Список подозрительных вещей

– Принести тебе еще? – спросил тот, кивая на пустую кружку Остина и явно оттягивая момент, когда придется обслуживать Гэри и его приятелей.

Остин посмотрел на часы. Его жена уже в кровати, дочь наверняка уткнулась в книгу, Джин суетится в большой комнате, которую он превратил в спальню для нее. Путь свободен. Но он еще не был готов к тому, чтобы вернуться домой.

3

Мив

В понедельник, как и каждый день, я перед школой зашла за Шэрон.

Дорога до ее дома была знакома мне, как страницы книг о Знаменитой пятерке. Я застегнула свой анорак, чтобы укрыться от колючего холодного дождя, и пошла быстрым шагом. В прошлом семестре, когда мы изучали Первую мировую войну, меня заворожил рассказ о людях, живших в окопах. Выстроившиеся в линию таунхаусы на моей улице заставили меня вспомнить о шеренгах измотанных сражениями мрачных солдат из учебников, многократно раненых или перевязанных за долгие годы борьбы и лишений. Я переходила с одной идентичной улицы на другую, пока не оказалась в более просторной и зеленой части города, где жила Шэрон.

По сути, заходить за ней смысла не было. Чтобы добраться до школы, мы все равно были вынуждены возвращаться тем же путем, что я пришла, но мне нравилось заходить за Шэрон. Мне нравились тихие, чистые улицы, а еще то, что ее дом сулил нечто такое, чего не было у моего. И различие было не в величине зданий и не в расстоянии между соседними домами. Оно было в мелочах: в тяжелых бархатных шторах на подкладке против ужасно колючих и тонких, через которые можно было видеть улицу. В табличке с фамилией против номера дома на двери. В свежеокрашенных окнах с двойными стеклами против обшарпанных деревянных рам. В неторопливой тишине улицы Шэрон, тишине, нарушаемой стуком дождя, криками птиц и шумом редких машин, против никогда не смолкающих воплей детей, которые играли на проезжей части моей улицы, лая собак и непрерывного стука футбольного мяча по мокрой стене.

Шэрон, пряча светлые волосы под капюшоном, ждала меня в конце своей улицы, и мы легко зашагали к школе. Если я была Джорджи из Знаменитой пятерки, то Шэрон – симпатичной и милой Энни. Я вся состою из прямых линий, как человечки, что я рисую в школе: невысокая, с прямыми каштановыми волосами, с прямым носом и прямым, без малейших выпуклостей телом. Шэрон же вся из плавных линий и изгибов: светлые волосы собраны в пучки; носик кругленький, как кнопка; платья в горошек. Даже почерк у нее округлый. Я всегда считала, что окружающим мы кажемся странной парой. Мы продолжили позавчерашний разговор практически с середины предложения, как будто и не прерывались.

Люди, которых мы видели по дороге, напоминали дома, мимо которых мы шли: такие же предсказуемые и неизменные. В восемь тридцать мы в унисон звонко крикнули «Доброе утро!» миссис Пирсон, выведшей гулять своего юркого джек-рассела. Мы знали, что после нее мы поздороваемся с мужчиной из углового магазина и поболтаем с ним, он обязательно будет стоять снаружи и раскладывать свежие газеты на стойку. Он назовет нас «Необыкновенной парочкой», и мы рассмеемся, как будто услышали это впервые.

Еще до того, как мы дошли до него, Шэрон пихнула меня локтем в бок и тихо произнесла:

– Берегись!

Проследив за ее взглядом, я увидела еще одного знакомого, единственного человека, с которым мы не здоровались по пути и которого, как мы откуда-то узнали, звали Брайан, хотя по имени мы к нему не обращались. Для нас он был просто «человек в комбинезоне».

Он бы молод, чуть за двадцать, и ни разу не встретился с нами взглядом. На нем была все та же застегнутая до самого подбородка темно-синяя куртка в масляных пятнах и вязаная желтая шапка с помпоном – ее неожиданная задорность резко контрастировала с его обликом, – и в руке у него был пластиковый пакет, из которого выглядывала газета.

