Квантум

Возможно, у среднестатистического человека психика и не выдержала бы всего этого. Еще бы, прыгать в чужие тела, занимая место хозяина, а затем ещё и умирать, если придётся. Чтобы после вновь возродиться в очередной чужой оболочке.

Только моя жизнь сильно выбивалась из нормы, особенно в плане психологической устойчивости. Да что там выбивалась, её можно было назвать затяжной проверкой на прочность. Судьба подарила мне два… нет, наверное, даже три удара, когда моё сознание, еще в подростковом возрасте, буквально умирало, рождая на свет совсем другую личность. Ну или моя пресловутая душа отращивала очередной слой толстой непроницаемой шкуры, под которой скрывалась от жестокого мира.

Для начала всё же разрешите представитья – Максим Фёдорович Кирков.

Сын потомственного военного, а потому мне особо не пришлось выбирать, по какой стезе проляжет моя судьба. Наверное не сложно догадаться, что после школы я оказался в кадетском корпусе.

Отец. Им гордился неимоверно, он был для меня примером… Настоящий мужчина, герой, любящий муж и отец. Настолько идеальный, насколько может позволить себе военный, для которого долг и служба – превыше всего.

Всё было хорошо, пока судьба не решила нанести свой первый удар, и я угодил в аварию. Неудачное стечение обстоятельств, и вот меня на несколько месяцев приковало к постели. С большой вероятностью, что так может продлиться навсегда.

Меня спасло мое упрямство и жажда оправдать надежды отца. Даже врачи после говорили, что меня поставили на ноги мои упрямство и сила воли. Да, я смог снова двигаться, пусть и не как раньше. Далеко не как раньше…

Второй удар судьба преподнесла, когда мой отец погиб под руинами Парижа, в масштабном сражении нашего сухопутного крейсера, сошедшегося сразу с несколькими американскими броненосцами. Это было страшно, и я до сих пор чувствую ту бездонную бездну боли и отчаяния, которая открылась в моей душе тогда. Пусть она и притупилась, но не ушла окончательно.

Именно в тот день я наконец-то пошёл… Нет, меня не сломило страшное известие. Потому что хорошо знал, чего хотел бы мой отец. И это чувство поддержало меня, дало толчок к началу трудного пути, который я не выбирал.

Третий удар прилетел спустя несколько недель после второго, в виде полковника, присланного из министерства. Мне сразу не понравилось его лицо, когда тот появился на пороге нашего дома. Он сильно отличался от других военных, которые видели в нас своих, которые даже своими скупыми уставными улыбками пытались нас утешить.

Этот не пытался. Он с ходу, даже не подыскивая осторожных слов, прочёл сухой отчёт о проделанном расследовании. Отчёт, в котором говорилось, что наш отец… мой отец! Капитан второго ранга Фёдор Евгеньевич Кирков, всю жизнь верно служивший России и души не чаявший в своей службе…

Помнится, мама даже шутила на этот счёт, что он свой мундир гладит ласковее, чем её. Эх.

Так вот, командир сознательно повёл тяжёлый и невероятно ценный крейсер под шквальный огонь противника. Так же сознательно отключил щиты, дроновую защиту, и вышел из зоны прикрытия наших орудий.

Полковник предупредил, что сведения исключительно секретные, составляют государственную тайну, и разглашение оных будет караться законом. Для всех, официально, Фёдор Евгеньевич Кирков будет числиться без вести пропавшим. А по неофициальной версии он предположительно дезертировал.

Страшнее в этом всём было то, что командир лишался званий, а его семья, то есть мы, всех полагающихся выплат, пособий, и как итог – средств на существование.

Надо ли говорить, как это было тяжело для меня. Так и не до конца поборовший последствия аварии, укравшей у меня шанс стать таким же, как отец, я в тот момент едва не потерял главный жизненный ориентир. Лишь одно удержало меня от срыва – вера в отца и в то, что он не мог совершить подобного предательства.

Мама, переживающая не меньше меня, сильно сдала после страшной новости, а сестра вообще заболела. Я как мог перебивался редкими заработками – хромоногий инвалид с нарушенной координацией мало где мог пригодиться. А на льготных работах, предлагаемых государством, я едва смог бы прокормить только себя.

Судьба, к счастью, про меня не забыла. Вот только мне до сих пор было неясно, то ли она решила меня вытащить из той задницы, в которой я оказался за последние годы… То ли судьба просто схватила меня за ворот, чтобы как следует размахнуться и нанести новый удар.

