Крёстные матери. Женщины Коза ностры, Каморры, Ндрангеты

Организацией по-прежнему управляли ее основатели – 141 древняя семья пастухов и плантаторов апельсинов, правивших уединенными долинами и горными городками Калабрии. Ее рядовые бойцы также продолжали тихо вымогать миллиарды евро в год у калабрийских владельцев магазинов, ресторанов и производителей мороженого – и убивать особо упрямых карабинеров, судей или политиков, которые вставали у них на пути. Однако то, что преобразило Ндрангету, – это новый интернационализм. Теперь она поставляла 70–80% кокаина и героина в Европу. Она вымогала у итальянского государства и Европейского союза десятки миллиардов евро. Она посредничала в незаконных поставках оружия преступникам, повстанцам и террористам по всему миру, включая несколько сторон в сирийской гражданской войне. По подсчетам прокуроров, к 2009 году империя Ндрангеты охватывала пятьдесят стран, четверть планеты, от Албании до Того, связывая мафиозную войну в Торонто с убийством адвоката в Мельбурне, а заявленное владение целым районом Брюсселя – с пиццерией в Куинсе, Нью-Йорк, под названием Cucino a Modo Mio («Готовлю по-своему»), через которую поставляли кокаин. К началу второго десятилетия нового тысячелетия Ндрангета была, по почти любому показателю, самой могущественной преступной группировкой на Земле.

Если безжалостное насилие было топливом этой глобальной империи, то ошеломляющее богатство стало его результатом. По самым точным оценкам прокуроров, каждый год организация получала доход в размере 50–100 миллиардов долларов, что эквивалентно до 4,5% ВВП Италии или вдвое превышает годовой доход Fiat, Alfa Romeo, Lancia, Ferrari и Maserati вместе взятых. Денег было так много, что их отмывание и сокрытие требовали целого второго бизнеса. И калабрийцы настолько преуспели в отмывании денег, пропуская миллиарды через рестораны и строительные компании, небольшие офшорные банки и крупные финансовые институты, даже через голландский цветочный рынок и европейскую шоколадную торговлю, что коллеги Алессандры стали получать сведения о том, что другие организованные преступные группировки – выходцы из Восточной Европы, России, Азии, Африки, Латинской Америки – платили Ндрангете за то, чтобы она сделала то же самое с их состояниями. Это означало, что Ндрангета управляла потоком сотен миллиардов или даже триллионов нелегальных долларов по всему миру.

И именно это, распределение Ндрангетой денег глобальной преступности по всей планете, гарантировало, что калабрийцы присутствовали в жизни каждого. Миллиарды людей жили в их зданиях, работали в их компаниях, покупали в их магазинах, ели в их пиццериях, торговали акциями их компаний, имели дело с их банками и избирали политиков и партии, которых они финансировали. Будучи богаче крупнейших предприятий, банков или правительств, деньги, управляемые Ндрангетой, двигали рынки и меняли жизни от Нью-Йорка до Лондона, Токио, Сан-Паулу и Йоханнесбурга. В первые два десятилетия нового тысячелетия трудно было представить себе другое человеческое предприятие, обладающее таким влиянием на столь многие жизни. Самое примечательное: почти никто о ней не слышал.

Ндрангета – произносится ун-друн-гет-а, слово происходит от греческого andragathos, означающего доблесть и мужество, или от andragathizein, означающего творить добро, – оставалась загадкой даже для многих итальянцев. На самом деле это неведение было обусловлено в равной степени как восприятием, так и обманом. Многим северянам Италии было трудно даже представить богатство или достижения на юге. И контраст был разительным. На севере были Флоренция и Венеция, прошутто и пармиджано, бароло и бальзамический уксус, Ренессанс и Просвещение, «Милан» и «Интер», Ламборгини и Мазерати, Gucci и Prada, Караваджо, Микеланджело, Паваротти, Пуччини, Галилей, да Винчи, Данте, Макиавелли, Марко Поло, Христофор Колумб и Папа Римский. На юге были лимоны, моцарелла и зимнее солнце.