Мы никогда не знали, появится он или нет, а когда появлялся, тут же переходили на другую сторону улицы. Сначала под тем предлогом, что от него, как говорила Шэрон, плохо пахнет, хотя мы никогда не приближались к нему настолько, чтобы определить, так это или нет. Вначале мы считали его безобидным, однако в последнее время наше отвращение к его неряшливому виду переросло в нечто более тревожное. Мы ускорили шаг и прошли мимо него по другой стороне улицы; Шэрон, вцепившись мне в руку, тащила меня за собой, спеша завернуть за угол, к безопасности.

Еще не наступило время, когда взрослые увидят для нас угрозу в Потрошителе. Пока серийный убийца убивал молодых женщин, и в школу мы ходили одни. Эти два аспекта существовали в идеальной изоляции друг от друга. Взрослые из нашей жизни не переживали за нас, однако после убийства Джозефины Уитакер над нами нависла зловещая тень Потрошителя. Мы стали внимательнее приглядываться к мужчинам, которые встречались нам по пути. Мы вглядывались в их лица, вместо того чтобы бросить «здоро́во» в обычном йоркширском стиле. Улыбки на лицах, прежде воспринимавшиеся как дружелюбные, теперь казались недобрыми ухмылками, демонстрировавшими намерения, которые мы представляли очень смутно, но про которые знали, что они плохие.

После магазина мы выбрали один из кратчайших путей, который повел нас через плотно заросшие зеленью проходы и открытые пространства, где можно было забыть, что мы дети из безликого промышленного города, и представить себя первопроходцами, открывающими новую страну. Признаком того, что мы приближаемся к цивилизации, был большой завод с высокими окнами, в которые невозможно было заглянуть, и обнесенный забором с колючей проволокой. Я всегда съеживалась, когда мы проходили мимо, вспоминая одно из наших «приключений», в которое я нас обеих втянула.

Годом ранее так уж случилось, что на Рождество я получила шпионский набор, а потом посмотрела первый для меня фильм с Джеймсом Бондом «Голдфингер», и эта комбинация помогла мне понять, что завод, по сути, прикрытие для русских шпионов. Я обсудила это с Шэрон, и та радостно согласилась, как всегда в те времена соглашалась со всеми моими идеями. А потом я предложила ей перелезть через забор и забраться внутрь.

В ответ на это Шэрон закатила глаза и просто постучала в дверь, заявив мужчине, который открыл нам, что нам очень надо в туалет. То было мое первое знакомство с ее изобретательностью в чрезвычайной ситуации, и она произвела на меня впечатление. Мужчина рассказал, как нам пройти до туалета, но мы, естественно, свернули в другую сторону, надеясь найти что-нибудь интересное, чтобы подтвердить мою версию о шпионах. В конечном итоге дошли до двери в маленький кабинет и заглянули внутрь. За обшарпанным коричневым письменным столом сидел мужчина в коричневом костюме и курил, и стены уже стали коричневыми от сигаретного дыма.

– Что вы здесь делаете? – спросил мужчина так спокойно, как будто это было обычным делом – увидеть в дверях своего кабинета двух одиннадцатилетних девчонок.

– Мы… э-э… ищем туалет, мы, наверное… – начала Шэрон.

– А что здесь происходит? – осведомилась я. Я еще не научилась скрывать любопытство.

Мужчина улыбнулся мне и положил сигарету на огромную коричневую пепельницу с горой оранжево-белых окурков.

– Мы производим вещи. Из металла. Из листового металла. – Он указал на табличку над головой. «Листовой металл Шофилдза» – было написано на ней.

