Серое Наследство Локлид: Остров Воспоминаний

В этот момент он был не Чарльзом Локвудом, тираном и строителем империи. Он был просто мужчиной, безнадёжно влюблённым в свою жену. И этот образ был таким неожиданным, таким человечным, что смех их был не злым, а скорее удивлённым и прощающим.

«…А помнишь, как он извинялся после её выговоров?» – Элейн привстала на локте, её глаза блестели в полумраке. – «Не "прости, дорогая", а целые речи строил: "Признаю ошибочность своего решения, Эвелин. Позволь мне компенсировать это". Полностью как на бизнес-переговорах!»

Вивьен улыбнулась, впервые не сдерживая улыбки. «А она его дразнила за это. Говорила: "Чарльз, я твоя жена, а не совет директоров". И он… он буквально таял. Глаза становились такими же растерянными, маленького бернского зенненхунда, которого нам подарили на Рождество.»

«И тут же пытался быть полезным!» – подхватила Элейн. – «Подавал ей чай, поправлял подушку… Однажды я видела, как он в кабинете на коленях перед ней сидел, а она ему волосы перебирала. А через час – тот же человек холодным голосом увольнял менеджера с двадцатилетним стажем, даже бровью не повёл.»

«Он с другими всегда был как скала, – тихо сказала Вивьен. – Непробиваемый. А с ней… С ней он был домом, у которого вдруг исчезли все стены.»

Они замолчали, осознавая этот контраст. Тот самый человек, чьё ледяное слово могло разорить компании, перед их матерью превращался в самого обычного, немного смешного и безнадёжно влюблённого мужчину.

«…А ведь он пытался, – голос Вивьен внезапно стал тише и серьёзнее. – После того как мама… когда её не стало, он по-своему пытался о нас заботиться.»

Элейн притихла, слушая.

«Помнишь, как он приходил читать нам на ночь? – Вивьен говорила, глядя в потолок. – Держал книгу так, будто это отчёт о слиянии компаний. Голос – ровный, без интонаций. Никаких разных голосов для персонажей, как делала мама.»

«А однажды он попробовал заплести мне косички, – шепнула Элейн. – Помнишь? Получились два корявых комка. Он смотрел на них с таким недоумением, будто столкнулся с самой сложной задачей в жизни. Потом молча ушёл в кабинет и целый вечер звонил кому-то по телефону.»

«На следующий день у нас появилась горничная, которая умела заплетать косы, – кивнула Вивьен. – Он всегда решал проблемы так – нанимал лучших специалистов. Но…»

«…Но он сам так и не научился, – закончила Элейн. – Иногда я ловила его взгляд, когда он смотрел на нас. В его глазах была не просто холодная ответственность. Было… замешательство. Как будто он держал в руках хрупкий прибор без инструкции.»

«Он знал, как построить империю, но не знал, как утешить дочь, которая плачет ночью, – прошептала Вивьен. – И вместо объятий покупал ещё одну фабрику. Ему было… больно. Просто он не умел это показывать.»

Они лежали в тишине, и впервые за многие годы в их воспоминаниях об отце появилась не просто боязнь или обида, а что-то похожее на понимание. Он был гигантом в мире бизнеса и карликом в мире простых человеческих чувств. И эта его беспомощность, которую он так тщательно скрывал, вдруг показалась им почти такой же раной, как и их собственная.

Смех постепенно стих, сменившись зевками. Глаза слипались.

Элейн первой съехала с подушек, устроившись поудобнее. Через мгновение к ней прислонилась Вивьен. Они лежали плечом к плечу, как два птенца в гнезде, их дыхание выравнивалось и замедлялось.

– Спи, Эл, – прошептала Вивьен, уже на грани сна.

– Ты тоже, Вив, – пробормотала та в ответ.

И в тишине Голубой комнаты, под неугасимым светом вечных звёзд, две сестры заснули мирным, глубоким сном – впервые с того дня, когда небо забрало их маму. Боль ещё была там, глубоко внутри. Но поверх неё уже ложился новый слой – общих воспоминаний, тихого смеха и тёплого плеча рядом.

Глава 2 Снова за старое?

Первые лучи солнца только начинали золотить горизонт, когда дверь в Голубую комнату мягко открылась.

– Юные мисс, – голос миссис Пратчетт прозвучал тихо, но неумолимо, как метроном. – Семь часов. Прошу просыпаться.