Это, знала Алессандра, была великая ложь объединенной Италии. Две тысячи лет назад юг был колыбелью европейской цивилизации. Но к тому времени, когда северный генерал Джузеппе Гарибальди объединил итальянский полуостров в единое государство в 1861 году, он пытался соединить грамотных, промышленных и культурных с феодальными, необразованными и лишенными канализации. Противоречие оказалось слишком велико. Север процветал в торговле и коммерции. Юг приходил в упадок, и миллионы южан уехали, эмигрировав в Северную Европу, Америку или Австралию.

Со временем провинции к югу от Рима стали известны как Меццоджорно (Mezzogiorno), земля, где полуденное солнце палило над головой, засушливая, дремотная равнина крестьян-фермеров и рыбаков на маленьких лодках, протянувшаяся от Абруццо через Неаполь до острова Лампедуза, в 110 километрах от Северной Африки. Для большей части юга такое широкое описание было неуклюжим стереотипом. Но для Калабрии, «носка сапога», оно было точным. Римляне называли ее Бруттиум, и на протяжении 300 километров с севера на юг Калабрия представляла собой не что иное, как заросли колючего кустарника и голые скалистые горы, перемежающиеся рощами корявых олив и полями мелкой серой пыли. Было жутко пусто: более века эмиграции привели к тому, что калабрийцев и их потомков за пределами Италии было в четыре раза больше, чем на родине. Когда Алессандру везли из Реджо в сельскую местность, она проезжала мимо вереницы пустых городков, заброшенных деревень и покинутых ферм. Ощущалось, будто это последствия гигантской катастрофы – что, если учесть столетия изнуряющей нищеты, так оно и было.

Тем не менее в этом месте была суровая красота. Высоко в горах волки и дикие кабаны бродили по лесам из бука, кедра и дуба каменного. Ниже вершин глубокие трещины в скалах раскрывались в крутые ущелья, по которым неистово неслись к морю ледяные реки. По мере смягчения склона леса уступали место виноградникам и летним пастбищам, за которыми следовали равнины в устьях рек, заполненные лимонными и апельсиновыми садами. Летом солнце выжигало землю, превращая почву в порошок, а колючую траву – в обожженное золото. Зимой снег покрывал горы, а шторма обрушивались на прибрежные скалы и уносили пляжи.

Алессандра задавалась вопросом, не жестокость ли их земли порождала такую свирепость в калабрийцах. Они жили в древних городках, построенных на естественных скальных крепостях. На своих полях они выращивали жгучий перец чили и опьяняющий жасмин и разводили коров с большими рогами и горных козлов, которых целиком зажаривали на очагах, топленных узловатой виноградной лозой. Мужчины охотились на кабанов с ружьями и на меч-рыбу с гарпунами. Женщины приправляли сардины острым перцем и месяцами сушили форель на ветру, прежде чем превратить мясо в пряное коричневое рагу. Для калабрийцев также почти не существовало разделения между священным и мирским. В дни святых утренние процессии сменялись послеполуденными уличными пиршествами, на которых женщины подавали огромные тарелки маккерони с ндюйей – острой, мягкой колбасой из перца цвета молотого кирпича, запивая черным вином, которое окрашивало губы и обжигало горло. Когда солнце начинало садиться, мужчины танцевали Тарантеллу, названную так по эффекту ядовитого укуса тарантула. Под аккомпанемент мандолины, ритм бубна из козьей кожи и песню о несчастной любви, материнской любви или остром ощущении горячей струи крови из сердца заколотого предателя мужчины часами соревновались, кто сможет станцевать быстрее и дольше всех. «Греция Италии», – писали газеты, хотя на самом деле это было оскорблением для Греции. В отличие от своего ионийского соседа, легальная экономика Южной Италии не росла с начала тысячелетия. Безработица среди молодежи, составлявшая более одного из двух, была одной из самых высоких в Европе.