Мы поспешно отступили. Никаких русских шпионов там не было, только Кеннет Пирсон, который жил на моей улице и бросил нам «здоро́во», когда мы уже у выхода прошли мимо него. Наша эскапада закончилась совсем не тем, чего я хотела, и с тех пор я торопилась миновать здание, не желая, чтобы оно напоминало мне о той истории.

Поворачивая за угол и направляясь к школе, обычно мы проходили мимо граффити на стенах заколоченной фабрики, где буквами в фут высотой было написано «В-ги прочь», но в этот день надпись была закрыта большим белым плакатом. Я остановилась и уставилась на него. Заголовок «Полиция Западного Йоркшира» почти полностью занимал верхнюю половину, а под ним жирными черными буквами было «ПОМОГИТЕ НАМ ОСТАНОВИТЬ ПОТРОШИТЕЛЯ И НЕ ДОПУСТИТЬ НОВЫЕ УБИЙСТВА».

У меня возникло ощущение, будто обращаются конкретно ко мне.

Шэрон, продолжая болтать, прошла еще несколько шагов, прежде чем заметила, что меня нет рядом, и остановилась.

– Что там? – спросила она.

– Как ты думаешь, мы его знаем? – спросила я. – Может так быть, что мы видим его каждый день и не знаем, что это он?

Шэрон вылупилась на меня и сморщила носик, словно отгоняя эту идею.

– Не хочу об этом думать, – сказала она. – Пошли, а то опоздаем.

Но я не могла не думать, и ежедневный призыв на плакате заставил меня искать его везде, во всех мужчинах, что мне встречались.

* * *

Вскоре после этого мы с классом поехали на экскурсию в городок в Северном Йоркшире, в Нерсборо, недалеко от Харрогейта. Тетя Джин назвала Нерсборо «роскошью Йоркшира». Она выплюнула эти слова с тем же презрением, что обычно относила к Югу, но в то утро, когда я встала, тетя упаковала мне с собой обед и дала подробные инструкции относительно того, что мне нужно взять с собой. Еще один список. Выцветшая желтая страничка, исписанная аккуратным почерком с завитушками, и дважды подчеркнутое «Не забыть» наверху вызвали у меня улыбку.

При посадке в оранжевый автобус, заляпанный пятнами ржавчины, все мы ждали, что первыми сядут Нил Каллахан и Ричард Карлтон. Это были те самые мальчишки, которые придумали «салочки с Потрошителем» и которые имели репутацию драчунов. Их даже поймали на курении. Автоматически предполагалось, что они займут задний ряд. Ричард, высокий, поджарый парень с холодными голубыми глазами, проходя мимо нас, послал Шэрон воздушный поцелуй. Шэрон скривилась и закатила глаза, но я видела, как под веснушками ее щечки покрыл легкий румянец. Выглядела она при этом очаровательно.

Не помню, когда точно это началось – то, что мальчишки стали по-другому реагировать на Шэрон, – но в какой-то момент я заметила, что она привлекает к себе совсем не то внимание, что я. После этого я пыталась смотреть свысока на мальчишек, а иногда и на мужчин, которые таращились на Шэрон или распускали перед ней хвост. Однако иногда от сознания, что я остаюсь невидима для них, у меня перехватывало горло.

– В сторону, – сказал Ричард тихому мальчику по имени Иштиак, собиравшемуся подняться по ступенькам в автобус.

Иштиак встал сбоку, не сказав ни слова. Мы с Шэрон поднялись следующими, морщась от едкого запаха застоявшегося табачного дыма и хлорки. Мы знали наше место и сели посередине; спереди же, под защитой наших учителей мистера Уэра и мисс Стейси, устроились самые тихие ученики, в том числе и Иштиак.

На пути туда я сидела молча, смотрела в окно и старалась, чтобы меня не затошнило. Стивен Кроутер, который сидел впереди, уже поблевал в ведерко, а все, кто был вокруг, с отвращением морщились. И хотя я тайком ненавидела наших мальчишек из класса, я знала, что такого рода внимание мне не нужно.

