Неправильный свидетель

Лилия Миллер

Неправильный свидетель

Глава 1

Флешбэк в реальности

Последняя страница «Хроник Северных Земель» сомкнулась с глухим стуком, и на пальцы Лукаса легла прохлада потрескавшейся от времени кожи. Не просто кожа – целая эпоха, впитавшая в себя запахи столетий: воска, пыли и несбывшихся надежд. Он не просто закрыл книгу. Он запечатал в ней целый мир.

В густой, мумифицированной тишине архива, в этом царстве законсервированного времени, звук отозвался пушечным выстрелом. Стул под ним жалобно скрипнул, и этот скрип, как игла на пластинке, прочертил борозду в идеально ровном поле безмолвия. Дело было сделано. Но для Лукаса Варна «сделано» никогда не означало «закончено».

Внутри его черепа уже щелкали невидимые картотечные ящики, беззвучно и неумолимо раскладывая пережитый опыт по кристальным полкам. Он не старался запомнить. Так работал его мозг – безупречный механизм в хаотичном мире. Каждая пылинка, кружащая в луче света над его столом, имела свой вес и траекторию. Каждый треск паркета за дверью упаковывался в прозрачную капсулу воспоминания. Иногда это утомляло, вызывая тошнотворное головокружение от бесконечного потока данных. Но сейчас, в этот миг, безупречный порядок в его голове был единственным, что удерживало его на плаву в океане внешнего хаоса. Его память была не даром. Она была крепостью. И он еще не знал, что очень скоро этой крепости предстоит выдержать осаду.

-–

Дверь архива захлопнулась за ним, как крышка саркофага, отсекая стерильный мир прошлого. И город обрушился на него всей своей оглушительной, бессмысленной мощью.

Осенний воздух, вместо прохлады, ударил в лицо кислотной смесью выхлопных газов, сладковатой вони переполненного мусорного бака и далекого, но назойливого аромата жареного лука из соседней закусочной. Его мозг, еще секунду назад плывший в безмятежном море тишины, забился в панике, пытаясь каталогизировать этот шквал:

· Слух: Не просто гул. Какофония из десятков слоев. Лай собаки (такса, женская особь, испуганный), визг тормозов автобуса (износ колодок 70%), обрывки чужих разговоров («…он сказал, что не придет…» – женский голос, раздражение), и сквозь это все – джазовая импровизация из кафе, где саксофонист с упорством, достойным лучшего применения, промахивался мимо ноты «ля» первой октавы. Лукас сжал челюсти, мысленно втискивая фальшивый звук в прокрустово ложе верного тона.

· Зрение: Его взгляд, как сканер, выхватывал и сортировал все подряд. Новое граффити – не просто «силуэт кошки», а неумелая попытка трафаретного нанесения, баллончик «azure blue», три скола на краске у основания стены. Бездомный пес – не просто «знакомый», а кобель метиса немецкой овчарки, шерсть с проплешинами на левом боку, в уголке правого глаза – скопление слизи. Каждый человек в толпе – это набор из тридцати параметров: от походки и цвета шарфа до моделей телефонов в руках.

Он шел, чувствуя, как под черепной коробкой нарастает гулкий, болезненный гул. Это был не физический шум, а звук его собственной психики, пытающейся заткнуть пробками каждую дыру в дамбе, которую пробивала реальность. Порядок превращался в навязчивый кошмар. Его крепость осаждали, и гарнизон из нейронов сражался до последнего импульса.

Именно поэтому, когда он свернул в свой переулок, тело инстинктивно потянулось к тишине и тени. Здесь не было ни граффити, ни музыки, ни чужих голосов. Только его шаги, отдающиеся эхом от каменных стен, и монотонный аккомпанемент капающей воды.

Кап-раз. Кап-два. Идеальный, предсказуемый ритм.

Именно поэтому хлопок прозвучал не просто громко. Он прозвучал как взрыв, целенаправленно разорвавший саму ткань его реальности.

-–

Не выстрел. Не крик. Короткий, глухой хлопок, как от лопнувшей автомобильной покрышки, но… влажный. Лукас замер, его мозг уже проанализировал и отбросил десяток возможных источников звука. Это было нечто иное, чужеродное.

Он выглянул из-за угла.