Две фигуры на большой кровати шевельнулись. Элейн бессознательно прижалась к спине сестры, пытаясь продлить тёплый кокон сна. Вивьен уже открыла глаза, и в них мгновенно появилась привычная собранность, хотя в глубине ещё плескалась усталость.

– Сегодняшнее расписание, – Пратчетт стояла у кровати с позолоченным подносом, на котором лежали два листа плотной бумаги. Её лицо снова было бесстрастным и профессиональным. Всё вчерашнее тепло осталось запертым в ночи, как и положено служащим Локвудов.

– Для вас обоих.

Она положила листы на прикроватные тумбы с отточенными движениями.

– С семи тридцати до девяти – урок рисования на пляже с мадемуазель Клэр. Акварель, масляные краски, морские пейзажи. В десять ноль-ноль… – её голос стал чётким, как дикторский, – у мисс Элейн – урок музыки с маэстро Гвидо. «Фантазия на темы из "Кармен"» Франсуа Борна. У мисс Вивьен – ботаника с элементами химии в оранжерее. Изучение тропических алкалоидов.

Элейн с тоской уткнулась лицом в подушку. Вивьен уже сидела на кровати, её взгляд скользнул по расписанию, вычисляя и анализируя, как хороший солдат, получивший боевой приказ.

– В пятнадцать ноль-ноль, – продолжила Пратчетт, – ваш объединённый урок. Маркетинг и менеджмент. Тема: «Управление репутацией в условиях кризиса». Кейс-стади по материалам «Локвуд Индастриз» за последний квартал.

Она сделала небольшую, едва заметную паузу, и её взгляд на мгновение смягчился, коснувшись их уставших лиц.

– С восемнадцати тридцати… у вас будет свободное время. До отбоя в двадцать два ноль-ноль.

«Свободное время». Всего три часа. После дня, расписанного по минутам. После вчерашней ночи, когда они были просто сёстрами.

Вивьен встретилась взглядом с Элейн. Вчерашнее взаимопонимание ещё тлело где-то глубоко, но поверх него уже ложился привычный слой обязанностей, долга и того, что их отец называл «подготовкой к реальному миру».

Они снова были Локвудами. Юными мисс Локвуд. С чёткими ролями, расписанием и ожиданиями.

Вивьен первой спустила ноги с кровати. Её поза была прямой, лицо – гладким.

– Благодарю, миссис Пратчетт. Мы будем готовы через двадцать минут.

Элейн с неохотой последовала её примеру. Пляж, музыка, химия, менеджмент… Золотая клетка снова захлопнулась. Но теперь они знали – в ней есть потайная дверца. И они знали, где её искать.

7:20 – Подготовка

Комната наполнилась звуками бесшумной суеты. Вивьен, уже облачённая в лёгкое льняное платье песочного цвета, с точностью робота собирала папку с чистыми листами и дорогими карандашами для пленэра. Её движения были выверены, лицо – пусто. Только в уголке глаза, когда она бросила взгляд на смятую простыню, где они вчера спали вдвоём, мелькнула тень.

Элейн, напротив, копошилась у шкафа, будто надеясь, что замедление темпа как-то отсрочит неизбежное. Она надела самое простое хлопковое платье, словно в молчаливом протесте против формальности. В руках она без энтузиазма вертела футляр с флейтой.

– Ты взяла солнцезащитный крем? SPF 50, как велел отец, – голос Вивьен прозвучал ровно, без упрёка. Констатация факта.

– Забыла, – буркнула Элейн, хотя он лежал у неё на столе.

Вивьен молча подошла, взяла тюбик и положила его в плетёную корзину сестры рядом с флейтой. Жест был не нежным, а функциональным. Следующим в корзину полетела панамка.

– Не забывай. Солнечный удар не входит в расписание.

7:30 Краски

Пахло морем, солью и масляной краской. Мадемуазель Клэр, худая женщина с острым взглядом, расставила мольберты.

– Свет, тень, рефлексы, – говорила она, обходя их. – Море – не просто вода. Это бесконечный источник меняющегося цвета.

Вивьен: Её акварель была техничной и безжизненной. Идеальные градации синего, точная перспектива, но никакой души. Она писала море как диаграмму – холодную, далёкую, недоступную.

Элейн: Её лист был взрывом цвета. Слишком яркое солнце, слишком синие волны. Она пыталась поймать ощущение – тот восторг, что испытывала вчера. Но вместо этого получалась лишь кричащая, неуклюжая пародия на радость.