Шэрон оживленно болтала с девочками позади нас. Шум в салоне усиливался по мере того, как Нил и Ричард устроили веселую потасовку, а остальные стали хором повторять стишок, появившийся после выборов. Нарисовав человечка из палочек на одной руке, мы поднимали руку вверх и двигались в такт словам:

Вот Маргарет Тэтчер,Подбрось ее вверх и поймай,Шлеп, плюх, шлеп, плюх,В этом вся Маргарет Тэтчер.

Скандирование заканчивалось триумфальным поднятием другой руки с рисунком. Маргарет Тэтчер была раздавлена и превращена в ничто.

Когда шум достиг передней части автобуса, мистер Уэр оторвал голову от спинки кресла, и тут же воцарилась тишина. Он оглядел нас, и казалось, что взгляд его темных глаз проникает внутрь каждого. Затем выждал несколько мгновений, удостоверяясь в том, что никто не подвергает сомнению его абсолютную власть, опустил глаза на листок перед собой и сказал:

– Итак, ребята. Матушка Шиптон родилась в тысяча четыреста восемьдесят восьмом году и прославилась как пророчица Нерсборо. Кто-нибудь знает, что значит это слово?

– Нет, мистер Уэр, – хором ответили все, кроме Стивена Кроутера, который сидел, уткнувшись в ведерко.

– Это значит, что она могла видеть будущее. Она жила в пещере, которую мы обязательно увидим, и весь город считал ее странной – примерно таким же, каким мы считаем тебя, Кроутер, – сказал он, глядя на беднягу Стивена. – Считается, что ее колодец волшебный, он превращает вещи в камни, и некоторые говорят, что, если бросить в него медяк, твои желания сбудутся. – То, как мистер Уэр закатил глаза и покачал головой, продемонстрировало нам, что именно он думает о легенде.

А мне понравилась легенда о матушке Шиптон и ее колодце.

Когда мы добрались до Нерсборо, потеплело и выглянуло солнце, что являло собой резкий контраст с темным и холодным колодцем и пещерой, в которой пахло плесенью и сыростью. По ней эхом разносился мерный, ритмичный стук капель, падавших с потолка, у входа висели похожие на каменные игрушки, обувь, шляпы и чайники; они напоминали предметы из мрачных сказок. Я подумала, что «окаменевшие» – подходящее слово для обозначения этих предметов.

– Так, тише все. Слушаем внимательно, – сказала мисс Стейси. – Доставайте свои медяки и загадывайте желание. Будьте очень осторожны с выбором того, чего желаете. Убедитесь, что не будет ничего плохого в том, что ваше желание осуществится. И самое главное: помните, что нельзя никому рассказывать о своем желании, иначе оно не сбудется.

Я стояла возле колодца и обдумывала несколько вариантов. Посмотрела на Шэрон, которой не нравился запах сырости, и поэтому она морщила веснушчатый носик. Один вариант был иметь такие же длинные светлые волосы, как у нее, – я немного стыдилась своих каштановых волос, постриженных по-мальчишески коротко. Еще я подумывала о том, чтобы пожелать вернуться в то время, когда мама не изменилась. Но я знала, что волшебства колодца желаний на это не хватит. Я прикинула, а не пожелать ли, чтобы мы не переезжали на Юг, чтобы мне не пришлось расставаться с Шэрон.

В конечном итоге я загадала желание, которое повлияло на жизни всех, кого я знала, желание, о котором мне суждено было пожалеть.

Бросая медяк в колодец, я загадала, чтобы именно я стала тем человеком, который схватит Йоркширского Потрошителя.