В двадцати метрах от него, под одиноким фонарём, чьё мигание он всегда мысленно отмечал как «раздражающий дефект городского хозяйства», стояли двое. Один, высокий, в тёмном удлинённом пальто, спиной к Лукасу. Другой, мужчина в светлой куртке, отшатнулся от него, странно и медленно оседая на землю.

И тут время для Лукаса Варна не просто остановилось. Оно расслоилось, превратившись в серию безупречных, многомерных стоп-кадров, где каждый кадр был насыщен звуком, запахом и тактильным ощущением.

Кадр 1: Мужчина в светлой куртке падает на колени. Его лицо, обращённое к фонарю, искажено не болью, а чистым, детским удивлением. Звук: приглушенный хрип. Запах: резкий, медный запах крови, внезапно ворвавшийся в воздух. На груди, чуть левее центра, быстро расплывается тёмное, почти чёрное пятно. Лукас уже рассчитал его диаметр – 7 сантиметров.

Кадр 2: Человек в пальто делает шаг назад. В его руке – небольшой, блестящий объект. Не пистолет. Что-то более угловатое, похожее на промышленный степлер или инъектор. Лукас зафиксировал форму: прямоугольное основание, короткий ствол. Материал – матовый титан.

Кадр 3: Падающее тело жертвы задевает плечом стоящий у стены велосипед. Железо с грохотом обрушивается на брусчатку. Колесо продолжает беспомощно вращаться, и Лукас, не желая того, отмечал модель: «Stels Navigator 28 дюймов, чёрный, на раме царапина в виде буквы «N»».

Кадр 4: Убийца поворачивается, чтобы уйти. Его лицо скрыто в тени, но на мгновение свет фонаря выхватывает его руку – на тыльной стороне ладони, чуть ниже костяшек указательного пальца, тёмное родимое пятно, по форме напоминающее Италию. Сардинский сапог, – мелькнула в голове Лукаса бессмысленная, архивариусная деталь.

Всё заняло не больше четырёх секунд. Затем время щелкнуло, как затвор фотоаппарата, и вернулось к своей обычной скорости. Убийца растворился в тени соседнего подъезда. Под фонарём осталось лишь тело, мигающий свет и лежащий велосипед.

Лукас Варн стоял, прислонившись к холодной, шершавой стене. Он не дышал. В его голове, с идеальной чёткостью, уже проигрывалась только что увиденная сцена. Снова и снова. Он был свидетелем. Идеальным свидетелем.

Он этого ещё не знал, но порядок его жизни был только что взорван. И трещина прошла не по миру вокруг, а по самой основе его реальности – по его памяти. Это станет ясно ему позже. А пока он просто стоял, глядя на пятно, растущее на светлой куртке, и мысленно, с дотошностью архивариуса, вносил новую, ужасающую запись в каталог своей памяти.

Запись, в которой уже зрело семя будущего кошмара – крошечная, необъяснимая деталь. В том самом безупречном воспоминании, среди стоп-кадров, было два взаимоисключающих кадра с велосипедом. В одном он падал от столкновения с телом. В другом… в другом он уже лежал на земле за мгновение до этого.

Это было невозможно. Но его память, его нерушимая крепость, утверждала обратное. И это было страшнее всего.

-–

Глава 2

Протокол и парадокс

Яркий, бездушный свет люминесцентных ламп в кабинете следователя падал сверху, выбеливая лица, стирая тени и полутона. Лукас сидел на жёстком пластиковом стуле, и ему казалось, что он находится под микроскопом в стерильной лаборатории. Он был образцом породы —«Homo Mnemonicus»*– и его сейчас будут препарировать.

Против него, за столом, заваленным папками, располагалась женщина. Её взгляд был тяжёлым и намертво сфокусированным, будто она пыталась разглядеть трещины в его

____________________________________________________________________________

*«Homo Mnemonicus»-(«человек Мнемоникус») Мнемонист – человек, способный запоминать и вспоминать необычно длинные списки данных, такие как незнакомые имена, списки чисел, записи в книгах и т. д.

хрустальной памяти. Табличка на столе гласила: «Ст. лейтенант М. Шторм». Рядом суетился молодой участковый, тот самый, что доставил Лукаса в отделение. Он заметно нервничал, и его страх был осязаем, как запах пота.

– Товарищ старший лейтенант, – участковый понизил голос до шепота, бросая на Лукаса быстрый, испуганный взгляд, – он мне по дороге сказал, что у преступника были перчатки из оленьей кожи, и на левой, на мизинце, была мелкая штопка. Откуда на таком расстоянии, в темноте, можно штопку разглядеть? Это же… ненормально.

