Сердце из льда и крови

«Беги!» – проревела центральная голова Горыныча, не выпуская из пасти руку Стража. – «Через мост, женщина! Беги, пока он отвлёкся!»

Голос дракона был подобен обвалу гранитных глыб. Люба, всё ещё сидя на земле, не могла пошевелиться, заворожённая разверзшимся перед ней адом.

«Да беги же!» – взвизгнула правая голова. – «Мы его ненадолго!»

Это встряхнуло её. Люба вскочила на ноги. Шишок, прижавшийся к дереву, отчаянно махал ей руками, указывая на мост.

– Беги, Любка! Беги! Это твой шанс!

Люба бросилась вперёд. Она проскочила так близко от сцепившихся титанов, что чувствовала жар драконьего пламени и леденящий холод, исходящий от Стража. Её босые ноги ступили на чёрные, испещрённые рунами доски Калинова моста. Дерево было ледяным, будто вырезанным из вечной мерзлоты.

Она бежала, не оглядываясь, чувствуя, как мост раскачивается под её ногами. Сзади гремели удары, рев и скрежет. Она добежала до середины, и тут мост дёрнулся так сильно, что она чуть не упала, успев ухватиться за низкое перило. Руны под её пальцами вспыхнули ярче, и в ушах зазвенел пронзительный, нечеловеческий визг.

Она обернулась. Безликий Страж, отбросив на мгновение Горыныча, метнул своё копьё. Оно просвистело в воздухе и вонзилось в мост как раз в том месте, где она стояла секунду назад. Чёрное дерево треснуло, и из трещины брызнула липкая, чёрная смола.

– Не оглядывайся! – прогремел Горыныч, снова вцепляясь в противника. – Беги!

Люба сорвалась с места и побежала дальше. Туман с того берега уже обволакивал её, холодный и влажный. Ещё несколько отчаянных прыжков – и её ноги ступили на мягкую, болотистую почву другого берега.

Она остановилась, переводя дух, и обернулась в последний раз.

Схватка была в самом разгаре. Горыныч, казалось, не пытался убить Стража – это было невозможно. Он лишь сковывал его, отвлекал, используя свою трёхголовую природу, чтобы парировать атаки. Безликий был могуч, но неповоротлив, а ярость дракона делала его непредсказуемым.

– Старая костяная нога опять свою волю творит! – проворчала центральная голова Горыныча, отшвыривая Страж на несколько шагов. – Живых к себе манит, а потом удивляется, что охрану прорывают!

Люба стояла, дрожа от пережитого ужаса и невероятного усилия. Она была на другом берегу. Она была спасена. На мгновение её взгляд встретился с шестью горящими глазами Змея. В них не было ни злобы, ни доброты. Было лишь усталое понимание и капля любопытства.

– Ступай по тропе, – сказала центральная голова, более спокойно. – В глубь леса. Прямо. Не сворачивай, пока не увидишь избушку на курьих ножках. Скажешь Яге, что Горыныч тебя прислал. Поняла?

Люба смогла лишь кивнуть, всё ещё не в силах вымолвить ни слова.

– И скажи ей… что долг выплачен! – добавила правая голова с хитрой усмешкой в голосе.

Горыныч снова взмыл в воздух, отвлекая на себя взбешённого Стража, который уже поднял своё копьё. Люба не стала больше ждать. Она развернулась и бросилась бежать по узкой, едва заметной тропе, что вела вглубь тёмного, незнакомого леса.

Сердце её колотилось, приливая к щекам жаром, контрастирующим с ледяным холодом, всё ещё цеплявшимся за её кожу от близости Смородины. Она была одна. Шишок остался на том берегу. Но теперь у неё была цель. Избушка на курьих ножках. Баба-Яга.

И пока она бежала, в её ушах всё ещё стоял тройной рёв Змея Горыныча – не просто чудовища, но и спасителя, чьи мотивы были для неё полной загадкой.

