «профессор сектоведения» Александр Дворкин потребовал от сенатора Елены Мизулиной запретить занятия йогой в российских тюрьмах.

Я почувствовал легкое недоумение. Запретить занятия йогой? Серьёзно? Неужто из-за «собаки мордой вниз»? Причина?

А причина оказалась в том, что йога, по мнению профессора, провоцирует «неконтролируемое сексуальное возбуждение», что в условиях замкнутого мужского коллектива неизбежно приведет к росту гомосексуальных связей. Но это было еще не все. Вишенкой на торте этого бреда стало утверждение, что заключенные, познавшие дзен, непременно станут геями, а так как некоторые занимающиеся йогой готовят и разносят пищу по камерам, есть риск, что другие заключенные начнут массово отказываться от еды, которую им раздают «опущенные», что, в свою очередь, спровоцирует «голодные бунты».

Первой реакцией был смех. Громкий, искренний, тот самый, что случается, когда сталкиваешься с чем-то запредельно нелепым. Я перечитал заметку дважды. Потом трижды. Нет, это не было сатирой с сайта пародийных новостей. Это была реальная новость, с реальными именами. Профессор Дворкин, сенатор Мизулина, Генпрокуратура, Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН). Весь набор действующих лиц серьезной государственной драмы разыгрывал фарс, сценарий которого будто написал сошедший с ума Пелевин.

Я сделал скриншот и разослал его друзьям с подписью: «Что происходит с Россией – вся суть в одном заголовке». Мы обменивались комментариями, соревнуясь в остроумии. Йога как катализатор тюремных гей-оргий и бунтов – это звучало как анекдот, идеальная иллюстрация к тому, до какого маразма может дойти борьба с так называемыми «сектами и культами». В тот вечер я лег спать с чувством легкого самодовольства и иронии, как человек, способный видеть абсурд и смеяться над ним. Я думал, что на этом история закончится.

Как же я ошибался.

На следующий день смех утих, но история не отпускала. Что-то в ней было неправильно, как в детской загадке, где нужно найти лишний предмет на картинке. Только здесь вся картинка целиком казалась лишней. Почему мнение человека, изрекающего подобную дичь, вообще кто-то воспринимает всерьез? Почему сенатор федерального уровня не отправляет его к профильному врачу, а вместо этого пишет официальный запрос Генеральному прокурору? И почему Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН), пусть и временно, но действительно приостанавливает занятия йогой в московских СИЗО?

Это уже не было смешно. Это было странно и даже немного жутко.

Я полез в Google за ответами. «Александр Дворкин, сектовед». Первые же ссылки вели на свободную энциклопедию, на религиозные порталы, где размещены «экспертные» комментарии сектоведа, и на сайт некой организации с громоздким названием «Центр религиоведческих исследований во имя священномученика Иринея Лионского» (президент – профессор А. Л. Дворкин). На меня смотрел человек с тяжелым взглядом и окладистой бородой, позиционирующий себя как главный в России борец с «тоталитарными сектами».

Страница за страницей я погружался в его мир. Мир, где за каждым углом таится «деструктивный культ». Где опасность представляют не только свидетели Иеговы, мормоны или сайентологи, но и безобидные кришнаиты, танцующие и поющие на улицах, психологические тренинги личностного роста, образовательные проекты и, разумеется, практикующие йогу и цигун, которых Дворкин заподозрил в связи не просто с деструктивными и оккультными движениями, но с террористическими и экстремистскими сектами.

Чем глубже я копал, тем больше несостыковок находил. Вот Дворкин, гражданин США, вернувшийся в Россию в начале 90-х, пламенно клеймит «тлетворное влияние Запада». Вот он, человек без систематического теологического или религиоведческого образования, читает лекции в государственных вузах и выступает экспертом в судах. Вот он, президент Российской ассоциации центров изучения религий и сект (РАЦИРС), чьи «черные списки» неугодных организаций становятся, по сути, руководством к действию для силовиков на местах.

Комичный случай с йогой перестал быть точкой и превратился в многоточие. Он был не аномалией, а иллюстрацией того, как работает эта машина «репрессий».

Передо мной вырисовывалась схема. Конвейер. И на нем перемалывали судьбы живых людей. Я начал искать истории. Истории тех, кто попал в жернова этой машины. И я их нашел. Их были сотни.