Однако на юге произошло развитие одного рода. Многие южане считали создание Гарибальди итальянского государства с доминированием севера актом колонизации. Уже проклятые за то, кто они есть, они мало заботились о северном мнении о том, что они делают. По всему Меццоджорно, с момента рождения Республики, бандиты были обычным явлением. Некоторые организовывались в семейные группы. За полтора века с момента объединения несколько сотен семей в Неаполе, Сицилии и Калабрии разбогатели. И будучи преступными повстанцами, которые утверждали, что тайно подрывают оккупационное государство, они использовали близость и верность семьи и жестокий кодекс чести и праведного сопротивления, чтобы набросить на свое богатство завесу омерты. Даже в 2009 году калабрийские боссы мафии все еще одевались как фермеры, выращивающие апельсины. Лишь в последние несколько лет итальянское правительство начало осознавать, что эти грубые мужчины, с их птицелицыми женщинами и отбившимися от рук сыновьями, являются одними из величайших преступных воротил мира.

По крайней мере в том, кто управлял Ндрангетой, не было никакой тайны. Отсталость юга была социальной в той же мере, что и материальной. Традиция гласила, что каждая семья – это миниатюрное феодальное королевство, в котором безраздельно господствовали мужчины и мальчики. Мужчины предоставляли своим женщинам мало власти или независимости, даже жизни за пределами существования в качестве вассалов семейной собственности и чести. Подобно средневековым королям, отцы выдавали своих дочерей-подростков замуж, чтобы скрепить клановые союзы. Побои дочерей и жен были обычным делом. Для мужчин женщины были желанны, но бестолковы, им нельзя было доверять в верности или управлении собственной жизнью, и ради их же блага их нужно было строго держать в узде. Женщин, которые были неверны, даже памяти мужа, умершего пятнадцать лет назад, убивали, и делали это их отцы, братья, сыновья и мужья. Только кровь может смыть семейную честь, говорили мужчины. Часто они сжигали тела или растворяли их в кислоте, чтобы наверняка стереть семейный позор.

Такое извращение семьи было бы необычным в любое время и в любом месте. Особенно в Италии, где семья была почти священна. Степень женоненавистничества побудила некоторых прокуроров сравнить Ндрангету с исламистскими боевиками.

Итак, да, калабрийские прокуроры говорили бы, жизнь женщины Ндрангеты, такой как Лея Гарофало, была трагична. И да, бесчеловечный сексизм Ндрангеты был еще одной причиной уничтожить ее. Но это не означало, что женщины были особо полезны в этой борьбе. Почти с самого дня прибытия Алессандры из Милана в апреле 2009 года многие ее коллеги говорили ей, что женщины в мафии – всего лишь ее жертвы. «Женщины не имеют значения», – говорили они. Узнав об исчезновении Леи, они признавали, что новость разбивает сердце, особенно для тех, кто знал Лею и Дениз под защитой свидетелей. Но смерть Леи была лишь симптомом проблемы, настаивали они. Она не имела отношения к причине.

Алессандра не соглашалась. Она не претендовала на особое понимание семейной динамики. Алессандре был сорок один год, она была замужем, детей не было, и ее внешность – стройная, безупречно одетая, с короткими прямыми волосами и четким, мальчишеским пробором – подчеркивала холодный профессионализм. Однако когда дело касалось Семьи, Алессандра утверждала, что логично предположить: женщины играют существенную роль в преступной организации, структурированной вокруг родства. Семья была жизненной силой мафии. Как невидимая, необрезанная пуповина, семья была тем, как мафия доставляла себе питающую, укрепляющую силу. И в сердце любой семьи – мать. Кроме того, возражала Алессандра, если бы женщины действительно не имели значения, зачем мужчинам рисковать всем, чтобы убить их? Женщины должны быть чем-то большим, чем просто жертвами. Будучи сицилийкой и женщиной внутри итальянской судебной системы, Алессандра также кое-что знала о патриархатах, которые принижают женщин, даже полагаясь на них. Большинство судебных чиновников упускали из виду важность женщин Ндрангеты, говорила она, потому что большинство из них были мужчинами. «И итальянские мужчины недооценивают всех женщин, – говорила она. – Это реальная проблема».