Мадемуазель Клэр вздохнула, глядя на работы.

– Мисс Вивьен, больше воздуха. Мисс Элейн, меньше эмоций. Искусство – это контроль.

7:45 – Битва с акварелью

Вивьен смешивала оттенки на палитре с хирургической точностью. Ультрамарин, кобальт, капля умбры для глубины. Её кисть скользила по бумаге уверенными, но безжизненными движениями.

Внутренний монолог Вивьен: "Горизонт должен быть на одной трети. Волны – не хаотичные мазки, а повторяющийся паттерн. Всё должно быть предсказуемо, измеримо, подконтрольно. Как и всё в жизни."

Но когда она попыталась изобразить пену на гребнях волн, кисть вдруг дрогнула. Вместо лёгких, прозрачных бликов получились тяжелые белые кляксы. Она сжала губы. Контроль. Нужен полный контроль. Она взяла новый лист и начала заново.

Элейн выжала из тюбика сразу слишком много ярко-синей краски. Она хотела передать ту ослепительную синеву, что видела вчера, когда смеялась с сестрой. Но на бумаге цвет выглядел ядовитым, почти агрессивным.

Внутренний монолог Элейн: "Почему не получается? Почему кисть не слушается? Я хочу нарисовать то чувство, когда песок был тёплым, а небо – бесконечным!"

Она с силой провела широкой кистью по листу, пытаясь изобразить порыв ветра. Получилась грязно-синяя полоса, которая размазала ещё не высохшую краску.

8:15 – Вмешательство мадемуазель Клэр

Учительница остановилась за спиной Вивьен.

– Вы рисуете море как инженер, мисс Локвуд. Где дыхание? Где случайность? – Она легонько коснулась кисти Вивьен. – Позвольте руке дышать. Расслабьте запястье.

Затем она подошла к Элейн:

– А вы, мисс, слишком стараетесь прочувствовать. Искусство рождается в диалоге между чувством и техникой. Ваша буря выглядит истерикой. Сделайте шаг назад. Посмотрите на море. Что вы видите на самом деле?

8:45 – Прорыв?

Вивьен, сжав зубы, попыталась "расслабить запястье". Она сделала один небрежный, лёгкий мазок, чтобы изобразить облако. И… у неё получилось. Оно вышло воздушным, невесомым. Она с удивлением смотрела на это облако, словно впервые увидела небо не через призму правил.

Элейн отступила на шаг и действительно посмотрела на море. Не на своё буйное воображение, а на реальный океан. Она увидела, как свет играет на гребнях волн, создавая миллионы бликов. Взяла тонкую кисть и попыталась передать именно это – игру света, а не бурю эмоций.

9:00 – Итог

Мадемуазель Клэр смотрела на их итоговые работы. У Вивьен появился намёк на воздух. У Элейн – проблеск контроля.

– Лучше, – коротко сказала она. – Запомните этот урок. Без техники – хаос. Без души – музейный экспонат. Настоящее искусство, как и жизнь, – это баланс.

Она собрала их работы, оставив их на пляже с мыслями, которые были куда сложнее, чем любая акварель. Вивьен впервые задумалась, что контроль может быть не абсолютным. А Элейн – что чувства нужно иногда облекать в форму, иначе они сгорят, не долетев до других.

Учительница удалилась в дом, оставив их наедине с мольбертами и застывшими красками. Воздух снова наполнился лишь шумом прибоя и криками чаек.

Элейн первая не выдержала. Она повалилась на песок, раскинув руки, и фыркнула.

– Ох уж эта Клэр! – сквозь смех выдохнула она. – «Дышите кистью, мисс Локвуд!» – Она передразнила её утончённый акцент, скопировав жеманное выражение лица. – Я чуть не лопнула, пока ты так сосредоточенно «дышала» своим запястьем!

Вивьен, к своему собственному удивлению, позволила себе улыбнуться. Она опустилась на песок рядом с сестрой, уже не боясь испачкать платье.

– А её фраза «искусство – это диалог»? – подхватила Вивьен, и в её голосе впервые за утро прозвучали живые, не дежурные нотки. – Она это говорит с таким видом, будто открыла великую тайну мироздания. Каждый раз одно и то же.

