Земное притяжение

«Оставить, что ли, этому дамскому угоднику Быке, или он, как Киркоров, пьян любовью?» – подумал Санька о неизвестно где ночевавшем приятеле и вдруг испугался: «А что, если он рванул пьяный на улицу? У него ведь только справка об освобождении, и ему пьяному по Питеру – „полное западло!“. Заметут – и тут же на высылку из города с предупреждением, если вообще выпустят, а не посадят на сутки. Надо к девкам заглянуть, они, вроде, трезвее были…» И Санька, кое-как натянув мятые джинсы и свитер на голое тело, двинулся наверх, в 32-ую комнату. Осторожно стукнув в ненадёжную филёнчатую дверь три условных раза, он услышал внутри тревожный шёпот. Постояв неподвижно с полминуты, он повторил стук и глухо прошептал в щель возле косяка: «Быка, это я – Санька… Вы живы? А то я тревожусь!» Тут же послышались шлепки босых ног, щёлкнул английский замок и в проёме показалась полуголая Маргарита в едва запахнутом халате:

– Ты чо так рано? – сладко зевая, пробормотала она. – Мы ещё спим.

– А Быка у вас? – с надеждой спросил Санька.

– Да он вроде к себе уходил… Люда, что Дима сказал, когда уходил ночью? – обернувшись, спросила Маргарита у своей шустрой напарницы. Та неожиданно чётко, как Никулин в «Бриллиантовой руке», протараторила:

– Попрощался, хлопнул дверью и сказал: «К себе!»

Согласно кивнув, Маргарита вновь повернулась к Саньке и неопределённо пожала плечами. Не сказав больше ни слова и даже не кивнув, Санька с мрачным видом отправился к себе, прикидывая варианты своих дальнейших действий. Ещё не дойдя нескольких шагов до своей комнаты, он понял, что сию же минуту должен спуститься на вахту и аккуратно полюбопытствовать: « А не выходил ли новый жилец из 20-ой комнаты под утро на улицу? И если да, то не возвращался ли?» Подумав ещё секунду-другую, он всё-таки решил сначала привести себя в полный порядок, то есть умыться, надеть свежую рубашку и брюки и выпить кофе, чтобы «не тянуло из пасти». На все эти процедуры у Саньки ушло не более получаса, и он, нетерпеливо сбежав по лестнице и напустив на себя волну абсолютного спокойствия, подошёл к вахте. Здесь он прочёл за стеклом, что дежурит сейчас Галина Ивановна.

– Здравствуйте, Галина Ивановна! – поздоровался он с пожилой женщиной в очках. – Я из двадцатой комнаты со второго этажа, мы заняли её вчера по договору с директором товарной станции. Понимаете, я вот проснулся, а напарника нет. Ждал, ждал и вот решил поинтересоваться у вас, а не выходил ли он под утро на улицу? Не проходил ли через ваш контроль?

Женщина опустила очки на кончик носа и посмотрела на Саньку в упор, глаза в глаза, словно он только что совершил какое-то безобразие, а то и преступление. Саньку даже передёрнуло, и он инстинктивно, как будто для оправдания, добавил к сказанному:

– Мы вчера очень устали, и я уснул довольно рано, а к нему зашла знакомая. И они, видимо, долго чаёвничали. Возможно, он пошёл её провожать?

– Чаёвничали, говорите? – прогнусавила женщина. – Да, он проходил, только явно не после чая, а чего куда покрепче. Я даже пыталась его удержать, что, дескать, куда в таком виде? Но куда там! Он мне сунул под нос татуировку на своей руке – такую лодку с парусом – и сказал, что сейчас сядет в неё и уплывёт отсюда к чёртовой матери. Он сказал не «к чёртовой», а гораздо грубей! И я от него отступилась. То есть я даже испугалась: у него было такое лицо!

– Так он выходил один и не возвращался? – не теряя надежды, спрашивал Санька.