Шторм подняла руку, одним жестом отсекая его. Её взгляд не отрывался от Лукаса. Он чувствовал его на своей коже, как физическое давление.

– Гражданин Варн. Ваши способности… впечатляют. – Она сделала паузу, подбирая слово, и Лукас уловил в её голосе не восхищение, а профессиональную настороженность хирурга, нашедшего неопознанную опухоль. – Но давайте о деле. Вы утверждаете, что стали свидетелем убийства.

Голос его прозвучал хрипло. Он сглотнул, пытаясь вернуть ему твёрдость.

– Не утверждаю. Я его видел. В двадцать один час сорок три минуты. Переулок Глухая Стена.

Он закрыл глаза, и картина всплыла с пугающей, болезненной яркостью. Он не просто видел – он снова чувствовал. Холодок осеннего воздуха. Влажную шершавость стены у щеки. Мерцающий, раздражающий свет фонаря.

– Мужчина в тёмном удлинённом пальто, рост около ста девяноста сантиметров. На правой руке – родимое пятно формы Апеннинского полуострова. Использовал предмет, похожий на… на промышленный степлер или инъектор. Он атаковал мужчину в синей куртке бренда «Alpha». Удар в грудную клетку. Жертва скончалась на месте от массивной кровопотери и, вероятно, повреждения сердца.

Он говорил ровно, отстранённо, как диктовал отчёт в архиве. Но внутри всё сжималось в тугой, болезненный комок. Улица, погода, угол падения тени, модель упавшего велосипеда – «Stels Navigator 28 дюймов, чёрный, на раме царапина в виде буквы «N», глубиной приблизительно 0.5 миллиметра».

Следователь Шторм делала пометки, её лицо оставалось каменной маской. Но Лукас, для которого микровыражения были как крупный шрифт, уловил мгновенное расширение зрачков, крошечное подрагивание уголка рта. Не изумление. Тревогу.

– Вы можете описать лицо убийцы? – спросила она, и её голос прозвучал чуть более отстранённо, чем секунду назад.

– Нет. Он стоял ко мне спиной, а когда повернулся, его лицо было в тени. Но руку я видел отчётливо. И пятно.

– Понимаю. Ваши показания… необычайно детализированы. Почти слишком.

В её голосе прозвучала лёгкая, но отточенная, как лезвие, нота скепсиса. Лукас почувствовал, как по спине пробежала ледяная волна. Ему не верили. Его правда, единственное, что у него было, вызывала не доверие, а подозрение. Его дар превращали в симптом.

– Это всё, что вы можете рассказать? – Шторм отложила ручку, и этот жест был полон заключительности.

И тут Лукас понял, что не может умолчать. Молчание стало бы предательством по отношению к самому себе, к своей памяти, к той трещине, что прошла по его реальности. Он должен был сказать. Даже если это уничтожит последние крупицы доверия.

– Есть один нюанс, – его голос прозвучал тише, но в нём появилась стальная, негнущаяся нить. – Который не укладывается в логику произошедшего.

– Нюанс? – бровь Шторм поползла вверх. Это был единственный признак живого интереса.

– В хронологии событий есть противоречие. – Он сделал паузу, чувствуя, как учащенно бьется сердце. – Согласно моим воспоминаниям, велосипед упал от столкновения с телом жертвы. Но в том же воспоминании есть кадр, где велосипед уже лежит на земле за мгновение до этого столкновения. Это нарушает причинно-следственную связь.

В кабинете повисла тишина, густая и тяжёлая, как свинец. Участковый замер, уставившись на Лукаса с откровенным ужасом, как на сумасшедшего, держащего в руке гранату. Шторм медленно откинулась на спинку кресла, сложив руки на столе. Её пальцы были идеально прямыми, но Лукас видел, как побелели костяшки.

– Гражданин Варн, – её голос стал мягким, почти отеческим, и от этого стало еще страшнее. – Вы только что дали нам одно из самых подробных и, я не сомневаюсь, точных описаний преступления, которые я когда-либо слышала. А теперь говорите о… нарушении причинно-следственной связи? Вы уверены, что не переутомились? Возможно, стресс, шок…

– Состояние моей памяти не зависит от уровня стресса, лейтенант, – отрезал он, и в его голосе впервые зазвучали холодные, металлические нотки отчаяния. – Она работает по принципу «истина или ложь». И в данном случае она фиксирует оба взаимоисключающих факта. Я не утверждаю, что знаю, как это возможно. Я лишь констатирую, что это есть. Как архивариус констатирует наличие двух оригиналов одного документа.