Глава 3: Избушка на Курьих Ножках и Вещий Сон

Лес по ту сторону Смородины был иным. Воздух здесь был гуще, насыщен ароматами хвои, влажной земли и чего-то ещё – древнего, могущественного, что щекотало ноздри, как перец. Деревья стояли теснее, их ветви сплетались в плотный полог, почти не пропускавший тусклый свет. Тропа, на которую указал Горыныч, была едва заметной змеящейся лентой среди бурелома и гигантских папоротников.

Люба шла, прислушиваясь к каждому шороху. Адреналин постепенно отступал, сменяясь леденящей усталостью. Босые ноги ныли от сотен мелких царапин, порванная блузка не спасала от пронизывающей сырости. Она чувствовала себя абсолютно одинокой и беззащитной в этом первобытном мире. Мысли путались: страх перед неизвестностью, тоска по дому, который теперь казался не скучной клеткой, а утраченным раем, и жгучее любопытство ко всему, что происходило вокруг.

«Долг выплачен», – прошептала она про себя слова Горыныча. Что он имел в виду? Какой долг мог быть у страшного трёхглавого змея перед Бабой-Ягой? И почему он, слуга Кощея, как она предположила, помог ей, чужеродной душе из Яви?

Вопросы оставались без ответа. Тропа вела её всё дальше вглубь чащи. Иногда ей чудились шаги позади, но, оборачиваясь, она не видела ничего, кроме колышущихся папоротников. Ветви деревьев скрипели, словно переговариваясь между собой на непонятном языке. Однажды она заметила в ветвях сидящего филина. Неподвижный, с круглыми жёлтыми глазами, он наблюдал за ней с невозмутимым спокойствием, и Любе показалось, что в этом взгляде есть знание.

Шла она, казалось, целую вечность. Силы были на исходе, когда сквозь деревья она увидела поляну. И на той поляне – то, что она искала.

Избушка.

Она была именно такой, как в сказках: кривая, покосившаяся, срубленная из тёмных, почерневших от времени брёвен. Окна были крошечными, словно бойницы, а ставни на них висели криво. Но самое поразительное – она стояла не на фундаменте, а на двух огромных, покрытых чешуйчатой кожей куриных ногах. Они были поджаты, и избушка казалась присевшей на корточки гигантской птицей, погружённой в сон.

Сердце Любы заколотилось. Вот он, момент истины. Вспомнив старые сказки, она сделала шаг вперёд, вышла на край поляны и, стараясь, чтобы голос не дрожал, произнесла:

– Избушка, избушка, встань ко мне передом, к лесу задом!

Раздался оглушительный, сухой скрип, словно скрипели кости великана. Избушка содрогнулась. Огромные куриные ноги медленно, с трудом выпрямились, приподняв сруб над землёй. Затем они развернулись, поворачивая всю избушку. Скрип стоял такой, что, казалось, вот-вот рассыпятся старые брёвна. Наконец, движение прекратилось. Теперь дверь, низкая и покоробленная, с железной скобой вместо ручки, была обращена к Любе.

Она подошла ближе. Никаких признаков жизни. Только тихий, едва уловимый шелест, доносящийся изнутри, и странный запах – смесь сушёных трав, грибов, старого дерева и чего-то горького, вроде полыни.

Собрав всю свою храбрость, Люба постучала костяшками пальцев в грубую древесину.

– Войди, гостья, – раздался из-за двери хриплый, но совершенно спокойный женский голос. – Не заставляй старуху ждать.

Люба нажала на скобу. Дверь с тихим вздохом отворилась внутрь.

Первое, что ударило в нос, – это запах. Тот самый, но теперь в разы сильнее. Воздух был густым, почти осязаемым коктейлем из ароматов: сладковатый дым, горькие коренья, сладкие ягоды, пыль и старая магия. Внутри царил хаос, но хаос упорядоченный, знакомый лишь своей хозяйке. Всё пространство было заставлено полками, столами, сундуками. На полках в беспорядке стояли склянки с мутными жидкостями, пучки сушёных трав, связки корешков, засушенные лапы и крылья неведомых существ. На столе лежали ступы разных размеров, свитки пожелтевшей кожи, разложенные камни с нанесёнными рунами. С потолка свисали гирлянды лука, чеснока и каких-то странных, светящихся в темноте грибов. В углу тлели угли в небольшой печи-каменке, и над ними на цепи висел чёрный, закопчённый котёл.