Вскоре старый папин друг, Никита Сергеевич Кожемятин, принёс нам газету с обведённым в ней объявлением. Генерал, виновато пряча глаза от матери из-за того, что не заходил более двух лет, показал мне:

– Максим, посмотри. Я не просто так принёс, и больше сказать не могу.

Объявление было таким же сухим, как и военные сводки: «Большое денежное вознаграждение за участие в эксперименте. Уральский НИИ ЭП ищет добровольцев. Полное страхование жизни и здоровья, в случае смерти пожизненные выплаты семье.»

– Ни за что! – такие были слова матери, разорвавшей газету.

Мои доводы, что нужны деньги на операцию сестре, были разбиты криком, что «этим обманщикам верить нельзя!» Да, Уральский НИИ электрических проявлений курировался Оборонным Министерством, и у матери были причины не верить им.

– Лишь опять обманут! Скажут, что ты пропал… Сбежал! Предал!

Тот наш спор закончился мамиными слезами. Наверное, потому что она уже видела, что я про себя всё решил. «Максим, у тебя мои глаза, а вот взгляд папин», – она часто так говорила.

Именно поэтому я вскоре оказался перед воротами «Уральского НИИ электрических проявлений и их влияния на мозговую активность человека». И, как ни странно, там меня встретил сам генерал Кожемятин, словно ждал.

– Я рад, что ты пришёл, Максим, – поприветствовал он меня, и попытался выдавить из себя жалкую улыбку.

История с моим отцом разделила друзей на два лагеря. На тех, кто поверил в официальную версию и на тех, кто знал немного больше. Среди последних лишь несколько человек остались нашими друзьями, а большинство отвернулись, не желая сотрудничать с предателями.

Никита Сергеевич выбрал путь просто исчезнуть из нашей жизни… чтобы вот так вот объявиться спустя два с лишним года и заявить:

– Максим, сначала тебе надо подписать все бумаги, потом ты узнаешь гораздо больше… – тут он поперхнулся, – И об отце тоже.

– Мой отец не… – начал было я, но генерал вдруг похлопал меня по плечу:

– Знаю, Максим. Знаю. Твой отец ни в чем не виновен. И как же ты на него похож!

Я был не просто ошарашен. Меня оглушило так, словно я приложился ухом к стволу крейсерского орудия.

Вот это вот «знаю, не виновен», наверное, было самым желанным, что я мечтал услышать последние два года. Чтобы моя старая жизнь, где отец был героем и примером для подражания, вернулась хотя бы так… Вернулась во взглядах друзей и сослуживцев капитана Киркова.

Дальше я как во сне подписал все бумаги. Мне кажется, я был готов дать согласие разобрать меня по клеточке на атомы, причём без анестезии, лишь бы снова услышать это самое «не виновен».

Меня водили по кабинетам, где лаборанты и профессора в белых халатах, с частично безумными взглядами измеряли все мои параметры. Наверное, замерили даже те, о которых я и не подозревал.

Было, конечно, неприятное ощущение, что я превратился в подопытного кролика. Именно кролика, потому что мои уши и вправду отросли до неимоверных размеров, пока я вслушивался в разговоры учёных и сопровождающего меня генерала.

– Сын Киркова? Того самого? А знаете, Никита Сергеевич, это и вправду может сработать, хотя мы даже и не смотрели с этой стороны, – оживлённо бормотал глава лаборатории, профессор Горячев, – Но наследственность может оказаться очень важна!

Довольно быстро я понял, что тут практически все знают о моём отце. Правда, в их разговорах часто мелькали такие понятия, как «кроты» и «поражённые».

– А почему хромота? А откуда… А как давно… – профессор кивал, слушая мои ответы, – Долго лежали в коме? Ого! И начали ходить? Удивительно.

Они с любопытством рассматривали мои шрамы и, не отрываясь, наблюдали, как подрагивают мои руки, когда я пытался выполнить их задания на мелкую моторику. Потом просили повторить всё то же самое, но при этом облепляли датчиками, и таращились в зелёные пузатые мониторы, что-то живо обсуждая между собой. В такие моменты я чувствовал себя уже не кроликом, а мартышкой, которую научили фокусам.

– Никита Сергеевич, вы гений! – вдруг воскликнул профессор, наблюдая за неровной линией на экране, показывающей какую-то мою активность.

