Искушение Ксилары. Книга вторая

Искушение Ксилары. Книга вторая

Ванесса Фиде

© Ванесса Фиде, 2025

ISBN 978-5-0068-3107-0 (т. 2)

ISBN 978-5-0068-3106-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИСКУШЕНИЕ КСИЛАРЫ

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 1. Эхо Испытания

Сознание возвращалось к ней обрывками, будто сквозь плотную, влажную пелену тумана. Сначала – физическое ощущение: твердая, прохладная поверхность под спиной, пахнущая мхом, влажной землей и чем-то еще, сладковатым и дурманящим – эхом недавнего кошмара. Потом – звук. Не тишина, а насыщенное, почти звенящее безмолвие леса, в котором каждый шорох, каждый вздох был слышен так отчетливо, будто происходил у нее в голове.

И наконец – боль.

Не острая, не режущая, а глухая, разлитая по всему телу, будто ее внутренности вывернули наизнанку, потрясли и запихнули обратно, кое-как и не на свои места. Каждый мускул ныл, каждое сухожилие напряглось до предела. Но хуже физической была душевная опустошенность. Та самая, что наступает после долгого, надрывного плача, когда слез уже нет, а внутри – лишь выжженная, соленая пустота.

Она лежала на спине, глядя вверх. Сквозь кружевной полог гигантских черных ветвей пробивался фосфоресцирующий свет – не солнца, а самого леса. Частички света, похожие на золотую пыль, танцевали в воздухе, и этот танец был одновременно прекрасен и пугающ. Он напоминал ей о случившемся. О Роще. Об Испытании.

Видения накатили с новой, приглушенной силой, словно отголоски землетрясения. Офис. Падение. Искаженное лицо Герцога. Грубые руки. И тот момент, самый страшный, когда она увидела свое проклятие – живое, пульсирующее чудовище, сросшееся с ее душой.

Она сглотнула ком в горле, пытаясь отогнать образы. Движение далось с трудом. Она повернула голову – медленно, будто шею ей залили свинцом.

И увидела его.

Элриндор стоял в нескольких шагах, прислонившись к серебристому стволу дерева. Он не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен куда-то вглубь леса, и его идеальный, лишенный всяких эмоций профиль казался высеченным изо льда и лунного света. Он был так же безупречен, как и до начала кошмара. Ни пылинки на его длинных, изысканных одеждах, ни единого волоска, выбившегося из безупречно заплетенной серебряной косы. Эта невозмутимость была оскорбительной. После того как он видел ее – грязную, рыдающую, раздавленную, одержимую страхами и демонами.

– Ты жива, – его голос прозвучал ровно, без интонации. Он не поворачивался, продолжая смотреть в лес. – Это уже достижение. Большинство смертных, допущенных в Рощу Испытаний, либо сходят с ума, либо их разум гаснет, как брошенный в воду факел.

Ксилара попыталась сесть. Тело протестовало резкой болью в мышцах пресса. Она с трудом подавила стон, упершись локтями в прохладный мох.

– А что… что со мной будет теперь? – ее собственный голос показался ей хриплым, чужим, будто проскреб горло битым стеклом.

Элриндор медленно повернул голову. Его синие, бездонные глаза уставились на нее. В них не было ни сострадания, ни презрения. Лишь холодное, неумолимое любопытство. Точно такое же, с каким ученый рассматривает редкий, возможно, ядовитый экземпляр насекомого.

– Тебя не казнят, если ты об этом. Совет Древних счел твои… переживания… достаточной платой за вторжение в наши священные места. – Он сделал паузу, давая словам просочиться в ее сознание, словно яд. – Ты выжила. Но ты не прошла.

«Не прошла». Эти слова ударили больнее, чем любое физическое воздействие. Значит, все это – этот ад, это выворачивание души наизнанку – было напрасно? Весь ужас, вся боль, вся грязь ее страхов… и все зря?

– Но… орхидея… – прошептала она, чувствуя, как предательская дрожь поднимается изнутри. «Слеза Лунной Орхидеи». Первый ингредиент Эликсира Воли. Единственная надежда обрести контроль над своим проклятием.

– Доступ к Реликвиям Леса нужно заслужить, – отрезал он, и в его голосе впервые прозвучала легкая, почти незаметная нотка чего-то, что могло быть усталостью или раздражением. – Твое нынешнее состояние лишь доказало то, что Совет и так подозревал: твоя душа слишком хаотична, твоя магия слишком… груба. Она оскверняет чистоту наших традиций.