И в центре этого магического беспорядка, в грубом деревянном кресле, сидела она. Баба-Яга.

Это была не уродливая старуха с костяной ногой. Перед Любой была высокая, худая женщина неопределённого возраста. Её лицо было испещрено морщинами, но не дряблыми, а резкими, словно высеченными ветром и временем. Длинные, седые волосы, заплетённые в простую косу, лежали на её плече. Но больше всего Любу поразили её глаза. Они были цвета старого мёда, пронзительные, острые, всевидящие. В них светился ум, усталость от бесконечных лет и бездна власти. Она была одета в простую тёмную рубаху и понёву, а на ногах – лыковые лапти.

– Ну, подходи ближе, дитятко, – сказала Яга, жестом приглашая её. – Давно я живых из Яви не видела. Особенно таких… настойчивых.

Люба несмело сделала несколько шагов вглубь избушки. Дверь сама тихо закрылась за её спиной.

– Меня… меня Горыныч прислал, – прошептала она. – Он сказал, что долг выплачен.

На лице Яги на мгновение мелькнула тень улыбки.

– Выплачен, говоришь? Ну что ж, спасибо ему. Хотя мог бы и поизящнее это сделать, а не поднимать такой шум на границе. Кощей теперь точно узнает. – Она внимательно, с ног до головы, оглядела Любу. – Садись. Ты едва на ногах стоишь.

Люба опустилась на табурет у стола, с благодарностью чувствуя опору под собой.

– Как тебя звать, дитятко?

– Люба.

– Любовь… – Яга протянула слово, словно пробуя его на вкус. – Сильное имя. Опасное. Оно сюда и привело. Голодная душа, ищущая настоящего дела, а не той пародии на жизнь, что у вас в Яви творится.

Она встала, её движения были плавными и полными скрытой силы. Она подошла к одной из полок, взяла пучок сухой, серебристой травы и вернулась к очагу. Подозвав Любу жестом, она поднесла тлеющую ветку к траве. Та вспыхнула ярким, почти белым пламенем, испуская густой, горький дым.

– Это обряд Узнавания, дитятко, – сказала Яга, и её голос приобрёл ритмичные, заклинательные интонации. – Не бойся. Дыши. Покажи мне, кто ты и зачем пришла.

Люба, заворожённая её взглядом, сделала глубокий вдох. Дым полыни ударил в лёгкие – горький, обжигающий. Он кружил голову, выжигал изнутри всё наносное, все страхи и сомнения. Перед её глазами поплыли круги, а голос Яги звучал где-то очень далеко.

– Кто ты, пришедшая из мира живых в мир мёртвых? Что ищешь? Бегство или призвание? Случайность или зов?

Люба чувствовала, как её сознание уходит, а на поверхность всплывает что-то глубоко спрятанное. Она видела себя в офисе – серую, несчастную. Она чувствовала ту пустоту, тоску, безысходность. И затем – тот миг у порога квартиры, когда отчаяние достигло пика, и она мысленно кричала, молила о чём-то, о чуде, о переменах, о настоящей жизни, даже если это будет больно и страшно.

Яга вдруг отшатнулась, словно её ударило током. Её глаза расширились от изумления. Она отбросила тлеющую полынь в огонь и резко махнула рукой, разгоняя дым.

– Так-то, – прошептала она, глядя на Любу с новым, смешанным интересом и тревогой. – Так вот оно что. Не Навь тебя поглотила, дитятко. Это ты сама Навь призвала.

Люба, откашлявшись, смотрела на неё в полном непонимании.