* * *

Мы с Шэрон не стали бы подругами, если б не ее мама Руби. Однажды в воскресенье она в церкви подошла ко мне и папе. Это случилось вскоре после того дня, когда мама изменилась и перестала посещать церковь, а вот папа продолжил ходить. У него сохранилась вера. Во всяком случае, он приходил послушать, как я пою в хоре, а пела я каждое воскресенье. Это было одним из моих любимых занятий, так как напоминало о маме. Пение помогало мне чувствовать себя ближе к ней. Примерно через год папа тоже перестал приходить. А тетя Джин никогда не ходила в церковь. «Милосердие начинается дома», – обычно говорила она.

Произошло это после утренней службы, когда викарий молился за душу Джин Джордан, последней жертвы Потрошителя, той, о которой говорили во всех новостях. Тогда никто, похоже, не забеспокоился. Всем казалось, что Потрошитель далеко от нашего маленького городка. Он рыскал по большим городам, о его жертвах говорили шепотом и с жалостью. Там были другие люди, не такие, как мы. В нашей церкви мы были в безопасности, нас защищала наша праведность.

Мы стояли у входа, и я разглядывала покосившиеся и заросшие мхом надгробия. Мне стало интересно, где закончили свой жизненный путь убитые. Было ли разрешено похоронить их на церковном кладбище, если учесть, какие слухи о них ходили. Я подняла голову, собираясь задать папе вопрос, но он о чем-то тихо беседовал с Руби, поэтому я ждала. Наконец они заметили меня. Руби – ее окружало облачко аромата «Чарли» – наклонилась, чтобы заглянуть мне в лицо. Я захлопала глазами, а она улыбнулась и сказала:

– Хочешь как-нибудь прийти к нам на чай? Чтобы мама и папа немножко отдохнули?

Я не понимала, что во мне есть такого утомительного, чтобы родители нуждались в отдыхе, но Руби напоминала Парди из «Новых мстителей», ее светлые волосы со стрижкой «паж» обрамляли улыбающееся лицо, и меня вдруг потянуло к этой улыбке и ее приятному запаху. По сути, к ней тянулись все, даже мой папа.

– С удовольствием, миссис Паркер, – сказала я, даже не думая скрывать радость в голосе.

В первый раз, когда я шла по дорожке к Паркерам, ноги у меня были словно ватные. Мне ужасно хотелось взять папу за руку, но я знала, что в десять лет я уже слишком взрослая для этого. Дом Шэрон стоял отдельно и был высоким, его широкие створчатые окна и белоснежные рамы сулили порядок и уют. Руби открыла мне дверь, и я увидела позади нее Шэрон, из-за спины матери выглядывал огромный, как в мультике, голубой глаз, а светлые вьющиеся волосы напоминали половинку золотистого нимба. Естественно, я уже знала, кто такая Шэрон, – как-никак мы учились в одной школе. Но для меня она была персонажем из сказки – принцессой или феей, – а мне места в сказках не было. Выскочив из-за матери, Шэрон протянула мне руку. Я озадаченно посмотрела на нее, и тогда она схватила мою руку в свою и потащила в дом, на лестницу, в свою комнату, горя желанием показать мне обои с Холли Хобби и куклу Холли Хобби. Папа и Руби остались болтать на крыльце. Я даже не попрощалась с ним.

У меня никогда не было столько кукол и мягких игрушек, как у Шэрон. Все они сидели вдоль ее кровати и напоминали мне разноцветную группу наблюдения. Что до меня, то я, будто окаменев, сидела на табуретке перед туалетным столиком, боясь сделать какие-то движения, которые могли бы навлечь на меня неприятности или привести к моему изгнанию. Несмотря на неудобную позу, мне так отчаянно хотелось оставаться там, что я даже испытывала боль. Я чувствовала, что у меня горят щеки, причем не только от застывших взглядов игрушек, но и от уютного тепла, исходящего от радиатора.

Я сидела и молчала. Ждала. К тому моменту я уже обнаружила, что люди готовы очень много раскрыть о себе, когда ты молчишь. За короткое время я узнала, что Шэрон нравятся морские свинки, что ее любимая игрушка – Холли Хобби, которую она назвала – немного неоригинально, на мой взгляд, – Холли.