– Один, и не возвращался, – точь-в-точь повторила его слова Галина Петровна.

– А не могли вы задремать или там отвлечься, или куда-то отойти на несколько минут? – допытывался Санька.

– Молодой человек, я работаю здесь уже десять лет, – заговорила обиженным тоном женщина. – И если даже выхожу в туалет, то прошу на минуту-другую побыть здесь кого-нибудь из надёжных жильцов, которых я неплохо знаю. И уж совершенно точно скажу вам, что этой ночью я никуда не отходила. Так что, видимо, ваш друг где-то шибко загулял, у кого-нибудь из друзей… Нынешние молодые ленинградцы – такие моты и бездельники!

– Хорошо бы, если у друзей, – озабоченно проговорил Санька, – но у него в Питере никого нет, ни родных, ни друзей, ни даже просто знакомых.

Не успел он закончить последней фразы, как Галина Ивановна высоко подскочила над своим старым продавленным стулом и, испуганно вращая подслеповатыми глазами, заговорила в совершенно истеричной манере:

– Так что же вы медлите?! Звоните в милицию, чтобы начали розыски. Чем раньше начнут – тем больше надежды на успех!

– Эх, Галина Ивановна, сейчас пять или десять минут уже мало что значат, – отвечал поникший Санька. – И потом, вы плохо знаете нашу милицию! Прежде чем туда звонить, надо хорошенько обо всём подумать, иначе сам окажешься у них в обезьяннике!

Но делать было нечего, поскольку Быка, или Быков Дмитрий Семёнович, вышел ночью на улицу и исчез. Был он сильно нетрезв и просто гулять столько времени наверняка не смог бы физически. Скорее всего, с кем-то познакомился, но нынче не белые ночи, народу на улицах – единицы. И такое знакомство могло ни к чему хорошему не привести. Лучше бы в вытрезвитель попал! По крайней мере, жив-здоров, не обобран и не избит. Впрочем, Санька вспомнил, как ещё до армии его обобрали на Московском вокзале менты. Он перешёл в неположенном месте улицу, спеша с Невского на поезд. Его остановили всего в нескольких десятках метров от вокзала, затащили в «УАЗик» и, вывернув из кармана все деньги, оставили ровно на дорогу. Такие вот честные ребята оберегали покой ленинградцев от разной там заезжей шушеры, о которой, согласно одному недавно открытому источнику, ещё Гагарин, улетая в космос, с чувством сказал: «Понаехали!».

– Алё, милиция? – как можно спокойней говорил Санька в трубку телефона на вахте. – Меня зовут Смыков Александр Фёдорович. Я звоню вам из общежития пединститута имени Герцена, что на Первой линии Васильевского. Да, в доме со статуями на крыше, где у Ломоносова лаборатория была. Так вот, сегодня ночью, вернее, уже под утро, из общежития вышел на улицу Дмитрий Быков, который проживает со мной в комнате номер 20, и не вернулся. Я бы не беспокоился так. Но, во-первых, у него в Ленинграде нет совершенно никого: ни родственников, ни знакомых. А во-вторых, он был не совсем трезв, так как мы отмечали вечером мой день рождения. Да-да, в нашей комнате. Только я уснул, а он ещё долго чаёвничал с гостьей. Потом сказал ей «до свиданья» и по неизвестным мне причинам вышел на улицу. И как в воду канул! Да, молодой! На вид примерно 22 года, коротко стрижен, одет в синюю ветровку и синие джинсы, рубашка на нём была тоже голубая, из хлопка. И кроссовки чешские, ботовские. Носки, вроде, белые с якорями. Во рту в верхнем ряду две золотые коронки, а на левой руке тату – лодочка с парусом и печатка с волчьей головой. В разговоре нередко употребляет феню. Да, отбывал по хулиганке. Но не агрессивен, собирались вот в Питере работать, уже устроились на товарно-сортировочную станцию. Завтра – первый день, а тут такое! Буду дома. Знакомая, с которой он общался перед тем, как уйти, тоже здесь. Да, учится на последнем курсе иняза. Из Луги, кажется. До свидания.