История матери, у которой пытались отнять детей, потому что она посещала «неправильную» церковь. История ученого, лишившегося работы в университете после доноса о его участии в «секте». История предпринимателя, чей бизнес по организации образовательных семинаров был уничтожен после публикаций в местной прессе, где его называли «вербовщиком в секту». Я читал о судебных процессах, инициированных по наводке этих борцов с ересью, о людях, потерявших работу, о разрушенных семьях.

Все эти истории объединяло одно: клеймо. Клеймо «сектант», которое ставил Дворкин или один из его последователей из региональных филиалов РАЦИРС. Это клеймо превращало соседа, коллегу, обычного человека – в чужого, в опасного, в того, кого можно и нужно травить, преследовать, лишать прав и даже свободы. Язык ненависти, который поначалу казался мне просто гротескным, на практике оказывался эффективным оружием.

Любая организация, не вписывающаяся в прокрустово ложе антикультовой идеологии Дворкина, объявлялась вражеской, а ее деятельность – угрозой национальной безопасности. В данной системе координат «сектоборцы» становились санитарами идеологического поля, вычищающими все, что на их взгляд кажется чуждым и подозрительным.

Причем мишенью могли стать не только отдельные люди, новые религиозные движения или международные организации, но и вполне канонический православный приход, как это случилось с общиной отца Владимира Головина в Болгаре. Достаточно нескольких жалоб, и машина «репрессий» запускается, невзирая на то, что речь идет о действующем священнике РПЦ, находящемся в юрисдикции своего епископа. Сеть Дворкина превратился в своего рода «современную инквизицию».

В этот момент я понял, что история про йогу в тюрьме, с которой все началось – это не просто курьез. Это была та самая ниточка, потянув за которую, я рисковал вытащить на свет уродливый, многоголовый клубок. Клубок, нити которого тянулись не только по всей России, от Калининграда до Владивостока, но и уходили за ее пределы. Например, в Европу, где Дворкин с 2009 года занимал пост вице-президента европейской организации FECRIS (Европейская федерация центров исследований и информации о сектах и культах), годами получавшей государственное финансирование от Франции. И даже дальше, в прошлое. В куда более темные времена.

Я нашел упоминание о человеке по имени Вальтер Кюннет. Немецкий теолог, возглавлявший в нацистской Германии «Апологетический центр» – структуру, до жути похожую на центр Дворкина. Кюннет тоже составлял списки «опасных» для государства групп. И поставлял эти списки прямо в гестапо.

Здесь мое дыхание перехватило.

Связь была не просто идеологической. Она была прямой, почти документальной. От «Апологетического центра» Кюннета, сотрудничавшего с нацистами, ниточка тянулась к его послевоенным ученикам и последователям, затем – к датчанину Йоханнесу Огорду, которого Дворкин называл своим учителем. Это была эстафета ненависти, передаваемая из рук в руки на протяжении почти столетия. Методы, риторика, организационная структура – все было до боли знакомым. Менялись лишь декорации и названия «врагов».

Вчера – евреи. Сегодня – «сектанты». Завтра? Любой, кто не вписывается картину мира борцов с сектами или чем-то не угодил «главному сектоведу страны».

Так передо мной встал главный вопрос этой книги. Вопрос, который больше не позволял мне спать спокойно.

Как абсурд становится фундаментом для репрессий? Как бредовые идеи маргиналов, облаченные в наукообразную форму, превращаются в государственную политику и ломают тысячи жизней? Кто построил этот транснациональный конвейер ненависти, и почему он так эффективно работает в XXI веке, в том числе и в демократических странах?

Я понял, что должен найти ответы. Не ради журналистской славы или сенсации. А ради того, чтобы понять природу этого зла. Понять, как легко и незаметно общество, начавшее смеяться над абсурдом, приходит к тому, что этот абсурд начинает диктовать ему, как жить, во что верить и кого ненавидеть.

Расследование началось. Погружаясь в кроличью нору оцифрованных отчетов и ветхих новостных заметок, я видел, как за безликими файлами проступают контуры подлинной трагедии. Вскоре я уже связывался с ними – с теми, чьи истории были погребены в этих цифровых архивах. Тогда я еще не знал, что этот путь заставит меня столкнуться с холодной логикой бесправия и вслушиваться в молчание тех, кто боится произносить имена своих палачей вслух.

