Последний Бог

Игорь Знаменский

Последний Бог

Если бы Лавру кто-нибудь сказал, что его погубит детская сказка, он бы расхохотался человеку в лицо. Он – доктор антропологических наук, Лавр Евгеньевич Орлов, специалист по архаическим верованиям и обрядам перехода, чьи статьи публиковались в самых рейтинговых журналах. Он, разгребавший грязь суеверий в поисках рационального зерна, крох исторической правды.

Но это была не сказка. Это была его личная мифология – навязчивая идея, выросшая из самого тёмного угла памяти.

Ему было шесть лет, когда умерла бабушка. Мать, вечная деловая пчела, занятая на ниве фармацевтического бизнеса, отослала его на лето к ней – в глухую деревню под Вологдой. Бабушка, тихая, морщинистая женщина, пахнущая хлебом и сушёным зверобоем, была его полной противоположностью. Она не включала телевизор. Она рассказывала сказки.

Не «Колобка» и не «Репку», а странные, затянутые дымкой истории о леших, водяных, домовых. И о Котах. Не о простых, а о тех, что «за тридевять земель», что сидят на столбах и сказывают сказки.

– А есть такой, внучек, Кот-Баюн, – шептала она, покачивая старенькое кресло. – Сила в нём страшная, нечистая. Голосом своим он людей усыпляет да на тот свет провожает. Но он не злой. Он… служитель. Как страж у ворот. Только ворота те – между мирами.

Лавр тогда боялся засыпать. Ему чудилось, что из-за печки доносится тихое мурлыканье. Однажды ночью он проснулся от того, что по одеялу медленно двигалась тень – длинная, извивающаяся, с огромной кошачьей головой. Он закричал. Бабушка вбежала, зажгла свет – и тень оказалась просто веткой старой яблони, качающейся за окном в лунном свете. Но чувство леденящего ужаса, абсолютного и первобытного, поселилось в нём навсегда.

Он вырос. Отучился. Стал блестящим учёным. Препарировал мифы, разбирал их на составляющие: анимизм, тотемизм, культ предков. История про Баюна стала для него любопытным реликтом – возможно, отголоском культа животных-психопомпов, проводников душ. Он даже написал об этом небольшую статью.

Но в глубине души этот миф оставался личным вызовом. Он был той самой тенью из детства, которую взрослый и умный Лавр так и не смог до конца разоблачить.

Идея родилась после разговора с коллегой-лингвистом, вернувшимся из экспедиции с Крайнего Севера. Тот, смеясь, рассказал о суевериях местных староверов, живущих в полной изоляции. Они до сих пор почитали «Лесного Зверя», «Поющего Хозяина». И в их описаниях Лавр с холодком в животе узнал своего Баюна – не сказочного, а реального, пугающего охотников.

Это был его шанс. Не просто написать статью. А докопаться. Доказать себе, шестилетнему мальчику, дрожавшему под одеялом, что тени не существует. Что Баюн – просто редкий вид дикой кошки, чьё низкочастотное мурлыканье вызывает галлюцинации. Или массовый психоз. Или что угодно – лишь бы не «нечистая сила».

Его мотивация была коктейлем из академического азарта, неутолённой детской травмы и глухой, не признаваемой даже перед собой надежды: *а что, если?..*

Он взял длительный отпуск, сославшись на полевые исследования. Скупил снаряжение, генератор, построил по спецзаказу утеплённое бунгало на краю «Баюнова Колена» – того самого леса, который староверы обходили стороной. Он был во всеоружии науки и разума.

Он был абсолютно не готов к тому, что ждало его на самом деле.

***

Лавр проснулся от скрежета за дверью. Не царапанья – именно скрежета, тихого и настойчивого, будто термиты грызут древесину. Звук вползал в уши, несмотря на двойные стены и гудящий за окном генератор.

Он лежал неподвижно, вслушиваясь в кромешную тьму. Ветер, привычный обитатель этих мест, сегодня затих, подавленный мокрым снегом, идущим третий день подряд. Тишина была настолько гнетущей, что скрип за дверью казался единственной реальной вещью в мире.

Сердце колотилось, но поверх страха холодной змейкой проползла мысль: «Наконец-то. Контакт».

Он нащупал на прикроватном столике тяжёлый фонарь. Луч света, резкий и белый, прорезал мрак, упёрся в массивную дубовую дверь. Скрежет прекратился.

Он знал, что это. Знакомый холодный комок сжался под рёбрами – страх, но не панический, а старый, притёртый, как гладкий камень в кармане. Тот самый, из детства.

Он встал, босые ноги ощутили ледяной пол, подошёл к двери и прильнул к глазку.

Снаружи, в слепящем свете прожектора, клубилась снежная крупа. И прямо на крыльце сидел он. Кот.

Огромный, размером с крупного терьера. Шерсть – цвета пепла и грозового неба, сливалась с сумерками. Но глаза… глаза были двумя жидкими лунами, светящимися изнутри ядовито-зелёным фосфоресцирующим светом. Они были не просто умными. Они были древними. И в их глубине Лавр, к своему ужасу, увидел не звериную злобу, а нечто куда страшнее – бездонное, всепонимающее равнодушие.

Кот сидел неподвижно, уставившись на дверь, словно знал, что Лавр смотрит. Его хвост, толстый и пушистый, плавно покачивался из стороны в сторону – метроном в застывшем времени.

– Убирайся, – прошептал Лавр, прижав лоб к холодному дереву. Голос сорвался на фальцет. Он был не учёным, а испуганным ребёнком. – Убирайся к чёрту.