Наряд прибыл столь быстро, что Санька не успел даже подняться к себе на второй этаж. Его туда буквально вволокли некий поджарый капитан Спицын и два глыбообразных сержанта. Тут же учинённый нарядом обыск выявил в вещах у Быки целлофановый пакет маковой соломки, после чего Саньку сильно приложили и он практически уже мало что понимал.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

…Приёмник РОВД на Васильевском острове мало чем отличался от того, в котором Саньке приходилось бывать в родном Городе. Те же облупленные углы и исписанные скамьи, такие же взвинченные назойливые «клиенты» и характерный тошнотворный запах – смесь потной одежды, мочи и металла. Санька вдруг подумал, что такими наши ИВС, СИЗО и КПЗ были всегда, и не только, а вернее даже, не столько из-за нехватки денег, сколько из-за пренебрежения власти к человеку вообще. Только в обычной цивильной жизни наш человек всё же хоть как-то защищён кошельком и остатками системы гражданских прав, на которые за тюремными замками нет даже и тени намёка. Особенно если кошелёк ощутимо тощ, а то и вовсе пуст. Сейчас Санькин кошелёк был пуст, ленинградской прописки у него не было, как не было и питерских друзей-заступников, которые могли бы сочинить судье какое-нибудь ходатайство, «взять на поруки» или внести залог. Оставалось надеяться на случай, стечение обстоятельств или на откуда ни возьмись появившуюся справедливость, которая в родном Городе, случалось, и посещала под утро: или тёплым мам-Нининым пледом, или бутылкой холодного пап-Фединого пива, или вдруг проснувшимся желанием какой-нибудь Маши, Жанны или Розы. Санька в очередной раз отмахнулся от буквально липшего к нему долговязого гея, которого выловили в каком-то специфическом притоне, где всех повязали за торговлю оружием, и только его – как «мальчика по вызовам». Гея недавно перевели сюда из ИВС, и он был счастлив как ребёнок.

– Сейчас административный выпишут – и на волю! – не уставал повторять он Саньке и заговорщически подмигивал – дескать, ты-то меня понимаешь? Им сидеть – не пересидеть, а мы будем жить и срывать цветы удовольствия.

– За удовольствия надо платить, – сказал Санька. – Сегодня административным штрафом, а завтра и собственной шкурой! Ты бы, цаца, по первому приглашению зад не подставлял, а то в следующий раз тебе туда не протокол ментовский, а сучкастую палку в аккурат воткнут! И тату на щеку спецом выколют. Мне как-то пришлось на это глянуть, так до сих пор воротит.

Голубой испуганно отпрянул к стенке, а до Саньки вдруг дошло то очевидное, до которого он прежде отчего-то не домыслил. «А ведь у кореша Алексея точно такая же, как у Быки, татуировка на кисти: лодочка с парусом! И Быка, выходя в город, именно её и показал вахтёрше. И сказал, что сейчас уплывёт в этой лодочке, и сделал страшное лицо. Куда? Ну, конечно, к корешу Лёхе, с которым на зоне горе мыкали. А я почему-то считал, что у него здесь никого. Правильно, никого, кроме сидельца Лёхи. Так, номер Лёхин у меня в блокноте есть, но его вынули, когда по карманам шарили. Значит, надо придумать какой-нибудь повод позвонить. И он должен быть веским, очень веским! Значит, надо этих двоих, что здесь дежурят, заинтересовать. Например, скажу, что сейчас приедет знакомый предприниматель и даст вам денег за… за пятиминутный базар насчёт залога или „подписки о невыезде“. Скажу, что буду нем как рыба, и всё такое».