– Она же такая… мимимишная! – заливисто рассмеялась Элейн, катаясь по песку. – Представляешь, она, наверное, дома со своими котами так же разговаривает: «Мурзик, твой подход к умыванию… в нём не хватает эмоциональной глубины! Больше страсти, дорогой!»

Вивьен фыркнула, прикрыв рот ладонью, но плечи её тряслись от смеха.

– А её платочки! – вспомнила Вивьен. – Эти крошечные шёлковые платочки, которые она вечно достаёт с таким видом, будто совершает магический ритуал!

– И поправляет им мольберт! – добавила Элейн, уже почти задыхаясь. – «Немного левее, мисс, чтобы поймать лучшую перспективу!» Прямо как жрец у алтаря!

Они смеялись вместе, громко и беззаботно, их смех уносился в небо и терялся в шуме волн. В этот момент не было ни правил, ни расписания, ни тяжёлого наследия Локвудов. Были просто две сестры, делящиеся смешной тайной о своей чудаковатой учительнице.

– Знаешь, – сказала Вивьен, когда смех поутих, и в её глазах всё ещё играли искорки. – Она, конечно, смешная. Но… то облако. У меня действительно получилось.

Элейн перестала смеяться и посмотрела на сестру с лёгким удивлением.

– Правда? А у меня… тот блик на воде. Я вроде поймала, как он дрожит.

Они переглянулись. Мимолётное понимание прошло между ними. Может, в этой «мимимишной» женщине с её платочками и высокопарными фразами всё-таки было что-то ценное. Что-то, что помогло им обеим сделать сегодня маленький, но важный шаг. Пусть даже через смех.

10:00 – Раздельные уроки

В музыкальном салоне:

Воздух вибрировал от неуверенных звуков флейты. Элейн стояла у пюпитра, пальцы скользили по клапанам, но не попадали в такт.

«Фантазия на "Кармен", мисс Элейн! – маэстро Гвидо хлопал себя по лбу. – Это должна быть страсть, заключённая в безупречную форму! Огранённый алмаз! А вы играете это как дикий пожар! Слушайте гармонию! Здесь минор сменяется мажором – это как луч света в ночи!»

Элейн смотрела в ноты, но видела не чёрные точки на станах, а рассыпающиеся по небу звёзды. Её пальцы искали не апподжиатуры и трели, а ту мелодию, что звучала в её сердце вчера – дикую, свободную, без правил и размеров.

– Слушайте гармонию! – умолял Гвидо. – Здесь, в разработке, минор сменяется мажором – это как луч света в ночи! А вы играете это как марш!

Она взяла дыхание и снова попыталась сыграть пассаж. Звук снова сорвался на визгливый обертон. Она хотела объяснить, что «Кармен» для неё теперь – это не страсть к мужчине, а ярость к отцу, боль утраты и дикая тоска по свободе, что кричит в ней каждую ночь. Но слова застряли в горле.

– Снова! – строго сказал маэстро. – И на этот раз думайте не о звёздах, а о структуре. Музыка – это математика, одетая в красоту. Без математики – хаос.

В оранжерее:

Пар концентрированной соляной кислоты шипел, соприкасаясь с каплей млечного сока из стебля Alstonia scholaris, чьё грозное название – «дьявольское дерево» – вполне соответствовало его смертоносной природе. Вивьен в белом халате, защитных очках и перчатках наблюдала, как прозрачная жидкость мутнела, выпадая в железистый осадок.

– Обратите внимание на цвет реакции, – голос её наставника, доктора Эмбри, был ровным, как тиканье секундомера. – Это подтверждает наличие индольных алкалоидов. В данном случае – эхитамина. Мощный миорелаксант, но в высоких дозах – смертельный нейротоксин.

Вивьен кивала, механически записывая в журнал: «pH 2.3 → выпадение белого осадка. Реакция положительная».

Но её мозг, отточенный годами дисциплины, работал в другом направлении. «Горе… Какая у него химическая формула? C₁₇H₁₉NO₃? Или, может, C₈H₁₁NO₂ – как дофамин, только наоборот? Вещество, вызывающее не удовольствие, а боль».

Она аккуратно профильтровала осадок.

– Теперь экстрагируем полезный алкалоид, нейтрализуя кислоту, – говорил доктор Эмбри. – Любой яд в правильной дозировке становится лекарством.

«А что является нейтрализатором для горя?» – думала Вивьен, глядя на пробирку. «Время? Но оно не вступает в реакцию с памятью. Новые впечатления? Но они лишь образуют неустойчивые соединения…»

– Мисс Локвуд, вы меня слушаете?