В этот момент я не делал практически ничего, а должен был лишь рассматривать предложенные кляксы. Возникающие ассоциации даже не надо было озвучивать, лаборанты сами видели что-то на экранах, жарко споря между собой.

– Ну, что ещё? – недовольно спросил генерал.

– Мы ведь и не задумывались над этим, – профессор буквально подпрыгивал на стуле, тыча ручкой то в экран, то в датчик на моём виске, – Повреждения мозга… у него была нарушена координация, но тело смогло срастить… и даже нарастить новые нервные окончания! Он буквально заново учился ходить, при этом некоторые сигналы у него перепутались.

О, да, я это помнил. Когда по привычке пытаешься стиснуть пальцы, а реагирует почему-то нога. Было трудно, но мне удалось свыкнуться с этим.

– При чём тут это?

– Никита Сергеевич, – вдруг сказал я, – Вы обещали рассказать о моём отце.

– Я не обещал, – парировал тот.

– Как? – профессор оживился, – А вы, молодой человек, ничего не знаете?

Я покачал головой. Учёный тут же обернулся на Никиту Сергеевича, и тот лишь отмахнулся.

– Бумаги он подписал.

Первые мои ощущения, когда я узнал правду, даже сложно объяснить. Обрадовался, или наоборот, разозлился – «какую гадость о моём отце они придумали на этот раз?!»

Но я… вся наша семья даже не могла предположить, насколько горькой может оказаться истина.

В наш век гонки между снарядом и бронёй, между энерго-оружием и энерго же защитой, когда фронты остановились уже на много лет по одной линии, победить сможет тот, кто создаст что-то новое.

И, кажется, американцы создали такое оружие…

– Кроты, – серьёзно сказал профессор.

– Что? – не поверил я, – Кроты?

Мой разум, конечно же, уже рисовал огромные машины, проламывающие горные породы в сотнях метрах под землёй. Правда, в чём их новизна и опасность, я не представлял. Это же была тупиковая ветвь развития техники, которая закончилась, так и не начавшись толком.

– При нынешнем развитии сейсмографов… – начал было я.

Профессор Горячев рассмеялся.

– Да не эти кроты, – он постучал по датчику на моей голове, – Вот эти! Вот тут!

Как мне пояснили, в моего отца прямо посреди сражения проник чужой разум. И не просто чужой, а вражеский… Который и заставил моего отца направить боевую машину туда, где её легко уничтожили.

Фёдор Евгеньевич Кирков не был первым «поражённым», но в то же время он был первым с таким высоким званием. До этого «кротов» замечали лишь среди младшего персонала.

– Чисто теоретически мы, конечно же, мечтаем создать абсолютную защиту, хотя наработки у нас уже есть… И весьма успешные, надо сказать, – профессор потряс пальцем, гордо воздев подбородок, – Но в данный момент, чисто технически, мы создаём такое же оружие. То есть, пытаемся заслать наших кротов в стан врага.

– Отставать тут от американцев нельзя, Максим, – генерал покачал головой, – Высшее руководство под угрозой.

Надо признаться, в этот момент я меньше всего думал о высшем руководстве. Но тревожность генерала передалась и мне.

– Но это… это же… – только и вырвалось у меня, и я с лёгкой паникой закрутил головой. Сам того не замечая, я пытался поймать взгляд каждого в помещении, и каждый казался мне подозрительным.

– Вот именно поэтому, – хмыкнул Никита Сергеевич, – всё это и держится в строжайшей тайне. Представь, какая паника будет среди солдат? Ты думаешь, кто-то ещё захочет, чтобы он собственными руками убил своих же…

Тут он кашлянул, заметив мой взгляд.

– Извини, Максим.

Да, я злился. Я охренеть как злился.

– Неужели… – процедил я сквозь зубы, – Неужели нельзя было нам рассказать?! Нам с матерью!

– Тебе вот рассказал, – Никита Сергеевич положил мне руку на плечо, – И назад уже пути нет, Максим.

– Да я же… я…

Слова застревали в горле. Как рассказать, что у меня и вправду были моменты, когда я сомневался в своём отце? Моменты злости, когда верил, что он и вправду ради того, чтобы сделать сыну операцию, пошёл на предательство.

И за это мне сейчас стало так стыдно, что я желал провалиться прямо сквозь этот лаборантский стул.