Шторм вздохнула. В её взгляде появилось что-то похожее на профессиональную жалость, и Лукасу это возненавиделось больше, чем открытое неверие. Жалость была приговором. Она ставила его в категорию «несчастных больных», а не «надёжных свидетелей».

– Хорошо. Мы внесём это в протокол как «версию свидетеля», – она сделала новую пометку, и было видно, что эти каракули не имеют для неё никакого веса. – Ваши основные показания бесценны. Мы начинаем розыск. Вам будет предоставлена защита.

Лукас кивнул, понимая, что разговор окончен. Он проиграл. Его главная, сокровенная правда о «нестыковке» была похоронена под матерьялом «версии свидетеля». Его реальность была признана бракованной.

Его проводили в соседнюю комнату, чтобы оформить бумаги. Сидя на кожаном диване, пахнущем остывшим табаком и тоской, Лукас снова и снова прокручивал в голове тот момент. Велосипед. Тень от рамы. Угол падения. Он не ошибся. Он не мог ошибиться. Его память была единственной константой в его жизни. И если она начала лгать, то в мире не осталось ничего настоящего.

В кармане его пиджака тихо завибрировал телефон. Незнакомый номер. Мелькнула мысль о работе, но он отбросил её – в такой час?

Он открыл сообщение.

Там не было ни подписи, ни приветствия. Только одна короткая, отчеканенная строка, которая впилась в сознание, как ледяная игла:

«ОСТАНОВИСЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ТВОЯ ПАМЯТЬ СТАНЕТ ДЛЯ ТЕБЯ ЛОВУШКОЙ.»

Лукас медленно опустил телефон. Холодок, который он чувствовал с начала допроса, превратился в ледяную глыбу в груди. Они знали. Кто бы они ни были, они знали не только о нём. Они знали о его памяти. Они знали о его страхе. Они знали, что именно сказать, чтобы этот страх стал абсолютным.

Его крепость была не просто осаждена. В её фундаменте только что заложили взрывчатку.

-–

Глава 3

Тень на плёнке

Город встретил его утренним солнцем, которое не согревало, а лишь выставляло напоказ каждую его тревогу. Безучастный людской поток катился по тротуарам, но для Лукаса Варна каждый прохожий теперь был потенциальной маской, под которой скрывалось безразличие «Стазиса». Каждое отражение в витрине – пристальным, анализирующим взглядом охотника. Он стёр то злополучное СМС, но слова вросли в сознание, как кольцо паразита в кору дерева, и тихо отравляли его изнутри. «Ловушка». Его собственная память, его крепость и святилище, – и она же стала клеткой, стенки которой сжимались с каждым тиканьем часов.

Он не пошёл в архив. Впервые за десять лет он позвонил и, сжимая трубку липкой от пота ладонью, сообщил, что болен. Ложь далась ему непривычно тяжело, голос звучал чужим и надтреснутым будто он ломал собственные рёбра. Но идти туда, в царство упорядоченного прошлого, было невозможно, когда его настоящее рассыпалось на глазах, как древний пергамент, тронутый огнём.

В своей квартире – стерильно чистой, где каждая книга стояла на своём месте, словно солдат в строю, а ручки в стакане лежали параллельно друг другу с почти мистической точностью, – Лукас попытался восстановить порядок единственным доступным ему способом. Он сел за стол, взял блокнот и начал выписывать всё, что помнил. Не как архивариус, составляющий сухой отчёт, а как безумный картограф, пытающийся начертить карту собственного кошмара.

ВЕЛОСИПЕД. Stels Navigator. Чёрный. Царапина "N" на раме.

Событие А: Тело → задевает велосипед → велосипед падает.

Событие Б: Велосипед уже лежит на земле до столкновения.

Он смотрел на эти две строчки, чувствуя, как логика, самый фундамент его существования, отказывается их обрабатывать. Это было все равно что увидеть в древней рукописи ссылку на интернет – хронологический сдвиг, разрыв самой ткани реальности. Он был архивариусом, жрецом причин и следствий. А ему подсунули апокриф, где следствие рождалось раньше причины.