Я думал, что иду распутывать историю. А оказалось, что иду на борьбу за свободы и права людей.

Глава 1. Призраки прошлого: Нацистский след в современной охоте на ведьм

Ночь после того, как я разослал друзьям новость о запрете йоги в тюрьмах, я почти не спал. Смех давно улетучился, оставив после себя едкий, тревожный осадок. Абсурд, доведенный до государственного уровня, перестает быть смешным. Он становится симптомом. И я чувствовал, что этот симптом указывал на болезнь, куда более серьезную, чем казалось на первый взгляд.

Утром, я приготовил себе ароматный кофе и сел за компьютер. Мерцающий курсор в поисковой строке стал моим отправным пунктом в кроличью нору. «Александр Дворкин».

Первые часы поиска не давали ничего, кроме официально прилизанной картинки. Бородатый интеллектуал, профессор, историк-медиевист, исследователь сектантства, глава организации основанной по благословению патриарха, вице-президент еще более солидной европейской федерации FECRIS.

Его публичный образ, как отмечали еще в начале 2000-х его критики, был отточен до мелочей: «православный псевдоинтеллигент с растрепывающейся по мере выступления благородной шевелюрой». Он мастерски смешивал наукообразную лексику, непонятную для большинства слушателей, с примитивными, но бьющими точно в цель стереотипами. Он апеллировал не к разуму, а к самым глубинным страхам аудитории: «наши дети», «враги», «сатанисты», «чужаки», «промывка мозгов».

Его интервью были наполнены грозными предостережениями об опасностях, таящихся в медитациях, тренингах личностного роста, восточных практиках. Он представал эдаким санитаром общественного сознания, защитником заблудших душ от «деструктивных культов».

Все это был фасад. Крепкий, хорошо выстроенный фасад, за которым, я был уверен, скрывалось что-то еще. Я начал копать глубже, пробираясь сквозь тонны пропагандистских материалов и хвалебных статей на православных ресурсах. Я искал трещину. И я ее нашел.

Это было старое интервью на одном из православных порталов. В нем Дворкин, видимо, в порыве откровенности, рассказывал о заре своей карьеры «сектоведа».

Он говорил о своем возвращении в Россию из американской эмиграции в самом конце 1991 года. Я живо представил себе эту картину: страна на руинах, идеология повержена, и в умах людей царит невообразимый хаос. Духовный вакуум, оставленный рухнувшей коммунистической доктриной, как черная дыра, жадно впитывал все, что попадало в его поле: от проповедей улыбчивых заезжих миссионеров до эзотерических практик, от древних восточных учений до откровенного шарлатанства. Это была дикая, плодородная почва для любого, кто мог предложить хоть какую-то определенность, простые ответы и, что еще важнее, указать на ясного, понятного врага.

Именно в этом интервью, среди рассказов о возвращении на родину, работе на «Радио Свобода» и первых шагах в церковной жизни, прозвучала фраза, которая заставила меня задуматься. Она была сказана с обезоруживающей простотой, почти вскользь, как незначительная деталь биографии. Но для меня она стала той самой торчащей ниткой в идеально, казалось бы, сшитом костюме главного борца за чистоту.

На вопрос журналиста о том, как он, церковный историк по образованию, начал заниматься сектами, Дворкин ответил:

«Отец Глеб [Каледа] почти сразу предложил мне заняться сектами. Я ответил, что я историк Церкви, а секты – это антиисторическое понятие и к церковной истории они не имеют никакого отношения. “Да и не знаю я ничего о сектах!” – говорю. “Нет, знаете! – возразил отец Глеб. – Секты идут с Запада, значит, в отличие от нас, вы там хотя бы что-то о них слышали. Кроме того, вы владеете иностранными языками. А академическое образование поможет вам получать информацию, правильно ее обрабатывать и грамотно представлять”».

Я перечитал эти строки несколько раз, вслушиваясь в их подспудный смысл. Постепенно стало приходить осознание. Человек, построивший всю свою карьеру, свою репутацию, свою публичную идентичность на борьбе с «сектами», называющийся в России «главным сектоведом», сам, открытым текстом, признается, что на старте не знал о предмете ровным счетом ничего.