Он оттолкнулся от дерева и сделал несколько шагов к ней. Он был высоким, невероятно высоким, и теперь, когда она сидела у его ног, он казался ей не эльфом, а неким божеством, сошедшим с небес, чтобы судить ее.

– Вставай, – скомандовал он, и в его тоне не было места возражениям. – Ты провела в Роще всю ночь. Совет желает… определить твой дальнейший статус.

Ксилара заставила себя подняться. Ноги подкашивались, мир на мгновение поплыл перед глазами. Она едва не рухнула обратно, но каким-то чудом удержалась, вцепившись пальцами босых ног в мягкий, влажный мох. Она стояла перед ним – испачканная землей и собственной болью, в разорванном, нелепом платье, которое когда-то было великолепным. А он – чистый, безупречный, пахнущий зимним лесом и звездной пылью.

Он окинул ее беглым, оценивающим взглядом, и в его глазах мелькнуло что-то… знакомое. Не страсть. Нет. Нечто иное. То самое хищное, голодное любопытство, с которым он наблюдал за ее мучениями в Роще.

И в ответ на этот взгляд ее дар, ее проклятый «Чароцвет», шевельнулся внутри.

Это было не похоже на прежние всплески. Не волна всепоглощающего жара, требующая немедленного выхода, не слепая страсть, ищущая жертву. Нет. На этот раз это было похоже на пробуждение зверя, учуявшего другого хищника. Настороженное, внимательное, почти… интеллектуальное. Дар будто принюхивался, ощупывал холодную, отточенную магию эльфа, пытаясь найти в ней слабое место, щель в ледяной броне.

Элриндор, казалось, ничего не почувствовал. Он лишь слегка приподнял бровь, словно уловил малейшее изменение в ее позе, в биении ее сердца.

– Идем, – бросил он через плечо и повернулся, чтобы вести ее по едва заметной тропе, вьющейся между гигантских деревьев.

Она последовала за ним, чувствуя, как каждое движение отзывается болью в изможденном теле. Они шли в полном молчании. Лес вокруг был невероятно прекрасен и так же невероятно чужд. Деревья, казалось, росли по законам, непостижимым для человеческого разума. Их кора переливалась перламутром, листья пестрели оттенками серебра и изумруда. В воздухе порхали светящиеся насекомые, похожие на живые драгоценности. Но за этой красотой скрывалась древняя, безразличная мощь. Этот лес был живым, и он наблюдал за ней. И она чувствовала себя тут лишней. Грязным пятном на безупречном полотне.

А впереди, мерно ступая по тропе, был он. Ее судья и тюремщик. Его спина была прямой, плечи – расправленными. Он не оглядывался, не проверял, идет ли она за ним. Он был уверен, что она последует. И в этой уверенности было что-то унизительное.

Они вышли на широкую, извилистую ветвь, настолько огромную, что она могла бы сойти за городской бульвар в ее прошлой жизни. По краям ветви были вплетены перила из живых, гибких побегов, усыпанных крошечными белыми цветами. И тогда она впервые увидела Талаксон.

Город эльфов раскинулся не на земле, а в кронах гигантских деревьев. Это был не просто набор домов на ветках. Это было единое, дышащее произведение искусства. Здания, вырезанные из самого дерева и отлитые из живого серебра, сливались с ветвями, образуя ажурные башни, мосты, похожие на паутину, и изящные площади. Все здесь было подчинено плавным, изогнутым линиям. Ничего прямого, ничего угловатого, ничего резкого. Воздух был наполнен тихой, мелодичной музыкой, которую, казалось, издавал сам лес – шелест листьев, журчание невидимых ручьев, щебет невиданных птиц.

И повсюду были эльфы.

Они двигались с невозмутимой, почти ленивой грацией. Их одежды струились, как вода, их длинные волосы отливали металлом и драгоценными камнями. Их лица были прекрасны, но в этой красоте не было жизни. Ни смеха, ни гнева, ни суеты. Лишь вечное, холодное спокойствие. Они были похожи на изысканные статуи, ожившие лишь наполовину.

И все они смотрели на нее.

Не прямо, не открыто. Их взгляды скользили мимо, будто случайно задевая ее, но она чувствовала их на своей коже – колючие, как иглы мороза. В них читалось не просто любопытство, а глубокая, безмолвная неприязнь. Она была для них чумной. Дикаркой. Ошибкой природы.