– Я? Но… как?

– Как? – Яга усмехнулась, но беззлобно. – Сила воли. Сила души. Ты так изголодалась по чему-то настоящему, по риску, по магии, по самой сути бытия, что твой зов пробил пелену между мирами. Ты не жертва, Люба. Ты… доброволец. Твоя душа сама бросила вызов скучной предопределённости. Редкий дар. И редкая опасность. Ибо тот, кто может призвать Навь, становится для неё желанной добычей. Или… большой силой.

От этого открытия у Любы перехватило дыхание. Всё это время она думала, что стала жертвой несчастного случая. Оказалось, она сама, того не ведая, сделала этот выбор. Это было и ужасно, и… освобождающе.

Яга дала ей поесть – какую-то густую похлёбку с незнакомыми, но сытными кореньями, и напоила травяным чаем с мёдом. После еды невыносимая усталость снова накрыла её с головой. Старуха указала ей на широкую лавку в углу, застеленную овчинными тулупами.

– Спи, – сказала она просто. – Тебе нужны силы. А ночь в Нави… она многое может показать.

Люба не стала спорить. Она скинула остатки своей городской одежды и укуталась в грубый, но тёплый и пахнущий дымом тулуп. Сознание начало уплывать почти мгновенно, под убаюкивающий треск поленьев в печи и тихое бормотание Яги, что-то перебирающей на своём столе.

И тогда ей приснился сон.

Она стояла в огромном зале. Стены, пол, колонны – всё было сделано из отполированных до зеркального блеска костей. Гигантских, нечеловеческих. Черепа с рогами, позвонки размером с бочку, лопатки, похожие на крылья. В зале царил мёртвый, леденящий холод, и тишина была настолько абсолютной, что звенела в ушах.

На другом конце зала, на троне, вырезанном из целой лопаточной кости какого-то исполинского существа, сидел он.

Кощей Бессмертный.

Он был молодым. Не просто молодым – прекрасным. Его лицо с высокими скулами и прямым носом было бледным, как мрамор, и таким же безжизненным. Длинные волосы цвета воронова крыла ниспадали на его плечи. На голове – корона, сплетённая из тонких, изящных косточек, похожих на птичьи. Он был одет в одежды чёрного шёлка, и его длинные, бледные пальцы с острыми ногтями лениво барабанили по подлокотнику трона.

Его лицо было искажено одной-единственной эмоцией – скукой. Бесконечной, всепоглощающей, простиравшейся на тысячелетия. Он смотрел в пустоту золотыми глазами – глазами хищной птицы, холодными и ничего не выражающими.

И вдруг его взгляд, скользя по залу, упал на неё.

Люба поняла, что он её видит. Видит её сон, её душу, вторгшуюся в его чертоги.

И в этих золотых, мёртвых глазах что-то изменилось. Скука отступила, сменившись сначала лёгким удивлением, а затем… интересом. Не человеческим интересом, а интересом хищника, учуявшего незнакомый, интригующий запах. Его пальцы перестали барабанить. Он медленно, почти неуловимо, наклонил голову, изучая её.

Его губы тронула тень улыбки. Беззвучной, холодной, но полной обещания чего-то. Охоты.

Люба проснулась с криком, зажатым в горле. Она сидела на лавке, вся в холодном поту, и судорожно дышала. В избушке было темно, лишь слабый отсвет тлеющих углей освещал очертания ступы и полок. Но образ из сна – бледное, прекрасное лицо и горящие золотые глаза – стоял перед ней, как живой.

Она поняла, что это был не просто сон. Это было предупреждение. Или приглашение.

Охота началась.

Глава 4: Совет у Котла.

Люба так и не смогла заснуть после того сна. Она сидела, закутавшись в тулуп, и смотрела на тлеющие угли, пытаясь прогнать из памяти образ холодных золотых глаз. Первые лучи утреннего света, бледные и жидкие, пробивались сквозь закопчённое окошко, когда Баба-Яга поднялась со своего ложа.