В то время, когда пропала Лея Гарофало, доказательства в поддержку взглядов Алессандры были на виду в каждой итальянской газете. Уже два года пресса заполняла свои страницы сенсационными обвинениями и откровенно консервативными взглядами государственного прокурора в Перудже по имени Джулиано Мининьи. Мининьи обвинил американскую студентку Аманду Нокс – при содействии двух мужчин, один из которых был ее парнем пятидневной давности, – в убийстве ее британской соседки по квартире, Мередит Керчер. Мининьи утверждал, что оба мужчины были во власти сатанинского обаяния Нокс. Вслед за Мининьи адвокат по делу описал Нокс как «демоницу… Люцифероподобную, бесовскую… преданную похоти». Мининьи, 59 лет, набожный католик и отец четырех дочерей, позже рассказал документалисту, что хотя вещественных доказательств против Нокс было мало, ее «раскрепощенный» характер и «отсутствие морали» убедили его. «Она приводила парней домой, – размышлял он. – Удовольствие любой ценой. Это лежит в основе большинства преступлений».

В итоге Нокс и ее парень были оправданы по апелляции дважды, а прокуроры подверглись критике со стороны Верховного суда Италии за представление дела с «ошеломляющими изъянами». Но на момент исчезновения Леи до первого обвинительного приговора Нокс оставались дни, и версия событий Мининьи – что незамужняя американка, переспавшая с семью мужчинами, как раз и есть тот дьявольски извращенный тип, который заставит секс-рабов убить свою соседку, – была общепринятой истиной.

Алессандра не читала лекций коллегам о женской эмансипации. В их собственной жизни они были свободны придерживаться любых взглядов, и она не собиралась позволять никому из них думать, что она просит особого отношения. Но когда дело касалось прорыва омерты, окутывавшей крупнейшую мафию Европы, Алессандра утверждала, что у государства есть практические причины обращать внимание на предрассудки бандитов. Ндрангета была почти идеальной преступной организацией, с какой только можно было столкнуться. Она существовала полтора века, нанимала тысячи людей по всему миру и зарабатывала десятки миллиардов в год. Она была не только самым большим препятствием на пути превращения Италии в современное, единое государство, но и дьявольским извращением итальянской семьи, которая была сердцем и сущностью нации. И тем не менее всего несколько лет назад итальянское государство едва осознавало ее существование. Когда она прибыла в Реджо-ди-Калабрия, никто во Дворце правосудия не мог дать Алессандре ничего, кроме приблизительных оценок количества людей, нанятых Ндрангетой, мест ее деятельности или даже, с точностью до 50 миллиардов долларов в год, суммы ее доходов. Та свобода воли и независимость, которую олицетворяла Лея Гарофало, и убийственный шовинизм, обрушившийся на нее в результате, представляли собой один из немногих случаев, когда Ндрангета вышла из тени. В то время, когда прокуроры только начинали понимать, «насколько огромной стала Ндрангета и насколько мы ее недооценили», по словам Черрети, свидетельские показания Леи против Карло Коско также стали одним из первых взглядов прокуроров внутрь организации. Жестокое мракобесие Ндрангеты было не просто трагедией, говорила Алессандра. Это был огромный изъян. При правильном подходе он мог превратиться в экзистенциальный кризис. «Освобождение их женщин, – говорила Алессандра, – это способ уничтожить Ндрангету».