Элриндор, не замедляя шага, вел ее через один из паутинных мостов. Он колыхался под их ногами, но походка эльфа была такой уверенной, что казалось, он идет по твердой земле. Ксилара же шла, цепляясь за перила, чувствуя, как подкашиваются колени. Вид вниз вызывал головокружение – между переплетенными ветвями зияла бесконечная пропасть, заполненная туманом и зеленью.

Наконец они подошли к одной из серебристых башен, вплетенной в ствол самого большого дерева, которое она когда-либо видела. Элриндор провел рукой по гладкой поверхности стены, и часть ее бесшумно отъехала, образуя вход.

– Твои покои, – произнес он, жестом приглашая ее войти внутрь.

Она переступила порог, и ее охватила прохлада. Комната была круглой, с высоким, куполообразным потолком. Стены были из того же живого дерева, испещренного изнутри серебристыми прожилками, которые мягко светились, наполняя пространство приглушенным сиянием. В центре стояла низкая, широкая кровать, застеленная тканями цвета лунного света. Было несколько полок, встроенных в стену, и небольшой столик, вырезанный из цельного куска хрусталя. В одной из стен зиял огромный проем без стекла, открывающий вид на бескрайний, уходящий за горизонт лес.

Это было самое красивое место, в котором она когда-либо бывала. И самая изысканная клетка.

– Тебе принесут воду для омовения и чистую одежду, – сказал Элриндор, оставаясь на пороге. – Не пытайся покинуть эту комнату без сопровождения. Лес… не терпит незваных гостей.

– Я в плену? – спросила она, и ее голос прозвучал громче, чем она ожидала.

Он снова посмотрел на нее с тем же аналитическим выражением.

– Ты под наблюдением. Твое существование, твой дар… представляют определенный интерес. И определенную угрозу. Пока Совет не определит, что перевешивает, твоя свобода будет ограничена.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Элриндор.

Он остановился, не оборачиваясь.

– Ты видел… все это? – ее голос дрогнул. – В Роще? Ты видел мои кошмары?

Он медленно обернулся. Его лицо было бесстрастным, но в глубине глаз что-то мерцало. Холодный, далекий огонек.

– Я видел то, что ты сама позволила мне увидеть. Истина обнажает душу. Я был лишь… зрителем.

– И что ты увидел? – выдохнула она, чувствуя, как снова накатывает стыд.

Он помедлил, его взгляд скользнул по ее лицу, по спутанным волосам, по грязи на щеке.

– Я увидел хаос, – произнес он тихо. – Красивый, в своем роде. И очень, очень опасный.

С этими словами он вышел, и стена бесшумно закрылась за ним, не оставив и щели.

Ксилара осталась одна. Она подошла к огромному проему в стене и оперлась руками о его край. Лес лежал перед ней, бескрайний и безмолвный. Где-то там был Эликсир Воли. Где-то там – свобода. А она была здесь, в золотой клетке, под пристальным взглядом холодного, прекрасного эльфа, который смотрел на нее, как на интересное насекомое.

И ее дар, ее внутренний зверь, тихо шевелился в глубине души, чуя новую, незнакомую добычу. Он еще не знал, что с ней делать. Но он уже проснулся. И он был голоден.

Она сжала пальцы на прохладном дереве подоконника. Боль, стыд и унижение медленно начали отступать, сменяясь новым, острым чувством. Предвкушением. Вызовом.

«Хорошо, эльф, – подумала она, глядя в бесконечную зелень. – Ты хочешь посмотреть на мой хаос? Посмотрим, выдержишь ли ты его взгляд».

Глава 2. Город из Живого Серебра

Первый луч сознания, прорезавший тьму сна, был острым и безжалостным. Он не принес утешения, лишь вновь вонзил в душу шипы воспоминаний. Роща. Лес. Элриндор. Клетка.

Ксилара открыла глаза, и на секунду ей показалось, что она все еще видит кошмар – причудливые тени, пляшущие на стенах. Но нет. Это не тени. Это был сам город. Мягкое, фосфоресцирующее сияние, исходящее от стен, пульсировало в такт ее собственному сердцу, будто комната была живым существом, которое спало и дышало вместе с ней. Воздух был прохладным, пахнущим влажной древесиной, цветочной пыльцой и чем-то неуловимо металлическим, словно кто-то развесил в лесу тончайшие серебряные нити.