С этими мыслями Санька решительно подошёл к решётчатой двери и постучал костяшками пальцев по замку, но стук получился чересчур слабым, и лейтенант, голова которого виднелась за мутным, обсиженным мухами стеклом, не обратил на это никакого внимания. Тогда Санька взялся за двери обеими руками и с силой качнул их туда и обратно. На сей раз раскаты металлического гула заполнили собой весь обезьянник, и к дверям мигом прибежали сразу оба дежурных. Лица у обоих были озлоблены, а в руках нетерпеливо вибрировали резиновые дубинки.

– Ты чо, борзой, что ли? – занося дубинку для прицельного удара, угрожающе спросил сержант.

– По делу я, – резко отдёрнув с решёток пальцы и неподвижно глядя в водянистые глаза оплывшего жиром сержанта, сказал Санька. – Всё равно нам от этого никуда не уйти. Только тогда платить придётся этим пришлым из ППС, а мне так лучше, если заработаете вы.

– Чего ты хочешь? – отодвинув сержанта, выступил вперёд лейтенант, который хоть и был моложе, но зато поджарый, в хорошо пригнанном кителе.

– Мне нужно позвонить одному серьёзному мужчине, директору предприятия, который не обидит. Он приедет, мы поговорим, он вам заплатит, а потом пришлёт к вашим начальникам своего человека. Они договорятся. Я выхожу работать. О телефонном разговоре никто ничего не знает. Все остаются при своих интересах. Всё.

– Иди звони, – разрешил лейтенант, – только без фокусов.

– Иду, – отступая от решёток, сказал Санька, – только блокнот мне дайте. Я номер телефона забыл.

Сержант грязно выругался и пошёл, бренча связкой ключей, к металлическим шкафчикам с номерами. Вскоре он принёс коричневый блокнот и, на всякий случай, ручку. Саньке опять защёлкнули на запястьях наручники и повели его внутрь дежурки, где на столах стояло сразу несколько телефонов. Лейтенант показал ему на старый дисковый аппарат, сказал почти вежливо:

– Ты садись, набирай номер и договаривайся. Если что понадобится – спрашивай. Я – рядом.

«Ну вот и славненько, – подумал Санька, – этот, наверное, сразу после армии и школы милиции, полностью ссучиться ещё не успел. А сержант – уже конченый отморозок: такие только жрут и испражняются». Он быстро открыл номера на букву «Т», где последним значился телефонный номер Тарасова Алексея Тарасовича. Диск вращался неровно, выписывая, как велосипедное колесо, крутые восьмёрки. Наконец трубка ответила частыми гудками: кто-то разговаривал. Санька нажал на рычажок и, немного переждав, вновь стал накручивать диск. Соединили его лишь после пятой попытки.

– У аппарата! – явно шуткуя, ответил Лёха.

– Алексей! – стараясь держаться как можно спокойней, проговорил Санька. – Это Смыков, друг Димы Быкова. У меня мало времени, пускаться в подробные объяснения некогда. Сегодня ночью Дима из общаги исчез, и мне пришлось сообщать об этом в милицию. Прибыл наряд, обыскали нашу комнату, и вот я здесь, в приёмнике Васильостровского РОВД. За что, я не знаю. Кстати, Быка у тебя?

– Домой, на Первую линию собирается, – как-то невесело отвечал Лёха.

– Скажи, чтоб не ездил! А вот сам давай ко мне, – почти приказал Санька. – Возьми с собой денег. Если посчитаешь, что я в чём-то не прав, я тут же собираю манатки, и ты меня больше никогда не увидишь. Вы уж тут с корешем как-нибудь сами. Я на нары не подписывался!

– А в чём дело-то? – вскричал вдруг Лёха.

– Я тебе всё сказал, – с трудом сдерживая себя, прорычал Санька. – И передай своему Быке, что я ему, блин, фиксы его золотые повышибаю!