III

Алессандра Черрети родилась 29 апреля 1968 года в восточносицилийском порту Мессина. За двадцать два года отсутствия она лишь изредка навещала родной город. Теперь она жила в Реджо-ди-Калабрия, городе-побратиме Мессины, в трех милях через пролив, и Мессина почти всегда была у нее на виду. Она поняла, что никогда не замечала, как Мессина меняется в течение дня. На рассвете розовый свет выводил ее площади, бульвары и пальмы из лилового сумрака. В полдень солнце раскрашивало пейзаж в основные цвета: синее море, красные крыши, желтые холмы и белый конус Этны на юге. Закат был неторопливым зрелищем, когда ветер стихал и Мессина погружалась обратно в сумерки под облаками с оранжевыми филигранными краями. Ночь приносила средиземноморское очарование – бездонную черноту, оттененную ожерельем белых огней, нанизанных, как жемчуга, вдоль прибрежной дороги.

Эта картина привлекала художников и писателей поколениями. Однако те, кто вырос у Мессинского пролива, давно поняли, что истина этого места – в том, что лежит внизу. Пролив – это узкая, круто уходящая вниз бездна, образовавшаяся пятьдесят миллионов лет назад при столкновении Африки и Европы, когда Африка прогнулась к центру земли. В этой подводной пропасти стремительные течения, возникающие при встрече Ионического и Тирренского морей, создают одни из самых неспокойных вод во всех океанах. Кипящие водовороты и затягивающие воронки захватывают яхты и рыбацкие лодки. Сворачивающие течения отправляют паромы и грузовые суда в занос к скалам. Те, кто заглядывает в глубину, могут увидеть выброшенных на поверхность с морского дна на глубине 250 метров испуганных рыб с выпученными глазами, а то и акул и китов. Вихревые ветра Пролива отражают эту неразбериху, инвертируя нормальную схему горячего воздуха над холодным, создавая оптическую иллюзию под названием Фата-Моргана, при которой лодки и земля на горизонте кажутся плывущими вверх ногами в небе.

На суше человеческая история отражала это природное потрясение. Реджо и Мессина были основаны греческими колонистами, чей царь Италос в конечном итоге дал стране ее имя. Но три тысячелетия Пролив непрерывно завоевывали и присваивали, сначала сиракузяне в 387 году до н.э., затем кампанцы, римляне, вандалы, лангобарды, готы, византийцы, арабы, норманны, Гогенштауфены (германские короли), Анжуйцы, Арагонцы, испанские Габсбурги (дважды), османы, берберские пираты, реакционные французские Бурбоны и Бонапартисты, пока наконец в 1860 и 1861 годах Реджо и Мессина не были захвачены Джузеппе Гарибальди в войне, объединившей Италию. Богатство ее завоевателей подарило Мессине и Реджо их древние гавани из желтого камня, арабские названия улиц и раннее искусство, нашедшее изысканное выражение в Риацских Бронзах – двух скульптурах обнаженных бородатых воинов, датируемых 450 годом до н.э., обнаруженных ныряльщиком у калабрийского побережья в 1972 году. Но эта ранняя глобализация имела и свои издержки. Именно через порты Пролива в 1346 году из Азии в Европу вошла Черная Смерть, уничтожившая впоследствии две трети населения континента. В 1743 году, к тому времени численность человечества едва восстановилась, чума вернулась во второй раз, убив 48 000 человек в одной только Мессине. Рядом с этими катастрофами смертоносные землетрясения 1783 и 1894 годов были в значительной степени забыты, но не землетрясение и последовавшее за ним двенадцатиметровое цунами 28 декабря 1908 года, которое сравняло с землей и Реджо, и Мессину, убив 200 000 человек. Полностью восстановленные, города-побратимы были вновь разрушены бомбардировками союзников в 1943 году.