– Спасибо, – только и выдавил я.

– В смысле? – Никита Сергеевич нахмурился, – За что?

– За то, что отца вернули…

Я не ожидал, что меня вдруг схватят за ворот и как следует встряхнут.

– Слышь, ты! – рука у него была мощная, – Кого мы вернули-то?! Ты думаешь, мне легко таскать это в себе? Легко знать правду и молчать?!

Он резко остыл и отпустил меня, едва не свалив вместе со стулом.

– Не серчай, Максим, – генерал нервно поправил мундир, – Но только мы ни хрена его не вернули… Его имя должно висеть на доске почёта! Его должны восстановить во всех званиях. Ты понимаешь, что только когда у тебя получится, мы сможем снять секретность?

Я медленно кивнул.

– Когда там… – он ткнул пальцем вверх, – …на стол ляжет толстая папка с хорошим отчётом от этих оболтусов! – теперь он ткнул в профессора.

– Я вас попрошу, Никита Сергеевич!

Генерал лишь отмахнулся:

– А, Горячев, извини, погорячился.

– Да что уж там.

– Но ты понял, Максим? Я, может, потому тебя и притащил сюда. Тебе это самому надо, понимаешь? Им не надо, ему не надо…

– Я вас попрошу, Никита Сергеевич!

– Да иди ты! А нам с тобой надо, Максим! – Никита Сергеевич, схватив меня за плечи, аж покраснел, так разволновался, – Мы засылаем и засылаем, а толку нет! Эти вот говорят, что порог разума у них маленький… А я считаю, что не в этом дело. Стержня в них нет!

– А скольких вы уже засылали?

– Ну, чисто технически… – неуверенно начал профессор.

Но Никита Сергеевич уже встряхнул меня.

– Неужели это так важно, Максим? Можешь подозревать меня в чём хочешь, в заинтересованности, в лицемерии… Но мы тут уже пару лет болтаемся на одном месте! Ты думаешь, мне было легко пойти к сыну лучшего друга и притащить на этот эксперимент?!

Он снова отпустил меня и отвернулся, гулко шмыгая. Стул подо мной уже жалобно поскрипывал.

– Мы сейчас работаем над одной теорией, – начал профессор, – Решили попробовать инверторный вариант, когда напряжение электромагнитного поля будет регулироваться само, в зависимости от электропотенциала мозга испытуемого. У нас есть подозрение, что существует некая система…

Генерал кашлянул.

– Ох уж эта ваша секретность, – буркнул Горячев, – Тут не чавкни, там не пукни.

– Не я этим заведую.

Профессор отмахнулся.

– Вам надо погрузиться и… эээ… ну… попытаться проснуться.

Один из лаборантов вдруг поднял руку.

– А если не получится, то найти способ оттуда связаться с нами!

Горячев кивнул.

– Знаете, так тоже сойдёт.

– Звучит так, будто… – начал было я.

– Будто! – подтвердил генерал, – Вот именно, что будто. Да, что там тебя ждёт, никто не знает. Как это всё работает, тоже никто и ни хрена не знает. Ну, может, американцы знают? Вот только твой отец погиб два года назад, и, как видишь, Федерация всё ещё живёт и процветает. Значит, у них тоже не всё гладко.

– Да потому что они не сами эту технологию… – начал было Горячев, но потом сам же и кашлянул, поймав взгляд Никиты Сергеевича.

Покосившись на меня, генерал виновато поморщился. Мол, секретность, я тут не властен.

– В общем, пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что, – усмехнулся я.

– Почему не знаю что? – послышалось от лаборанта, – Нам хотя бы одно успешное подселение в тело противника.

Собравшиеся в помещении смотрели на меня со смесью жалости и надежды. С одной стороны, эти усталые лица отправляли меня в один конец, а с другой – не могли уже и надеяться, что у них что-нибудь получится.

Поэтому, наверное, лаборанты даже и не пытались шутить со мной. Боялись хоть чуть-чуть привязаться.

– Нам нужен код, – неожиданно сказал я.

– Какой код? – профессор и генерал переглянулись.