Она лежала на кровати, утопая в невесомых тканях, которые казались сплетенными из лунного света и паутины. Ее собственное платье, грязное и разорванное, куда-то исчезло. Тело было чистым, волосы – распутанными и мягкими. Кто-то позаботился о ней, пока она спала мертвецким сном. Мысль об этом вызвала прилив жгучего стыда. Опять эта беспомощность. Опять эти чужие руки, обтирающие ее, как вещь.

С трудом отбросив одеяло, она поднялась. Мышцы все еще ныли, но уже не так сильно, как вчера. Голова была ясной, слишком ясной, будто ее мозг вычистили до блеска, оставив лишь неприятную, звенящую пустоту. Она подошла к огромному проему в стене, служившему окном.

Вид, открывшийся ей, перехватил дыхание.

Ночью Талаксон был загадочным и пугающим. Но при свете дня… при том особенном свете, что царил здесь, он был ослепителен. Солнца в привычном понимании не было – его заменяло рассеянное, золотисто-зеленое сияние, исходившее, казалось, от самого неба. Гигантские деревья, на которых покоился город, были не просто деревьями. Их стволы, цвета темного серебра и старой бронзы, уходили ввысь и вниз, теряясь в туманной дымке. Между ними были перекинуты те самые ажурные мосты, похожие на застывшее кружево. Некоторые были прозрачными, словно стеклянные, другие – сплетенными из живых, цветущих лиан. По ним скользили эльфы. Их длинные одежды струились, волосы отливали металлом. Они двигались беззвучно, плавно, будто не шли, а плыли по воздуху. Ни суеты, ни громких разговоров. Лишь изредка доносился отдаленный, похожий на перезвон хрустальных колокольчиков, смех. Или не смех, а просто музыкальный аккорд.

Это была потрясающая, неземная красота. И от этой красоты становилось не по себе. Все здесь было слишком идеально, слишком чисто, слишком… безжизненно. Не город, а диорама в музее. И она, Ксилара, была единственным живым, дышащим, пахнущим потом и страхом существом, случайно занесенным сюда, как пятно на безупречном холсте.

Ее желудок предательски заурчал, напоминая, что последний раз она ела, кажется, в прошлой жизни. Осмотрев комнату, она заметила на хрустальном столике низкую вазу из молочно-белого камня. В ней лежали несколько странных фруктов – фиолетовых, с перламутровым отливом, и серебристых, похожих на груши. Рядом стоял кувшин, из которого исходил легкий пар.

Она взяла один из фиолетовых плодов. Он был упругим и прохладным. Понюхала – аромат напоминал смесь персика и какого-то незнакомого цветка. Решив, что ее вряд ли станут травить, она откусила. Вкус взорвался во рту – сладкий, сочный, с едва уловимой горьковатой ноткой. Сок потек по подбородку. Она быстро вытерла его рукой, чувствуя себя неуклюжим ребенком. Ей захотелось схватить фрукт в обе руки и жадно впиться в него зубами, как это сделала бы Маша после тяжелого рабочего дня. Но здесь, в этой хрустальной комнате, даже голод приходилось утолять с изяществом.

Она запила фрукт водой из кувшина. Вода оказалась ледяной и невероятно вкусной, словно ее только что собрали с горных вершин, укрытых вечными снегами.

Утолив первый голод, она осмотрелась. Комната была не просто красивой. Она была функциональной, если можно так выразиться об эльфийских апартаментах. Помимо кровати и столика, в углу она заметила нечто, отдаленно напоминавшее умывальник – чашу, встроенную в стену, над которой висела сложная конструкция из листьев и тонких трубочек, похожих на стебли.

«Душ? – с надеждой подумала она. – О, боги, только не душ, который включается песней».

Мысль о том, чтобы петь в присутствии этих безмолвных, осуждающих стен, вызывала у нее приступ паники. Но желание смыть с себя остатки вчерашнего кошмара и липкое ощущение чужого вмешательства было сильнее.

Она подошла к чаше. Ни кранов, ни рычагов. Лишь гладкая, отполированная поверхность. Над чашей на стене были вырезаны странные символы, похожие на ноты.

– Ну, вот и все, – прошептала она себе. – Сейчас или никогда.

Она сглотнула и, чувствуя себя полной идиоткой, тихонько, сфальшивив на две октавы, попыталась пропеть одну из немногих мелодий, что пришли ей в голову. Старую, добрую «Во поле березка стояла».

Ничего не произошло.

Она помолчала, покраснев от собственной глупости. Может, нужно что-то на эльфийском? Или просто подумать? Она сосредоточилась, представила себе текущую воду. Снова – тишина.