В трубке что-то щёлкнуло, потом зашелестело. Санька понял, что Лёха зажал рукой микрофон и, видимо, что-то спрашивает у Быки. Потом вновь послышалась приглушённая музыка, и Лёха сообщил, что выезжает. Санька аккуратно положил трубку и протянул конфискованный блокнот лейтенанту. Но тот, отрицательно мотнув головой, сообщил, что блокнот Санька может оставить при себе. Опасности он, дескать, не представляет. Положив кожаную книжицу во внутренний карман ветровки, Санька неторопливо зашагал к решётчатым дверям обезьянника. Теперь предстояло ждать, продумывая каждое слово предстоящей беседы, чтобы, с одной стороны, не упустить чего-нибудь, а с другой – не выболтать лишнего, тем самым подставив Быку или себя самого. От чересчур монотонных раздумий Санька даже задремал, а потому Лёхино появление возле решётки стало для него полной неожиданностью. Щёлкнул замок, загремели двери, и на Саньку вновь надели наручники. Лёха посмотрел на лейтенанта с укоризной.

– Таков порядок! – виновато пожав плечами, оправдался тот. И они присели за одиноко стоящий возле стены столик, на котором лежала стопка засаленных брошюр «Закон и порядок». Подошедший было лейтенант разрешающе махнул рукой:

– Ладно, говорите, о чём надо. Даю вам пятнадцать минут. Буду в дежурке. Всё, время пошло.

– Давай подробнее! – попросил Лёха. И Санька рассказал всё по порядку, не забыв и о подброшенной маковой соломке.

– Её не подбросили! – отвечал, нахмурившись, Лёха. – Он её с похмелья заваривает. А на фиг ты их в комнату пустил?

– Растерялся, наверное, – неопределённо пожал плечами Санька. – Мне вдруг показалось, что Быку убили и это следственная группа пожаловала. А когда сообразил, было уж поздно. А что же он, щучий нос, не позвонил от тебя?

– Да он совсем чумной приехал, – стал оправдываться теперь уже Лёха. – Глаза какие-то…

– Страшные? – с пониманием спросил Санька.

– Страшнее не бывает! – утвердительно кивнул Лёха. – И всё про зону, всё про зону, как будто мы и не откинулись вовсе! Я даже испугался, что он, что я… короче, крыша поехала. То ли у него, то ли у меня. Ну, я его коньяком добил, и в койку. Вот он и не позвонил, дрых до одиннадцати. А потом, когда рассказал, было уж поздно. Я Галине Ивановне на Васильевский позвонил, а она как заверещит, что типа… тебя в тюрягу увезли, что подозревают в убийстве. Ну, я стал размышлять – как быть, чтоб не обделаться. Мало ли за что тебя повязали! Ладно, давай по делу! Тебе что-нибудь предъявили конкретное?

– Да ничего мне не предъявили. Сунули пачку в дыхло и сказали, что я Быкин подельник и что нас тут целая банда с периферии орудует. Кинули сюда, а сами свалили…

– Давай, значит, так, – что-то наконец решив, проговорил Лёха. – Эти с ППС скоро должны быть здесь. Как только они появятся, мне этот лейтенант сразу даст знать, и я со своим юристом лечу сюда. Как говорится, вы – мои сотрудники, и я за вас в ответе.

– А вдруг он не позвонит? – усомнился Санька. – Забоится или схитрит, как все менты.

– Позвонит! – уверенно сказал Лёха. – Он правильный мент.

– Ты ему уже заплатил, что ли? – искренне удивился Санька.

– А то! – утвердительно кивнул Лёха. – Не заплати я, разве бы он повёл себя так? Я с ним по-хорошему – ну, и он со мной так же. Классическое советское уравнение с двумя известными! Короче, мы приезжаем и берём этого пепеэсника в разработку. Чую, что все эти обыски и задержания в общаге… да ещё при свидетелях – чистой воды ментовский беспредел. Видно, собрались тебя на бабки колоть. Я тебе в карман диктофон положу. Ты вот эту клавишу надавишь и провоцируй его: пусть он про деньги конкретно скажет! Потом я у тебя его заберу, а потом прокручу ему эту запись, после чего можешь считать себя на свободе. Извини уж, это самый эффективный приём! Иначе проторчишь тут несколько суток, пока то да сё…

В это время раздался оклик лейтенанта:

– Всё, парни, завершайте! А то не ровён час начальство нанесёт!