– А ты неразговорчивая, да? – сказала Шэрон, склонив голову набок, словно я была диковинкой, в которой она никак не могла разобраться.

– Я просто слушаю, – ответила я.

Когда Руби позвала нас вниз к чаю, Шэрон еще ничего не знала обо мне, а я чувствовала, как оттаиваю под ее неустанным теплом и болтовней.

После того как мы съели рыбные палочки, картошку фри и горошек – даже еда в доме Шэрон была более яркой, чем наша, серая и коричневая, – я собралась встать из-за стола.

– Ты куда? Мы еще не ели пудинг, – сказала Шэрон.

После того дня, когда мама изменилась, все, что можно было считать лакомством, быстро исчезло из нашей жизни, и я совсем забыла о пудингах. Когда Руби поставила перед нами мисочки, в которых был рулет с джемом, политый заварным кремом, я едва не запрыгала на стуле от радости. Я замурлыкала от удовольствия – и тут заметила, что ко мне прикованы взгляды обеих, а на лице Руби отражается нежность, смешанная с болью.

Скоро мне доведется ловить на себе такие же взгляды мам других детей.

Перед приходом папы Руби завернула кусок рулета в бумажное полотенце, как будто это был гостинец с празднования дня рождения.

– Вот, – сказала она. – Полакомишься вечером. – Она поцеловала меня в лоб, а потом повторяла этот ритуал каждый четверг, когда я приходила к ним на чай, и так было до тех пор, пока все не случилось.

Так что, вы видите, у Шэрон действительно не было иного выбора, как стать моей подругой – она была доброй, вот и стала, – и каким-то образом мы настолько подошли друг другу, что со временем точки соприкосновения слились в одну большую плоскость и стали незаметны. Наша дружба напоминала качели-доску: я подавала идеи, Шэрон воплощала их. Мы обеспечивали друг другу баланс. Я не могла представить свою жизнь без нее.

И поэтому не могла допустить, чтобы мы уехали из Йоркшира.

* * *

После того как я загадала желание, Потрошитель стал являться мне в снах. Меня преследовал повторяющийся кошмар, в котором человек без лица запихивал меня в багажник своего грязного белого минивэна. Почему-то я знала, что он хочет увезти меня, и колотила в двери, однако все мои действия были беззвучными, и я понимала, что никто меня не слышит.

Просыпаясь, я с жадностью набрасывалась на новости. Что полиция упускает из виду? Как его найти? В «Йоркшир кроникл» напечатали интервью с офицером полиции, работавшим над делом; он рассказывал о «сложностях расследования и необходимости все строго структурировать». И хотя я не очень хорошо понимала, что это значит, я уцепилась за эти слова. Они вызвали в памяти тетю Джин с ее списками и попытками внести порядок в нашу жизнь.

Постепенно сформировалось ядро идеи.

Я прикидывала, не рассказать ли Шэрон о загаданном желании. Я помнила угрозу мисс Стейси о том, что желания не сбудутся, если о них рассказать, однако знала, что мне понадобится помощь, если я хочу найти Потрошителя. В конечном итоге я решила, что рассказать Шэрон безопасно – это же не то же самое, если рассказывать всем, это все равно что делиться с самой собой. Поэтому я заговорила на эту тему, когда в следующий раз пришла к Паркерам на чай.

Мы были в комнате Шэрон; я сидела на ее кровати, листая старый журнал «Блю джинс». Обои с Холли Хобби недавно были заменены на рельефные, а мягкие игрушки – на блеск для губ и постеры с «Блонди». Шэрон настояла на этом, когда ей исполнилось двенадцать, а вот мне всегда нравилось видеть куклу Холли Хобби на ее подушке. Шэрон сидела за туалетным столиком, недовольно глядя на свое отражение, и собирала светлые волосы в высокий хвост, как у девушки на постере.