– Вижу, ночь тебе покоя не принесла, – констатировала старуха, без лишних расспросов. Её пронзительный взгляд скользнул по лицу Любы, и та поняла, что скрывать бесполезно – Яга и так всё знает. – Царь тобой заинтересовался. Дело плохо. Или хорошо. Смотря с какой стороны посмотреть.

Она принялась хлопотать у печи, раздувая огонь и подвешивая над ним новый котелок с водой.

– Сегодня соберётся совет, – продолжила она, бросая в воду горсть сушёных ягод. – Решать твою судьбу будем. Одна я такой груз не понесу. Да и не должна.

Люба молча кивнула. Она чувствовала себя щепкой, которую несёт течением, и была готова на любую волю совета – лишь бы это дало ей шанс понять, что происходит, и выжить.

Вскоре в избушке запахло крепким травяным чаем и тёплым хлебом. Яга накормила Любу, и та с удивлением обнаружила, что простая пища в этом мире кажется невероятно сытной и вкусной. Силы понемногу возвращались к ней, а вместе с ними – способность мыслить.

– Кто придёт на совет? – осмелилась она спросить.

– Те, кому есть дело до баланса миров, – ответила Яга, расставляя по столу деревянные кружки. – Шишок твой, конечно, явится. Ещё двое из его братии – Пыхтелко да Ворчуня. Горыныч… посмотрим, соизволит ли снизойти после вчерашних подвигов. И Серый должен подойти.

– Серой?

– Перевёртыш. Волк. Один из последних, кто ещё помнит старые договоры и не продался Кощею за обещание власти или покоя.

Люба представила себе огромного волка, и по её спине пробежали мурашки.

Первым, как и предсказывала Яга, появился Шишок. Он влез в избушку через щель под дверью, отряхнулся и сразу укоризненно посмотрел на Любу.

– Жива, значит, дитятко? А я уж думал, Ягишна тебя на завтрак пустила. – Но в его ворчании слышалась неподдельная радость.

Вслед за ним, буквально вынырнув из тени под полкой, возникли ещё два домовых. Один – круглый и пузатый, с вечно надутыми щеками и бурчащий что-то под нос – Пыхтелко. Другой – тощий, с длинным носом и недовольным выражением лица – Ворчуня.

– И ради этой явной душечки нас от дел хозяйственных отрывать? – сразу начал Ворчуня, усаживаясь на порог и скрестив костлявые руки. – У меня на запечном месте мыши норы роют, а я тут советы разводить буду!

– Заткнись, старый ворчун, – отмахнулся Пыхтелко, с любопытством разглядывая Любу. – Интересно же. Живая. Тёплая. Давно таких не было.

Избушка вдруг содрогнулась, и снаружи донёсся глухой удар, будто на крышу упало бревно. Послышалось недовольное шипение и скрежет чешуи о древесину.

– Ну вот и гордый пожаловал, – фыркнула Яга и распахнула дверь.

В проёме показалась одна из голов Змея Горыныча – та самая, правая, хитрая и с шипами на горле. Она с трудом втиснулась в избушку, озирая собравшихся презрительным взглядом.

– Место тут у вас, прямо скажу, тесновато, – просипела она. – Центральная просила передать, что он не какая-нибудь дворняжка, чтобы по избушкам шастать. Жарко ему. А левая вообще обиделась, что её вчера пламенем чуть не попортили. Так что я за всех. Долг, говоришь, выплачен? Выплачен. И что теперь?

– Садись, голова, да не задыми, – строго сказала Яга. – Ждём Серого.

Прошло ещё с полчаса, в течение которых Ворчуня ворчал, Пыхтелко что-то жевал из своего запаса, а голова Горыныча с любопытством следила за Любой, словно рассматривая диковинную бабочку. Наконец, дверь скрипнула без всякого стука, и в избушку вошёл человек.