Людей Пролива, атакованных бурями и поглощенных катастрофами, можно было простить за мысль, что они прокляты. Многие использовали магию и народную мудрость, чтобы объяснить свои страдания. В «Одиссее» Гомер писал о двух морских чудовищах, живших по разные стороны Пролива. Шестиголовая Сцилла, вырывавшаяся из Калабрии, хватала моряков с палуб их кораблей, в то время как Харибдис с Сицилии засасывала целые лодки под волны своей ненасытной жаждой. Люди объясняли смертоносные извержения Этны, описывая гору как дом Вулкана, а иногда и Циклопа, – оба гневные, громовые типы с низким мнением о смертных. Толчки, которые люди чувствовали под ногами, объясняли смещением хватки Колапезе, сына рыбака, который однажды глубоко нырнул, увидел, что Сицилия держится на единственной, рассыпающейся колонне, и остался в глубине, чтобы предотвратить ее обрушение. Парящие же острова, появлявшиеся над Реджо, считались видениями Авалона, куда фея-колдунья Моргана (в честь которой названа Фата-Моргана) унесла умирающего короля Артура. Там же, говорили, был и «Летучий Голландец», корабль-призрак, обреченный вечно бороздить океаны.

Алессандра пронесет ощущение Пролива через всю свою жизнь. Оно было в том, как зимний холод напоминал ей утренний бриз с городских доков, или как первые дни лета почти мгновенно меняли цвет ее предплечий с алебастрового на медовый. Оно было и в ее неприязни к тому, как люди часто, казалось, предпочитают вымысел правде. В то время как большинство детей были в восторге от того, что росли в мире богов и воздушных замков, Алессандра оставалась равнодушной. Истории о монстрах и феях были занимательны, но они также скрывали смертоносную реальность Пролива. Каждое лето она видела, как береговая охрана Мессины вытаскивала на причал нескончаемую вереницу мокрых, укутанных в одеяла носилок. Как эти досадные, предотвратимые смерти могли быть частью какого-то мистического великого замысла? Мало логики было и в других надуманных легендах, которые сицилийцы сочиняли, чтобы прославить свой остров. В 1975 году, когда Алессандре было пять, двадцатишестилетний житель Мессины по имени Джованни Фьяннакка проплыл до Калабрии за 30 минут 50 секунд – рекорд, который продержался сорок лет. Соседи Алессандры провозгласили Фьяннакку величайшим пловцом на длинные дистанции Сицилии, возможно, всех времен. Реальность же, как знало большинство сицилийцев, заключалась в том, что он рассчитал свой заплыв на особенно сильное течение с востока на запад, которое доставило бы до Калабрии даже резинового утенка.

В другой жизни, в другой стране Алессандра, возможно, простила бы эти иллюзии и доверчивых взрослых, которые их повторяли. Но ее дом был колыбелью Коза ностры. К 1970-м годам сицилийская мафия действовала на острове практически беспрепятственно. Это было государство в государстве, взимавшее налоги посредством вымогательства, распределявшее государственные контракты между мафиозными компаниями, разрешавшее споры, выносившее наказания – и лгавшее, обманывавшее и убивавшее, чтобы сохранить свое положение. И все же никто не говорил ни слова. Любопытным посторонним сицилийцы заявляли, что мафия – это сказка, клише или даже беспочвенная клевета. Между собой ее сторонники характеризовали ее в более мифических терминах, как древнее сицилийское братство, основанное на мужестве, чести и жертвенности. Не важно, что именно сама мафия выдумала эти романтические легенды и приукрасила их более поздним фольклором, как, например, историю о том, как мафиози ехали на союзных танках, чтобы освободить Сицилию во Второй мировой войне. Не важно, что в душе большинство сицилийцев знали, что им лгут. Подобно тому, как островитянам было трудно примириться с безразличием, проявленным к их городу Природой и Человеком, так и большинство предпочитало не сталкиваться с правдой о том, что их собратья-сицилийцы разбогатели, грабя и убивая их.