Он достал ноутбук, и его пальцы, привыкшие к шершавости бумаги, скользили по холодному стеклу тачпада. Он искал. Новости об убийстве в переулке Глухая Стена. Ничего. Местные паблики, городские форумы – тишина, густая и нарочитая, будто кто-то вырезал этот день из общего календаря. Происшествие, свидетелем которого он стал, было стёрто из информационного поля так же эффективно, как его пытались стереть из памяти Шторм. Это не было похоже на работу полиции. Это было что-то другое. Что-то, умеющее не просто скрывать, а заменять реальность, как подменяют подлинную картину в музее искусной копией.

Его собственный разум, этот ненадежный союзник, подкинул ему новую зацепку. Пока он в сотый раз прокручивал в голове мигающий фонарь, его внутренний взгляд «зацепился» за окно дома напротив. На втором этаже, чуть левее того самого фонаря, было окно с полуспущенной жалюзи. И в щель между пластинами, на долю секунды, он увидел… нечто. Тусклый красный огонёк. Точечный, как светодиод камеры наблюдения в режиме ожидания.

Камера. Мысль ударила с такой силой, что он откинулся на спинку стула, и она жалобно скрипнула. Частная камера! Уличные камеры могли быть под контролем тех, кто послал СМС, но частная камера в квартире… это был шанс. Луч света в его сжимающейся темнице.

Через полчаса, движимый слепым, отчаянным инстинктом, он уже стоял у подъезда того самого дома. Массивное кирпичное здание, порождение ушедшей эпохи, с высокими окнами, обрамлёнными потрескавшейся лепниной, и тяжёлой дубовой дверью, хранящей отпечатки тысяч чужих ладоней. Его пальцы сжали распечатку – скриншот из карт с примерным кружком, где должно находиться то самое окно. Его план был прост до безрассудства, до идиотизма: представиться, сказать, что ищет сбежавшую кошку, и попросить посмотреть записи. Абсурдный фарс на краю пропасти.

Дверь ему открыл мужчина лет сорока, в растянутом домашнем свитере, пахнущем одиночеством и вчерашним ужином, с взъерошенными волосами. Он выглядел так, будто только что проснулся после долгой спячки, хотя на часах был уже полдень.

– Вам чего? – буркнул он, оценивающе оглядев Лукаса с головы до ног.

– Здравствуйте, я… – Лукас замолчал. Его мозг, работавший как сканер, уже зафиксировал и проанализировал десятки деталей. Пятно от кофе на свитере (арабика, с молоком), царапина на дверном косяке на уровне пояса (параллельно полу, вероятно, от велосипедного руля), запах старой проводки и… озон. Слабый, но узнаваемый, как запах крови для акулы, запах перегретой электроники. Тот самый, что стоял в серверной их архива.

И тут взгляд Лукаса, скользнув по полке в прихожей, за спиной мужчины, застыл. Среди разбросанных бумаг, ключей и прочего хлама лежала папка. А на её уголке был наклеен стикер. И на этом стикере была нарисована та самая, уже знакомая ему по форме, «Италия». Очертания родимого пятна убийцы.

Лукас почувствовал, как земля уходит из-под ног. Это не было совпадением. В мире «Стазиса» совпадений не бывало. Это был знак. Приглашение. Ловушка начинала закрываться, и он, как наивная муха, сам пришёл в самую её сердцевину.

– Я, кажется, ошибся дверью, – выдавил он, чувствуя, как холодеют губы, а язык становится ватным и непослушным.

Мужчина в дверном проёме медленно улыбнулся. Улыбка была неестественной, натянутой, как маска, под которой не было лица.

– Нет, Лукас, – тихо, почти ласково произнёс он. – Ты как раз по адресу.

Время остановилось. Секунда растянулась в вечность. Слова «Ты как раз по адресу» повисли в воздухе между ними, тяжелые и неоспоримые. Лукас почувствовал, как мышцы спины напряглись, готовые к бегству, но ноги будто вросли в порог.

Незнакомец с родимым пятном – нет, не незнакомец, хозяин этой квартиры, этот человек с уставшими глазами и неестественной улыбкой – медленно отступил вглубь прихожей, оставив дверь открытой. Жест приглашения. Или ловушки.