Его «признанная экспертность» даже на то время была очевидно сомнительной: без знаний, без глубокого понимания сложнейших социальных и религиозных процессов, – зато человек с западным бэкграундом, да ещё и «владеет языками». Очевидно, что для несведущих сам факт «приехал с Запада», «оттуда», принимался за признак компетентности.

Это интервью подрывало основание тщательно выстроенного образа ученого-исследователя. Передо мной было публичное признание в полной некомпетентности на момент начала деятельности. И это признание, сделанное самим Дворкиным, стало той искрой, что зажгла настоящий пожар в моем расследовании. За эту нитку нестерпимо захотелось потянуть, чтобы распустить весь клубок. Если основатель современного российского антикультизма не был экспертом, то откуда взялись его идеи? Откуда эта специфическая, агрессивная терминология? Чью методичку он перевел на русский язык? Кто его научил?

Главным его изобретением, его оружием массового поражения стал термин «тоталитарная секта». Он не придумал его с нуля, но именно он ввел его в широкий оборот в России, придал ему статус почти юридического понятия и превратил в рычаг давления. В своих трудах он давал ему определение, которое на первый взгляд казалось логичным: «авторитарная организация, главным смыслом существования которой являются власть и деньги, для получения которых секта прикрывается псевдорелигиозными, псевдокультуроведческими и другими псевдоцелями».

Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно: это не научное определение, а универсальный ярлык, резиновая дубинка, которой можно было огреть кого угодно. Под него можно было подвести любую структуру, любую организацию. Этот термин стал его главным инструментом. Он не требовал доказательств, он апеллировал к эмоциям. Слово «секта», обладавшее резко негативной коннотацией, усиленное зловещим эпитетом «тоталитарная», работало безотказно. Оно мгновенно создавало образ врага, с которым не нужно вести диалог – его нужно уничтожать.

Дворкин был одержим своей миссией до фанатизма. Интернет-архивы хранили множество историй об этом. История с кришнаитом в московском метро, которого Дворкин обвинил в нападении, а тот, в свою очередь, обвинял профессора в том, что он вырвал и разорвал священную книгу. Шокирующий рассказ видеооператора-кришнаита, которого, по его словам, Дворкин до крови укусил во время съемки в коридоре суда. Бесчисленные случаи прямой лжи и подтасовок, которые Дворкин использовал для унижения оппонента.

Эти эпизоды, подробно описанные в те годы, рисовали портрет человека, который не гнушался никакими методами. В одной из ранних критических статей я встретил фразу, которая показалась мне невероятно точной: деятельность Дворкина – это не исследование, а «психологическая война».  Но даже у самого умелого солдата психологической войны должен быть первоисточник. Учебник. Методичка. Я должен был ее найти. Я был уверен, что ключ где-то там, в этих ностальгических воспоминаниях.

Часть 1. Учитель из Дании и чемодан с инструкциями

Сразу после рассказа о своем «назначении» на роль сектоведа Дворкин, сам того не осознавая, указал на следующее, решающее звено в цепи. Он сам дал мне в руки нить Ариадны, которая могла вывести меня из этого лабиринта лжи и недомолвок.

Вот эта цитата-улика, полная красноречивых деталей:

«А весной 1993 года в Россию приехал датский профессор Йоханнес Огорд, который к тому времени уже почти 30 лет активно противостоял сектам в Европе и во всем мире… Он был лютеранином, однако с большой любовью относился к Русской Православной Церкви, и когда увидел, каким мощным потоком секты хлынули в Россию, то сразу приехал в нашу страну, чтобы предложить свою помощь… Он стал спрашивать, кто [в России] этим занимается, и ему указали на меня. Я хорошо помню нашу первую встречу. Мы сидели на сваленных у одного из закрытых храмов Высоко-Петровского монастыря бревнах и долго говорили о проблеме. В заключение разговора он пригласил меня в Данию, чтобы я посмотрел, как работает возглавляемый им исследовательский и апологетический “Диалог-Центр” в г. Орхусе».

Вот он. Наставник. Учитель. Дворкин сам, в том же интервью, с благодарностью назвал Огорда своим «первым учителем в сектоведении». Картина обрела фотографическую резкость. Иностранный специалист, представитель уже сложившегося на Западе антикультового движения, приезжает в охваченную хаосом Россию, целенаправленно ищет «перспективные кадры» и находит – человека, который «приехал с Запада» и «владеет языками». Он находит Дворкина.