– У меня есть одна идея, – сказала я. – Кстати, очень важная, – добавила я, чтобы отличить ее от глупых полетов фантазии, которыми я увлекала нас обеих. Первой был завод с русскими шпионами, и он был первой из многих. Потом была затея притвориться ведьмами – мы накладывали заклятия на тех, кто нам не нравился. Затем на короткое время мы уверились в том, что один из наших учителей – робот. Иногда – а потом все чаще – я переживала из-за того, что Шэрон может не присоединиться ко мне в этих воображаемых приключениях.

На этот раз она посмотрела на меня через зеркало, изогнула одну бровь, взяла флакон со спреем для тела «Импульс» и, пшикая, окутала себя таким плотным облаком сладковатого аромата, что я закашлялась.

– Я больше не буду притворяться инопланетянами, – сказала Шэрон.

Я покраснела, давясь кашлем. Я и забыла об этой забаве; мы придумали ее после того, как впервые посмотрели «Звездные войны».

– Нет, – сказала я. – Это насчет Потрошителя. А что, если мы попробуем найти его?

– О чем это ты? – спросила она. – Как мы будем ловить Йоркширского Потрошителя, если даже у полиции это не получается?

Я вздохнула. Ее сомнения в моих идеях были частым и неприятным элементом нашей дружбы. Но вопрос был резонным. Как его можно поймать? Нам был нужен какой-то план, способ находить улики и выстраивать их в правильном порядке.

Я подумала о «строгом структурировании», о котором говорил полицейский, потом о тете Джин с ее блокнотом и о своей идее, которая затвердела, как ириска. Я точно знала, что нам надо делать.

– Мы составим список, – сказала я. – Список людей и вещей, которые кажутся нам подозрительными. А потом… а потом мы будем исследовать их.

– И зачем нам этим заниматься?

– Ну, если поймаем его, мы получим то самое вознаграждение, которое предлагает полиция, – сказала я. – Только представь, что на это можно купить! Все книги, все блески для губ и все конфеты, что мы любим!

Отражение Шэрон мне не улыбнулось.

– Но даже если не получим, представь, скольких проституток мы спасем.

Хотя никто из нас не знал, кто такие проститутки, я подумала, что идея их спасения понравится Шэрон, добрее которой я человека не встречала.

– И все узнают, кто я – то есть кто мы такие, – сказала я.

Больше никакой невидимости. Больше никаких сочувственных взглядов от чужих мам.

– Гм, – сказала Шэрон, – я подумаю над этим.

* * *

На следующий день по дороге в школу над нами витала моя идея насчет Потрошителя. Я пыталась говорить о чем-то другом, позволить Шэрон свыкнуться с мыслью, но он постоянно был повсюду. От листовок, приклеенных к фонарным столбам, до надписей на стойке у углового магазина; мы не могли избавиться от Потрошителя, как ни старались. Идея поймать его становилась для меня все более и более разумной.

У школьных ворот мы, не сговариваясь, остановились и так стояли плечом к плечу, наблюдая, как перед нами разворачиваются салочки с Потрошителем. Ричард Карлтон с серьезным лицом несся по двору, быстро перебирая длинными ногами. Он нацелился на бедную девочку и не сводил в нее взгляда своих голубых глаз.

Я познакомилась с Ричардом, когда мы учились в младшей школе. Он был меньше других мальчишек, но казался старше, у него были ввалившиеся щеки, а глаза смотрели так, будто он знает то, чего не знают остальные. Он был робким – жался к маме, когда она привозила его в школу, – а потом сидел в дальнем углу, погруженный в себя, пока не наступало время идти домой. Мы первыми в классе научились читать, и, следовательно, у нас были особые привилегии: нам разрешалось читать свои книги, чем я очень гордилась в те времена, когда считаться умным было нормой. Мы часто сидели вместе, и между нами царила тихая гармония. Сейчас от того мальчика не осталось и следа. Его было не узнать в том мальчишке, что сейчас бегал по площадке.