Санька успел лишь напомнить Лёхе на дорогу, что Быку могут закрыть из-за соломки, после чего его проворно спровадили в обезьянник, где по-прежнему ждал своего хеппи-энда гей-бедолага.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда прибыл наряд ППС, Санька сделал страдальческое лицо. Заметив это тренированным взглядом, Спицын развязно скомандовал фланирующему вокруг него сержанту:

– Этого гея длинного оформляй – и в шею, а наркомана – ко мне! «Наркоман – это, стало быть, я! – заключил Санька. – Быстро они тут расследования проводят. Прямо поток!»

На сей раз наручников на Саньке застёгивать не стали: видимо, капитан проводил такие, так сказать, досудебные разговоры на равных, авансируя доверием. Это позволило Саньке без проблем нажать на пусковую клавишу диктофона.

– Ну, как сиделось у нас на Васильевском? – миролюбиво спросил он Саньку.

– Как везде, – отвечал Санька устало. – Только я сколько ни думал, так и не понял – за что?

– За что? – обещающе рассмеялся капитан. – А это я тебе сейчас нарисую. Хочешь? Для тебя и твоего подельника, который вовремя срыл, а тебя, стало быть, подставил. Есть в нашем УК очень хар-р-рошая статья, согласно которой, учитывая нынешнюю наркообстановку в Питере, вы отправитесь в Кресты лет этак на пять! Вы говорите, что приехали сюда работать, а сами привезли сырьё для изготовления героина или сбыта. Это уж как вам больше нравится. Поэтому ты сейчас сдаёшь мне своего подельника, и мы потом договариваемся о том, что я смогу для тебя сделать. Потому что, как понимаешь, и у тебя вполне может оказаться какая-нибудь бяка типа гашиша или той же соломки. Я бы даже сказал, что мы её уже нашли, но пока придерживаем до поры из человеколюбия. Ты ведь не сидел ещё?

– Не сидел, – машинально отвечал Санька.

– Вот и я говорю, – подхватывая Санькину интонацию, заключил Спицын. – Зачем нам отправлять тебя на нары, если ты вполне можешь здесь прижиться, неплохо заработать, найти какую-нибудь местную вдовушку, жениться и стать, так сказать, законопослушным жителем самого красивого города страны. Но, видишь ли, друг мой, наша жизнь устроена таким образом, что за всё хорошее в ней приходится платить. Хочешь – верь, хочешь – нет, но и мне, капитану милиции, приходилось и, заметь, ещё иногда приходится платить.

– Я вас понял, капитан! – подчёркнуто деловым тоном сказал Санька.

– Товарищ капитан, – вкрадчиво поправил собеседника Спицын. – Пока «товарищ», а дальше всё зависит от тебя.

– Я разбогатеть ещё не успел, но уверен, что за меня скажет своё веское слово директор товарной станции, мой хороший друг и работодатель. Назовите разумную сумму, он заплатит.

– Вот и лады, – легко и, как показалось Саньке, вполне привычно согласился капитан. И в это время дверь в обезьянник распахнулась и на пороге показались двое: Лёха и с ним некий молодой респектабельный господин в длинном чёрном плаще и с характерным кожаным дипломатом. Лёха резко притормозил в вестибюле, а его напарник подошёл прямо к капитану. В это время произошёл обмен кивками: Санька согласно кивнул Лёхе, а тот, в свою очередь, – мужчине в чёрном плаще, который тут же обратился к Спицыну в весьма располагающей для дельного разговора манере:

– Товарищ капитан, я адвокат вот этого молодого гражданина, который сидит напротив вас. И у меня есть что вам сказать. Давайте мы, в наших общих интересах, пока отправим его вон за тот журнальный столик, где он немного пообщается со своим работодателем.

