147

Петлявин

147

Холодная сталь трапа отдавала ледяным ознобом сквозь тонкую подошву ботинок. Семён замер на секунду, и это была не просто боязнь высоты или страх первого полёта. Это было нечто иное, тяжелое и необъяснимое, свинцовой волной накатившее изнутри. Что-то сдавило грудь, заставив сердце выбивать бешеный, неровный ритм, словно предупреждая: «Не входи. Это ловушка».

Он медленно, почти механически, протянул посадочный талон. Пальцы предательски дрожали, и он стиснул зубы, пытаясь скрыть панику, выворачивающую его наизнанку.

Стюардесса – бирюзовый жакет, идеальный макияж, шаблонная улыбка – взяла талон. Её пальцы на мгновение коснулись его кожи. Прикосновение было холодным, обезличенным.

–Ваше место 14-7. Приятного полёта.

Слова прозвучали как скрип несмазанной двери в пустоте. Ноги стали ватными, не слушались. Сделать шаг вперёд, переступить порог салона, потребовало от него усилия, сравнимого с подвигом. Воздух внутри был спёртым и пахшим озоном и чужими духами.

Он двинулся по проходу, цепляясь взглядом за цифры над креслами. Лица пассажиров были обычными: уставшие бизнесмены, девушка в наушниках, пожилая пара. Обычными, но до ужаса странными. В их глазах не было ни ожидания, ни скуки, ни беспокойства. Была лишь пустота, словно все они были восковыми фигурами, расставленными для антуража.

Вот оно, его кресло. 14-7. Семён замер. Самолёт был забит до отказа, но три места рядом с ним – 14-5, 14-6 и 14-8 – оставались кричаще пустыми. Они образовывали идеальную, зловещую рамку вокруг его кресла. Тихая, ледяная волна подозрения поднялась изнутри. Это не совпадение. Здесь что-то не так. Что-то чудовищно неправильное.

Из динамиков полился гладкий, сиропный голос командира: «Добро пожаловать на борт, рейс 147 Москва – Екатеринбург. Просим занять свои места…»

Семён щёлкнул пряжкой ремня, ощутив, как холодный нейлон впивается в живот. С оглушительным рокотом лайнер оторвался от земли. Семён украдкой наблюдал за салоном. Никто не смотрел в иллюминаторы на уходящую землю. Никто не крестился. Девушка в наушниках ритмично качала головой, глядя в пустоту.

Едва табло «Пристегните ремни» погасло, появилась та самая стюардесса с тележкой. Начиналась раздача обедов. Семён слышал, что в полёте кормят, но чтобы сразу после взлёта? Тележка с лёгким стуком катилась по проходу. Но каждый раз, приближаясь к его ряду, она чудесным образом обтекала его, будто между креслами 14-4 и 14-9 существовала невидимая стена. Её взгляд скользил по пустующим креслам 14-5, 14-6, 14-8 и устремлялся дальше. Она игнорировала его. Сознательно. Холодно.

Когда еда была роздана и в салоне запахло курицей с рисом, в Семёне закипела жгучая, детская обида. Он поднял руку, подзывая стюардессу.

– Можно вас на минутку? – его голос прозвучал хрипло.

Она подошла, её улыбка не дрогнула ни на миллиметр.

–Да, конечно.

– Простите, но кажется, вы про меня забыли, – сказал он, пытаясь вложить в слова достоинство, но слыша лишь собственную унизительную жалобу.

Улыбка на её лице стала шире, почти неестественной, растянувшейся как резиновая маска.

–Нет, не забыла. Просто вы наш юбилейный, 147-тысячный клиент. И у нас для вас особый подарок.

Расстегнув пуговицы бирюзового жакета, а затем и блузки под ним, она обнажила грудь. Кожа была идеально гладкой, почти фарфоровой.

– Вы можете любоваться этим на протяжении всего полёта, но ровно сто сорок семь секунд.

Не переставая улыбаться, она начала отсчёт, её голос был ровным, как у диктора, объявляющего погоду:

–Сто сорок семь… Сто сорок шесть… Сто сорок пять…

Семён остолбенел. Кровь ударила в голову. Он метнул взгляд по сторонам – пассажиры спокойно ели, читали, смотрели в окно. Никто не смотрел на них. Никто не улыбался, не возмущался. Полное, абсолютное безразличие. Он уже собрался с силами, чтобы вскочить и закричать, как вдруг самолёт тряхнуло, словно гигантская рука швырнула его вниз.