Отчаяние начало подступать. Она чувствовала себя принцессой в сказке, которая не знает волшебных слов. Или обезьяной перед сложным механизмом.

И тут ее, откуда ни возьмись, пронзила волна иронии. Абсурдность ситуации достигла пика. Здесь она, женщина с магическим даром, способным сводить с ума могущественных мужчин, не может принять душ, потому что не знает пароля.

От нервного напряжения, от усталости, от накопившегося унижения в ее голове всплыла другая песня. Грубая, похабная, та самая, что пели в ее офисе после третьей бутылки дешевого вина на корпоративе. Частушка про «белую березу» и «рыжего кота», полная двусмысленностей и откровенного, деревенского юмора.

Она не собиралась ее петь. Это было бы кощунством. Но мысль пронеслась так ярко, что губы сами собой шевельнулись, беззвучно повторяя похабный куплет.

И случилось чудо.

Конструкция над чашей мягко вздохнула. Из трубочек-стеблей хлынула не вода, а… туман. Густой, ароматный, состоящий из мириад мельчайших капелек. Он был прохладным и в то же время согревающим, пахнущим мятой, чем-то хвойным и цветами, которых она не знала. Туман окутал ее с головы до ног, и она почувствовала, как с ее кожи исчезает не только грязь, но и усталость, напряжение. Это было потрясающе. Это было волшебно.

И невероятно постыдно.

Значит, этот… этот душ реагировал не на мелодию, а на намерение? На эмоциональный посыл? И он сработал на похабную русскую частушку, пронесшуюся в ее голове! Что, черт возьми, это значило? Что эльфийская магия была основана на низменных человеческих мыслях? Или что ее собственный разум был настолько испорчен, что даже самые возвышенные технологии извращались в его присутствии?

Она стояла, охваченная облаком ароматного тумана, и ее трясло от смеха. Смеха, граничащего с истерикой. Слезы катились по ее лицу и тут же смывались волшебной росой. Это было так унизительно и так смешно, что она не могла остановиться.

Когда «душ» наконец отключился, оставив ее кожу чистой и сияющей, а волосы – благоухающими, она все еще тихо хихикала, прислонившись к стене. Нервы ее были натянуты как струна. На столе уже лежала аккуратно сложенная одежда. Простое платье из струящейся ткани цвета морской волны, без лишних украшений. Оно явно было эльфийским, но, к ее удивлению, сидело идеально.

Одевшись, она снова подошла к окну. Чувство голода отступило, физическая чистота немного приободрила ее, но ощущение плена никуда не делось. Она была чистой, хорошо одетой и накормленной птичкой в золоченой клетке.

Вдруг дверь в ее комнату бесшумно отъехала. На пороге стоял не Элриндор. Двое эльфов в легких, похожих на униформу, одеждах. Их лица были пустыми и бесстрастными.

– Совет Древних предоставил тебе свободу передвижения в пределах Верхних Ветвей, – произнес один из них, и его голос был таким же безжизненным, как его взгляд. – Мы сопровождаем тебя для твоего… удобства.

«И для вашего спокойствия», – мысленно дополнила Ксилара.

Она кивнула, не видя другого выхода, и вышла за ними.

Ее провели по тому же ажурному мосту, по которому она шла вчера. При свете дня город был еще великолепнее. Она видела здания, которые казались выращенными, а не построенными – их стены были покрыты живыми цветами, с которых непрерывно осыпалась сверкающая пыльца. Она видела площади, где эльфы занимались какими-то медленными, грациозными упражнениями, больше похожими на ритуальный танец. Она видела фонтаны, из которых била не вода, а переливающийся свет.

Но чем дальше они шли, тем сильнее она чувствовала на себе взгляды. Они не были враждебными. Они были… отстраненными. Холодными. Как если бы она была редким, но неприятным насекомым, которого ученые вынули из банки, чтобы рассмотреть поближе. Эльфы не показывали на нее пальцем, не шептались. Они просто… смотрели. И в их взглядах читалось одно: «Ты не принадлежишь этому месту».

Ее провели в нечто, напоминавшее сад. Деревья здесь были ниже, их кроны сформировали натуральный свод. Под ногами стелился мягкий, изумрудный мох, испещренный крошечными, светящимися голубым цветами. В воздухе витал сладкий, тяжелый аромат, от которого слегка кружилась голова.