– Ну, вроде пароля, когда я свяжусь…

Горячев тут же схватил журнал, раскрыл:

– Да, нам потребуется полный отчёт о вашем самочувствии, о ваших ощущениях. Желательно вести жёсткий хронологический учёт событий, происходящих с вами, так же нам потребуются психологические тесты, и…

Генерал в свою очередь покачал головой:

– Нет. Если попадёшь на ту сторону, то запоминай расположение войск. Распорядок дня служащих, особенно расчётов ПВО, попробуй запомнить их коды и пароли. На крайний случай, если есть опасность раскрыть себя, разрешается ликвидация высших чинов в их командовании. Диверсии с большим сопутствующим уроном приветствуются, но тебе следует…

– Никита Сергеевич, поймите, это же первое погружение. Нам необходимы статистические…

– Нет, это вы не поняли, – я прервал их жаркий диалог, – Что мне сказать, чтобы вы узнали меня?

– Эээ… Ну, вы назовёте свои имя и…

– Я, кажется, понял, – вдруг подал один из лаборантов, – Проект же называется «Квантум».

– Пусть будет «Квантум», – я согласно кивнул головой, – Я – квантум.

– Это секретное название, – проворчал генерал, – Здесь кто-то, кроме меня, вообще помнит о секретности?

Теперь же, в третий раз оказавшись в чужом теле и сидя в пыхтящей кочегарке среди незнакомых мне людей, я вполне понимал, почему это окружено таким уровнем тайны. Потому что это – реально.

Глава 3. Первый ранг

Как можно справиться с собой, когда от эмоций аж перехватывает дыхание? Мне было известно лишь одно средство, и это была боль. Желательно такая, чтобы единственное, о чем можно было думать: «Боже, когда же это закончится?!»

Моя ненависть к сидевшему за столом кочегару была невыносима, и срочно следовало что-то делать. Вот только что?

Передо мной враг! Такой же подселенец в тело, как и я, только с той стороны фронта. То, о чём говорили мне учёные умники, оказалось правдой… Однако как мне доказать это?

Огреть диверсанта сразу? Тогда для окружающих я окажусь предателем, напавшим на своего, и меня пристрелят. А может, просто рассказать старшему про переселение в разные тела? Тогда меня тут же повяжут и запрут… Хотя нет, надо быть реалистом – все просто будут ржать надо мной, а старший оператор скажет, что я сильно перегрелся в котельной. А буду упорствовать, вот тогда точно свяжут.

Потому что здесь, на крейсере – а это точно «Борзый», я уже заприметил тиснение на крышках котлов… Так вот, здесь ещё никто не знает о проекте «Квантум». Опять же, я не знаю, что умеет этот диверсант. Вдруг он, услышав меня, сразу отправится обратно, к своим?

Таким образом я предупрежу противника о том, что мы тоже стали использовать переселение сознания. Я хоть и смутно, но помню содержание тех бумаг, которые подписывал, да и с логикой у меня всегда было всё в порядке. Так что же мне делать? Ух, как же тяжело… А, точно! Боль.

Я схватил со стола старый, до черноты закопчённый чайник и на мгновение завис, с трудом пересилив желание огреть им врага. Затем плеснул содержимое себе на руку. Рассчитывал, что вода окажется кипятком, который и отрезвит мою ненависть, но ошибся – внутри оказался какой-то отвар. Да ну на хрен!

Зверски захотелось пить, и моя рука сама поднесла носик чайника ко рту. Один глоток, второй, а затем язык, полость рта, и даже горло аж свело от горечи. Чёрт, да это ж заварка! Причем настолько крутая, что даже загустела.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – я начал отплёвываться, возвращая проклятый чайник на стол, – Бу-э-э! Гадость какая!

– Сам ты гадость! – ответил мужик с крупной лысой головой, хватая чайник, и наливая из него сразу половину алюминиевой кружки, – Эк тебя припёрло-то, Михей, даже чифана заглотил, как бывалый кочегар.

Он поднёс кружку ко рту, и шумно глотнул. Я аж поморщился повторно от такого зрелища, однако тут же понял, что чифановый эффект даже превзошёл мои ожидания. Горечь неплохо меня отвлекла от накатившей ненависти.

Довольно выдохнув от питья, лысый похлопал меня по плечу:

– Ну ничего, зато проснёшься. Вот ты, идиот, мне скажи – на кой хрен ты пошёл в камеру охлаждения, когда крейсер на марше? Там жара, усохнуть можно. А ты, Боря… Я тебе сказал, что Дрёма в камере, ты как проглядел-то его?

– Товарищ старший оператор! Там же пар и, это… темно! – вскочив с железного стула, начал оправдываться мужик, которого я посчитал врагом и которого назвали Борей. При этом глаза его забегали, он смотрел то на меня, то на большеголового, который здесь явно был за начальника.