Их встреча на бревнах у стен московского монастыря была не просто разговором двух единомышленников. В этом образе было что-то глубоко символичное. На руинах старого мира, в стране, переживающей тектонический сдвиг, происходит эта почти конспиративная встреча. Это был акт посвящения. Момент передачи эстафетной палочки ненависти.

В интервью Дворкин рассказал информацию, за которую мой мозг зацепился, как утопающий за соломинку. Он несколько лет подряд ездил в Данию, в город Орхус, где встречался с известным датским апологетом Йоханнесом Огордом и возвращался оттуда не с пустыми руками:

«Несколько лет подряд я ездил в Данию на мероприятия, проводимые «Диалог-Центром», и каждый раз привозил оттуда чемодан отксерокопированных документов, которые стали основой архива аналогичной организации в России – „Информационно-консультационный центр имени священномученика Иринея Лионского“».

Я перечитал этот абзац несколько раз. Целый чемодан документов.

В голове щелкнуло. Это было то самое. Та самая ниточка. Движение Дворкина не было доморощенной инициативой, не было уникальным российским явлением, рожденным из пены «лихих девяностых». Это был импорт. Готовая технология, привезенная в чемодане из Дании. Бизнес-модель, франшиза. Ему вручили готовый набор инструментов, лекал и инструкций. И этот кто-то – датский профессор Йоханнес Огорд.

Мое расследование обрело вектор. Теперь я знал, где искать. Мне нужно было понять, что это за человек – Огорд. И что за документы лежали в том чемодане.

Часть 2. Наставник из Германии и отрицание прав человека

Мое «путешествие» в датский город Орхус проходило, разумеется, виртуально. Я часами сидел перед экраном, погружаясь в оцифрованные архивы, европейские новостные заметки и отчеты правозащитных организаций. Постепенно из разрозненных файлов начал вырисовываться портрет Йоханнеса Огорда.

На первый взгляд – респектабельный лютеранский профессор, теолог, специалист по миссионерству. В 1973 году он основал тот самый «Диалог-Центр», который Дворкин приводил как образец. Цель центра была заявлена благородная: изучение новых религиозных движений (НРД) и диалог с ними. Но чем глубже я погружался в деятельность центра, тем яснее понимал, что слово «диалог» в его названии было такой же фикцией, как «демократическая республика» в названии ГДР.

Никакого диалога не было. Была война.

Огорд и его центр занимались систематическим сбором компромата, созданием «черных списков» и лоббированием репрессивных законов против религиозных меньшинств. Я нашел его публичные выступления, в которых он с плохо скрываемым презрением отзывался о фундаментальных демократических ценностях. Он открыто насмехался над Первой поправкой к Конституции США, гарантирующей свободу совести, называя ее неврозом и заявлял, что это якобы противоестественно для человеческой природы.

Для него любая группа, не вписывающаяся в узкие рамки традиционного лютеранства, была потенциальной «тоталитарной сектой», угрозой обществу, которую нужно было изолировать и нейтрализовать.

Его риторика была до боли знакома. Та же дегуманизация, то же навешивание ярлыков, то же разделение мира на «нас» (нормальных, правильных) и «их» (опасных, заблудших, одурманенных). Дворкин не просто скопировал структуру центра. Он скопировал сам язык ненависти и усовершенствовал его.

Но Огорд тоже был не началом цепочки. Он был звеном. Важным, но промежуточным.

Просматривая старые протоколы конференций «Диалог-Центра», я раз за разом натыкался на одно и то же имя в списке почетных гостей и руководителей. Вице-президентом центра Огорда на протяжении многих лет был некий немецкий пастор. Человек, которого Огорд называл своим наставником и вдохновителем.

Его звали Фридрих-Вильгельм Хаак.

Именно в этот момент я почувствовал первый настоящий холод. Не просто интеллектуальное любопытство, а ледяное прикосновение чего-то по-настоящему темного. Расследование уводило меня из тихой, благополучной Дании в Германию. В страну, чья история в XX веке стала синонимом того, как легко риторика ненависти превращается в государственную машину уничтожения и преступлений против человечности.

Фридрих-Вильгельм Хаак. Это имя сегодня мало что скажет обычному человеку. Но в 60-е, 70-е и 80-е годы в Западной Германии его знали многие. И многие боялись.