И тут она увидела нечто, от чего у нее замерло сердце. Неподалеку, на небольшом возвышении, рос цветок. Высокий, с серебристым стеблем и крупным, поникшим бутоном, лепестки которого переливались всеми оттенками лунного света.

Лунная Орхидея.

Она узнала ее сразу, по описанию алхимика. Та самая, чья слеза была нужна для Эликсира. Она была здесь. Так близко. Всего в нескольких десятках шагов.

Не думая, она сделала шаг в ее направлении. Но в тот же миг перед ней возникли ее сопровождающие. Они не преградили путь напрямую, но встали так, что дальнейшее движение стало невозможным.

– Реликвии леса неприкосновенны для посторонних, – мягко, но не допуская возражений, сказал один из них.

Ксилара отступила, сжимая кулаки. Так вот в чем была их «щедрость». Показать ей вожделенный плод, но оставить его за невидимым, незыблемым барьером правил и традиций. Жестокий и изысканный эльфийский способ сказать «нет».

Она отвела взгляд от орхидеи, чувствуя, как в горле снова встает ком. Она обвела взглядом сад, пытаясь отвлечься, и ее взгляд упал на группу молодых эльфов. Они сидели в тени дерева, и один из них, с кистью и чем-то вроде пергамента, что-то зарисовывал. Он смотрел то на лист, то на нее. И в его глазах она увидела не холод и не отстраненность, а то же самое, что была в глазах Элриндора. Холодный, научный интерес.

Он рисовал ее. Как диковинку. Как экспонат.

В этот момент ее дар снова пошевелился. На этот раз не как хищник, а как раненый зверь, загнанный в угол. Внутри все сжалось от унижения и гнева. Ей захотелось крикнуть, разбить эту прекрасную, ледяную маску их мира. Заставить их увидеть в ней не объект для изучения, а живого человека.

Но она сдержалась. Она просто повернулась к своим сопровождающим.

– Я устала, – сказала она, и ее голос прозвучал удивительно спокойно. – Я хочу вернуться в свою комнату.

Эльфы молча кивнули и повели ее обратно.

Обратный путь казался длиннее. Каждый взгляд, каждый шепот (даже если ей это лишь чудилось) впивался в ее спину как игла. Она шла, держа голову высоко, подражая их собственной, надменной осанке. Она не была больше напуганной, растерянной женщиной. Унижение переплавлялось в нечто иное. В решимость.

Они вернули ее в ту же комнату. Дверь закрылась. Она снова была одна.

Она подошла к окну и смотрела на бескрайний лес, на ажурные мосты, на город из живого серебра. Ее пальцы снова сжали край проема.

Они думали, что загнали ее в угол. Они думали, что могут держать ее здесь, как диковинного зверька, изучать и судить. Они показали ей орхидею, как показывают сахар кошке, которую не собираются кормить.

Они ошибались.

Она видела орхидею. Она знала, где она. И она видела Элриндора. Она видела трещину в его ледяной броне. Маленькую, почти незаметную. Но трещину.

Она не знала, как именно, но она получит эту орхидею. Она заставит этих холодных, прекрасных существ увидеть в ней не хаос, а силу. Она устала быть объектом. Пора становиться субъектом. И ее дар, этот голодный, пробудившийся зверь, будет ее союзником в этой игре.

Город из живого серебра был прекрасен. Но у всего прекрасного, как она начинала понимать, есть своя цена. И свои темные, скрытые стороны. Она была готова заплатить. И готова была эти стороны найти.

Глава 3. Условия Договора

Тишина в комнате была иной, чем прежде. Теперь она не давила, а звенела. Звенела от напряжения, от невысказанных мыслей, от планов, которые начали вызревать в ее сознании, словно ядовитые плоды. Ксилара стояла у своего окна, но видела уже не красоту Талаксона, а его устройство. Изящные мосты были не просто украшением – они были путями, артериями. Стражи на них – не декорацией, а гарнизоном. Каждое здание, каждая ветвь становилась элементом гигантской головоломки, которую ей предстояло решить.

Она уже не была пассивной пленницей. Унижение, пережитое в саду, когда ей показали орхидею, словно конфетку за стеклом витрины, сгорело, оставив после себя твердый, холодный пепел решимости. Они думали, что могут контролировать ее через правила и традиции. Они не понимали, что имеют дело не с воспитанной эльфийской девой, а с женщиной, выросшей в мире, где выживал хитрейший, где договоры заключались не на пергаменте, а в умах, и где единственным законом часто была воля сильного.