Капитан, ни слова не говоря, отправил Саньку к столику, за которым тот незаметно передал диктофон его владельцу. Лёха вновь кивнул преднамеренно расположившемуся к нему лицом адвокату. Разговор у того с капитаном вышел каким-то чересчур коротким, и уже через пару минут Лёха понёс диктофон в дежурку. Ещё несколько минут Санька видел только неподвижные фигуры собеседников и слышал такую тишину, что даже диктофонная болтовня долетала до него обрывками. Потом Лёха встал, подошёл к Саньке и вывел его вон из отдела. Точнее, из обезьянника, который имел своё полуподвальное помещение с отдельным входом с улицы.

– А адвокат? – растерянно спросил Санька.

– У него – своя машина и ещё дела на Васильевском. С ним увидишься позже, за бутылочкой армянского, – виновато улыбнулся Лёха. – Ну, что? Первый блин, как это часто бывает, вышел комом. Но главное, что он уже «вышел», а кроме того, есть и другая хорошая поговорка: за одного битого двух небитых дают. Впрочем, если с тобой всё более-менее без последствий, то с Быкой могут быть проблемы. Менты уже успели запротоколировать изъятие маковой соломки, и этот факт попал в городскую сводку. У них, видишь ли, какая-то показательная операция по наркоте. Вот и отчитываются… Короче, придётся Быке возвращаться в Город, хотя бы на время, а то… он ведь только отсидел, а тут опять вляпался с этими маками!

– Видишь ли, Алексей, когда он садился, – стал Санька защищать товарища, – с маками никакого напряга не было. Помню, я для него у своей тёщи на даче целый мешок сухих головок со стеблями набрал. И ничего особенного! И на балконе у него всегда маки росли. Ведь садовые же, не опийные! Вечно у нас так: то никому ты на хрен не нужен, то шаг влево, шаг вправо – побег!

– Садись вон в «Волгу» спереди, справа, – указал на синюю машину Лёха, – а я пойду пива тебе куплю.

Санька блаженно откинулся на широкое сиденье и включил местные новости. В самом их конце какой-то милицейский солдафон сообщил, что в Ленинграде блестяще завершена акция органов правопорядка по борьбе с распространением наркотических средств «Чистый город».

– Да уж, работают местные мусора, в натуре, с блеском! – кивнув вернувшемуся Лёхе на приёмник, зло сообщил Санька. – Сколько левой капусты нагребли за эти дни! Одно слово – «Чистый город»!

Потом Санька молча глотал пиво, а Лёха рассказывал ему горькую историю о том, как он пытался защитить свой бизнес, за что и попал сперва «на бабки», а потом и за «колючку». Ему больно всё это было вспоминать даже сейчас, когда вроде бы всё встаёт на свои места и в семье, и в бизнесе, и даже появились мысли баллотироваться в Городской Совет…

– А тюрьма? – с некоторым недопониманием спросил Санька.

– О, тюрьма-тюрьма! – со странным воодушевлением воскликнул Лёха. – Пришли, Саня, такие времена, когда тюрьма может сыграть в политической судьбе и положительную роль. Тем более, учитывая, что я не за кражу или разврат малолетних отбывал, а фактически за противодействие чиновникам, которые хотели разорить моё предприятие, мою семью. Я обязательно подам на реабилитацию и компенсацию морального вреда. Юрист, которого ты видел только что, уже готовит документы. Я и вас-то позвал, честно говоря, втёмную. Хотел, чтобы вы помогли мне на выборах и, конечно, заработали на них. Но теперь, Сань, Быкино присутствие в моей команде неуместно. Конкуренты обязательно до всего докопаются, и тогда на меня запросто повесят и наркотрафик, и ещё чёрт знает что. Придётся оправдываться, а оправдание – это конец для любого начинающего политика!