– Проходи. Не бойся, я не укушу, – его голос прозвучал устало, без злобы. – Да и бежать тебе уже бесполезно. Они знают, что ты здесь.

Лукас замер, его разум лихорадочно анализировал варианты. Бежать? Но куда? Звать на помощь? Кому? Полиции, которая не верит его «версиям»? Он сделал шаг внутрь. Дверь закрылась с тихим щелчком, прозвучавшим как приговор.

– Кто ты? – спросил Лукас, и его собственный голос показался ему хриплым от напряжения.

– Меня зовут Виктор. И я такой же проклятый свидетель, как и ты. Только моя «нестыковка» случилась три года назад.

Он провёл Лукаса в гостиную. Комната была царством хаоса: стены завешаны распечатками, графиками, фотографиями. В углу гудели серверные стойки – источник запаха озона. На большом мониторе застыл кадр уличной камеры: тот самый переулок. Тот самый фонарь.

– Ты… ты следил за мной? – Лукас почувствовал приступ тошноты.

– Я следил за местом, – поправил его Виктор, плюхнувшись в кресло. – После своего… случая, я научился отслеживать аномалии. Вчера вечером в сеть попал всплеск. Маленький сбой в матрице. Твой сбой. – Он ткнул пальцем в монитор. – Я знал, что кто-то придёт. Просто не думал, что это будет «оригинал».

Лукас смотрел на него, пытаясь отделить правду от лжи. Его память, верная слуга, тут же выдала справку: дыхание Виктора ровное, зрачки не расширены, поза расслабленная, но не вальяжная – признаки того, что он, скорее всего, говорит правду. Пока что.

– Что это за «они»? И что за «сбой в матрице»? И почему ты сказал, что я «оригинал»?

Виктор тяжело вздохнул.

– Сядь, архивный. История длинная. – Он отхлебнул кофе из кружки с надписью «Расследователь паранормального». – «Они» – это «Стазис». Изначально – частный исследовательский проект по оптимизации социальной стабильности. А превратился в… в машину по криогенной заморозке реальности. Они не меняют прошлое в документах. Они останавливают его. Консервируют. Создают «зоны статики», подменяют воспоминания. То, что ты видел – этот велосипед, который уже лежал, – это сбой в их «криокамере». Трещина в льду. Твой мозг, твоя уникальная память, её увидела и не смогла принять. Ты для них – живая, дышащая аномалия в их вымороженном идеале. Угроза самой основе их системы.

«Они не просто меняют прошлое, Лукас, – Виктор отложил кружку и посмотрел на него прямо. – Они его "лечат". Я нашел их манифест, сканы. Основатель, некто К.Д., писал, что человечество страдает от истории. Что каждое воспоминание о обиде, каждая трагедия копятся, как яд, порождая новые циклы насилия. "Стазис" – это не тюрьма, а карантин. Они выявляют травматичные воспоминания и помещают их в криогенный сон. Они видят себя хирургами, проводящими операцию на больном теле человечества. А таких, как мы, они считают смертельно опасным вирусом.»

Лукас молча переваривал услышанное. Звучало как бред сумасшедшего. Но это был единственный объяснительный ключ, который подходил к замку его собственного безумия.

– А «оригинал»?

– Потому что ты первый, – Виктор посмотрел на него со странной смесью зависти и жалости. – Первый, кто не просто почувствовал нестыковку, а кто может её доказать. Твоя память – это пульс, живой свидетель в мире, где всё должно быть остановлено. Остальные, вроде меня, только смутно догадываются, что когда-то что-то текло, двигалось… А ты… ты можешь предъявить миру две взаимоисключающие версии одного события. Ты – живое опровержение их догмата о неизменности.

«А технология… – Виктор указал на схему, похожую на карту сотовой сети. – "Реверберация" – это не магия. Они используют когерентное электромагнитное поле сверхнизкой частоты. Оно не глушит сигналы. Оно резонирует с гиппокампом, слегка десинхронизируя его ритмы. Представь, что ты пытаешься записать мелодию, а кто-то постоянно тихо стучит по магнитофону. Запись получится с помехами, ненадежной. Мозг, чтобы не сойти с ума от противоречий, инстинктивно цепляется за самый громкий и простой сигнал – за официальную версию, за "Анкер". Твой мозг, твой "магнитофон", слишком хорош. Он записывает и мелодию, и стук. И это сводит их с ума.»