Это был высокий, широкоплечий мужчина лет сорока. Его лицо было обветрено и покрыто сетью мелких шрамов, а в глазах стояла такая глубокая, звериная усталость, что Любе стало не по себе. Он был одет в поношенную кожаную куртку поверх простой рубахи, а в его позе чувствовалась скрытая, пружинистая сила. От него пахло дымом, хвоей и диким полем. Это был Серый.

Он молча кивком поздоровался с Ягой, скользнул оценивающим взглядом по домовым, на секунду дольше задержал взгляд на голове Горыныча и, наконец, уставился на Любу. Его взгляд был тяжёлым, словно физическим грузом.

– Вот и все, —обвела взглядом Яга, когда Серый прислонился к косяку двери, заняв позицию так, чтобы видеть всех и выход. – Теперь о деле. – Она указала на Любу. – Сия девица, Люба, из Яви. Не случайно сюда попала. Её душа сама призвала Навь.

В избушке воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей. Даже Ворчуня на время заткнулся.

– Самопризванная? – первым нарушил молчание Серый. Его голос был низким и хриплым. – Последний такой был триста лет назад. Кончил плохо.

– Это ещё не всё, – продолжила Яга. – Этой ночью она видела сон. Или не сон. Кощей её видел. И проявил интерес.

Шишок испуганно ахнул. Пыхтелко перестал жевать. Голова Горыныча издала протяжный шипящий звук.

– Я так и знал! – взвыл Ворчуня. – Напрягайся, рискуй, а потом из-за какой-то девки гнев Царя на себя навлекай! Сейчас он сюда свою стражу чёрную пошлёт, и конец нам всем!

– Молчи! – рявкнула Яга, и её голос прозвучал с такой силой, что стены избушки задрожали. – Он и так знает. Горыныч позаботился, чтобы знал. Вопрос – что делать дальше.

– Отправить обратно! – тут же предложил Ворчуня. – Выбросить за Смородину, пусть Безликий с ней разбирается!

– Не выйдет, – покачал головой Шишок. – Дверь захлопнулась. Да и… – он украдкой взглянул на Любу, – жалко дитятко. Живая ведь.

– Жалко? ЖАЛКО? – затрясся от ярости Ворчуня. – Да мы все из-за этой «жалко» в прах превратимся!

– А может, и нет, – вступила голова Горыныча. – Если Царь ею заинтересовался, значит, в ней что-то есть. Что-то, чего нет у нас. Она самопризванная. Её воля открыла двери. Это сила. Может, она и нам пригодится.

Все взгляды снова устремились на Любу, которая поёжилась.

– Пригодится? – с горькой усмешкой произнёс Серый. – Она и ходить-то по этому лесу не умеет. Запах на вёрсты вокруг разит живым, горячим мясом. Каждая тварь голодная на неё позарится. Она – слабое звено. Мишень.

– Именно поэтому её нужно учить, – твёрдо заявила Яга. – Она уже проявила волю. Прошла через Смородину. Выжила после встречи со Стражем. И… она видела его. И он её. Связь установлена. Если мы её бросим, Кощей получит её без всякого сопротивления. А что он сможет сделать с душой, добровольно призвавшей Навь? Я даже представить боюсь.

– Учить? – переспросил Серый, скрестив руки на груди. – Ты предлагаешь нам готовить её? На войну? Смотри, кого в ученицы выбрала – секретаря из мира Яви. Что она умеет? Бумажки сортировать? Кофе начальнику носить?

Его слова, хоть и были произнесены без злобы, а как констатация факта, больно ранили Любу. В них была горькая правда. Она была никем. Ничего не знала и не умела.

– А что ты предлагаешь, волк? – тихо спросила Яга. – Прикончить её здесь и сейчас, чтобы не мучилась? Или отдать Кощею в обмен на обещание оставить наши земли в покое? Мы все знаем, сколько стоят его обещания.

Серый мрачно взглянул на Любу, потом на Ягу.

– Я предлагаю трезво смотреть на вещи. Обучение займёт годы. А у нас, похоже, нет и недели.