Так-с… Если он старший, а я младший, то этот, сидящий передо мной, тогда кто? Вот совсем не знаю в сухопутной бронетехнике нижних должностей. Другому меня учили в военном училище. Вот ведь стравля! Я думал, что знаю всё о «Борзом», а, выходит, ошибался.

Старший продолжал дожимать Бориса:

– Я не понял, ты что, опять на фонаре аккумулятор разрядил? Ты хоть на зарядку поставил его?

– Так точно! – Борис мотнул головой в сторону металлического шкафа у стены, – И свой, и… и… – его глаза скользнули по мне, – И младшего оператора.

– Какие-то вы оба слишком странные сегодня, – начальник подозрительно прищурился, словно пытаясь увидеть в каждом из нас что-то ещё, после чего усмехнулся, – Кажется мне, товарищи, давно вы не спускались к воздухозаборникам. Вот сейчас и отправитесь дружно чистить фильтры от мусора.

Я, впервые здесь очутившийся, понятия не имел, о чем речь. Однако Борис, как выяснилось по его взгляду, тоже.

Старший оператор, явно привыкший к тормознутости подчинённых, вскинул руку с часами:

– Три минуты первого, отметьте в журнале. А то ишь чего удумали, один спит на дежурстве, второй уже сутки тормозит, словно из-за угла ломом по башке ударенный. Ну, какого демона стоите, как истуканы?! Взяли скребки, и вперё-о-од!

Так бы мы и стояли истуканами, или же начали метаться по помещению, если бы в этот самый момент откуда-то с потолка не раздалась тревожная сирена. Мне уже довелось её слышать, совсем недавно, когда я угодил в тело командира крейсера. Да и время, указанное старшим, будто клеймом загорелось в мозгу: «Три минуты первого».

Двенадцать-ноль-три!

Уже зная, что произойдёт через мгновение, я ухватился одной рукой за стол, а второй за спинку стула. И вовремя – в следующую секунду крейсер резко сбросил скорость. Пол попытался выскользнуть из-под ног, и лишь благодаря тому, что я ухватился обеими руками за прикрученную мебель, мне удалось не свалиться.

А вот Борис-предатель оказался менее расторопен – он отлетел на несколько метров и со всего маху грохнулся об пол спиной, да еще и зацепил локтем тот самый шкаф, в котором заряжались фонари.

Опытный начальник тоже удержался – успел схватиться за поручень, привинченный к стене, наверное, как раз для подобных случаев. При этом старшего оператора мотнуло, он врезался в меня всем своим телом, и уже мне пришлось прилагать усилия, чтоб удержаться на ногах.

– Боря, криворукий ты чухонец! Какого хрена?! – заорал старший на Бориса-предателя, который катался по полу, прижимая к себе локоть, и выл от боли. Затем начальник вдруг переключил свое внимание на меня:

– Дрёма, ты чего скалишься?! Живо помогать товарищу! – он покрепче ухватился за поручень, подтягивая себя в сторону, – А я пока узнаю, что случилось.

Бум-м!

Нас снова мотнуло, и я обнял спинку стула, ставшего мне таким родным. Начальник, чей взгляд бегал по помещению, словно у хозяина, которого ограбили, тоже пока не спешил отрываться от поручня.

Грохнуло где-то уже совсем близко, а следом раздался скрежет металла, да такой душераздирающий, что у меня аж зубы заныли. Обернувшись, я увидел, как одна из труб, идущих под потолком вдоль стен, разошлась в месте стыка, и в помещение повалил густой пар.

– Михей, за мной! – скомандовал начальник, и рванул к шкафу, не обращая внимания на скорчившегося на полу Бориса.

Я попытался, но крейсер снова дёрнуло. Меня бросило на пол, я едва не навалился на Бориса, но сразу же вскочил. При этом от меня не укрылось, как блеснула сталь в глазах предателя, который тут же снова стал стонать и выть от боли в локте. Какого, спрашивается, хрена?

Но это всё я додумывал, снова устремившись вслед за начальником. Того рывки крейсера, кажется, совсем не колебали. На бегу старший оператор заорал:

– Это подача хладагента!!! Не состыкуем трубы обратно, через пять минут камера охлаждения отвалится! Тогда так баквакнет, все на воздух взлетим!