– Конечно, доктор, – она автоматически добавила в пробирку гидроксид натрия. – Нейтрализация до pH 7.0 для дальнейшей очистки.

Осадок растворялся, жидкость снова становилась прозрачной. «Слёзы… Они на 98% состоят из воды. Остальное – хлорид натрия, калий, магний… гормоны стресса. Ничего, что могло бы объяснить ту боль, что разъедает изнутри. Ничего, что можно было бы выделить в чистом виде и уничтожить».

– Отличная работа, – констатировал доктор Эмбри. – Теперь перейдём к хроматографии.

Вивьен взяла следующую пробирку. Ещё один алкалоид, ещё одна потенциальная формула спасения или смерти. Но ответа на главный вопрос химия дать не могла.

15:00 – Объединённый урок. Маркетинг и менеджмент

Кондиционер гудел, выстуживая воздух до температуры, несовместимой с живыми эмоциями. За дубовым столом, полированным до зеркального блеска, они сидели напротив своего наставника – мистера Грейвса, человека с лицом бухгалтерского отчёта.

– Кризис в филиале «Локвуд Индастриз» в Джакарте, – его голос был монотонным, как гудение сервера. – Произошла утечка. Рабочие предоставили СМИ фотографии с нарушениями техники безопасности. Рейтинг доверия падает. Ваши действия?

Вивьен откашлялась. Её разум, отточенный как скальпель, уже проанализировал ситуацию.

– Первый этап: сдерживание. Выпускаем официальное заявление с соболезнованиями пострадавшим и обещанием провести внутреннее расследование. Второй этап: контрнаступление. В этот же день анонсируем новую благотворительную программу для местных общин – строительство школы или медицинского центра. Создаём информационный повод, чтобы сместить фокус. Третий этап: жертва. Увольняем менеджера филиала с формулировкой «за недостаточный контроль». Показываем, что проблема решена на уровне принятия решений.

Она выложила свой план, как шахматист, расставляющий фигуры. Безупречно. Цинично. Отец одобрил бы каждое слово.

Мистер Грейвс кивнул, делая пометку в планшете.

– Эффективно. Холодный расчёт. Продолжаем.

Его взгляд упал на Элейн.

Элейн сжала под столом руки. Она смотрела на фотографии из досье: уставшие лица рабочих, груды ржавого оборудования.

– А если… – её голос прозвучал тише, чем обычно. – Если мы действительно проведём расследование? Исправим нарушения? Улучшим условия труда и заплатим компенсации пострадавшим? И… опубликуем правду?

Губы мистера Грейвса искривились в подобие улыбки.

– Благородно, мисс Элейн, но экономически нецелесообразно. Правда – дорогой товар. Её не всегда выгодно выставлять на витрину. Признание ошибок приведёт к судебным искам, падению акций и потере миллионов. Ваш план – это банкротство.

– Но это будет честно! – вырвалось у Элейн.

– Честность, – парировал Грейвс, – это роскошь, которую не может себе позволить публичная компания. Репутация – это актив. Её защита – наша главная задача. Даже если для этого придётся пожертвовать… отдельными истинами.

Вивьен смотрела на сестру, и в её глазах на секунду вспыхнуло что-то похожее на стыд и боль. Она знала, что Элейн права. Она знала, что её собственный, безупречный с точки зрения логики план, был тем самым, от чего их мать всегда пыталась их уберечь – подменой морали холодной эффективностью.

– Ваш ответ, мисс Вивьен? – переспросил Грейвс. – Вы подтверждаете свою стратегию?

Вивьен медленно кивнула, чувствуя, как что-то тяжёлое и неприятное оседает в глубине желудка.

– Да. Я подтверждаю.

– Правильный выбор, – заключил Грейвс. – Бизнес – это война. А на войне все средства хороши.

Урок продолжался, но Вивьен уже почти не слышала. Она смотрела на свои руки, которые только что в оранжерее выделяли потенциальное лекарство. А теперь эти же руки мысленно подписывали приговор честности и людям в Джакарте. Расписание выполнялось. Мир Локвудов возвращал свои права. Но с каждым таким «правильным» решением внутри неё росло тихое, неподчиняющееся чувство – что они с сестрой учатся не тому, как жить. А тому, как выживать, постепенно теряя себя.