– У неё есть дар, – не сдавалась Яга. – Я проводила обряд Узнавания. Сила воли у неё… нездешняя. Она голодна. Голодна до знаний, до силы, до жизни. Такие учатся быстро. Или умирают. Но умирают, сражаясь.

Люба слушала этот спор о своей судьбе, и внутри у неё всё сжималось. Она была вещью, предметом обсуждения. И в этот момент её собственная, тихая и загнанная глубоко внутрь воля, та самая, что привела её сюда, наконец, подняла голову.

– Я хочу учиться, – тихо, но чётко сказала она.

Все разговоры немедленно прекратились. Все смотрели на неё.

– Что? – переспросил Серый, прищурившись.

– Я сказала, что хочу учиться, – повторила Люба, и голос её окреп. Она поднялась с табурета, чувствуя, как дрожат колени, но не садясь обратно. – Я не хочу быть обузой. И я не хочу, чтобы меня… чтобы мной кто-то завладел. Ни вы, ни он. Я сама пришла сюда. Значит, так было нужно. Научите меня. Научите выживать. Научите бороться.

Она посмотрела прямо на Серого, встречая его усталый взгляд.

В избушке снова воцарилась тишина. Даже Ворчуня не нашёлся, что сказать.

Первым заговорил Горыныч.

– Ну что ж… – прошипела его голова. – Похоже, у дитятки не только воля есть, но и яйца. Ценное качество. Я поддерживаю старуху. Будем учить.

– И я за! – тут же пискнул Шишок.

– Ну, раз уж так… и я не против, – пробурчал Пыхтелко, доставая из закромов ещё что-то съестное.

Все взгляды устремились на Ворчуню и Серого. Ворчуня, поёрзав, махнул рукой.

– Ладно! Делайте что хотите! Только чтоб я её больше не видел и не слышал! – И с этими словами он растворился в тени, как будто его и не было.

Остался Серый. Он долго смотрел на Любу, и постепенно жёсткость в его глазах сменилась на оттенок любопытства, смешанного с сомнением.

– Ты понимаешь, на что подписываешься? – спросил он наконец. – Это не курсы повышения квалификации. Это будет больно. Унизительно. И каждый день ты будешь на волосок от смерти. Я не буду тебя жалеть.

– Я и не прошу, – ответила Люба, чувствуя, как в груди загорается странный, новый для неё огонёк – огонёк решимости.

Серый медленно кивнул.

– Хорошо. – Он перевёл взгляд на Ягу. – Учим. Но по-моему. И если через неделю она не сможет хотя бы правильно держать нож и не пахнуть как перепуганный заяц – всё. Я сам с ней разберусь.

Яга удовлетворённо кивнула.

– Решено. Шишок, Пыхтелко – разузнайте, что творится у границ. Горыныч, обеспечь нам прикрытие с воздуха, если что. Серый… готовь свою программу. А я займусь самым главным – научу её чувствовать этот мир. И прятать свой дух.

Совет был окончен. Союзники стали расходиться. Голова Горыныча с шипением скрылась за дверью. Серый, бросив на Любу последний оценивающий взгляд, молча вышел, растворившись в утреннем тумане.

Люба осталась стоять посреди избушки, чувствуя, как подкашиваются ноги. Её судьба была решена. Впереди её ждала боль, страх и унижения. Но впервые за долгие годы она чувствовала, что её жизнь принадлежит ей. И она была готова за неё бороться.

Глава 5: Уроки Тьмы

Решение совета повисло в воздухе избушки не просто словами, а немедленным и суровым действием. Едва последний из союзников скрылся из виду, Яга повернулась к Любе, и её взгляд стал подобен отточенной стали.

– Ну, дитятко, сладкие речи кончились. Начинается учёба. Серый дал тебе неделю. У меня на первые азы – три дня. – Она схватила с полки пустую холщовую сумку и сунула её Любе в руки. – Пойдём. Покажу тебе аптеку и оружейную Нави.