Железный призрак

Алексей Лебедев

Железный призрак

Глава 1

Над обрывом, где материк кончался обрывистым зубцом и волны бились о скалу с шепотом древних проклятий, висел Черный Замок. Он не был украшением мира – больше напоминал шрам, застывший в камне. Башни его рвались в небо как чёрные стрелы, зубчатые кромки отражали редкий свет так, будто хотели его поглотить. Ветер бил по сводам, нёс соль и нездоровую прохладу. Камни замка хранили память – не столько людей, сколько поступков; они слышали планы, видели предательства и, возможно, сами дышали ними.

В этом месте жил он – Сандро Нагаш. Его звали по-разному в разных устах: рыцарь, тень, орудие империи. Но имя мало значило в сравнении с тем, что он собой представлял: доспехи чёрные, гладкие, не знакомые с ржавчиной, сшибленные из металла, который не гниёт и не стареет. Он никогда их не снимал. Никогда. Они были частью его, и он, казалось, – частью их. Не ел. Не пил. Не спал. Он ходил по коридорам замка, как тот, кто не склоняет головы перед законом жизни, но знает порядок смерти. Рядом всегда был Малекит – конь, закованный в ту же чёрную броню, с глазами как раскалённые угли, мерцающие из-под налёта век. Малекит не ржал без причины; его рёв – как подписание приговора.

Сам Сандро не знал, как оказался здесь. Память не давала ответов: в ней были только фрагменты – скрипы дверей, запах железа, отголоски битвы, а потом – пробуждение в холодном ложе доспехов, на холодном камне. Вокруг – пустота происхождения. Никто не рассказывал ему детство, семья, имя отца; он очнулся собой в замке, и замок оказался его миром. Это было не мудрое фаталистическое принятие, а простая констатация: он есть, замок есть, и мир двигается вокруг.

Однажды к его воротам прибыли послы из Миддлхейма – империи, чья гордость была столь же велика, как и её аппетиты. Их знамёна трепетали на ветру, окрашивая серость неба в цвета чьей-то политики: золото на чёрном, строгие полосы, выверенные гербы. Послы были люди в приличных одеждах, с речью как с выкованной ножовкой – ровной, холодной и точной. Старший из них, человек с глазами, за которыми угадывалась не то хитрость, не то страх, подошёл к воротам и попросил аудиенцию.

– Сандро Нагаш, – начал он не стесняясь. – Империя предлагает сделку. Дом Мирленд держит один последний оплот непокорности на континенте. Его стены – косметика для тех, кто желает показать себе службу истории. Мы просим тебя содействовать их падению. Взамен – сундук золота. Больше слов не требуется.

Сандро смотрел на посла так, как смотрят на часы: безо всякой бессмысленной привязанности, оценивая только полезность.

– Почему я, – спросил он. Голос его был равен глухому удару стали. – Почему вы думаете, что я – инструмент для ваших войн?

Посол усмехнулся: усмешка, от которой даже солнце казалось бы холоднее.

– Потому что ты – форма силы, которой мы не имеем. И силы предпочитают, чтобы их использовали. Это простая экономика, рыцарь. Ты получаешь золото. Мы получаем замок. Мирленд перестанет быть проблемой.

Диалог был тёплым как торговая сделка и холодным как приговор. Сандро не торговаться. Он кивнул один раз – коротко, как знак того, что слово дано, и слово для него было контрактом, который не нуждался в благородных оправданиях. Почему он согласился? Возможно потому, что в жизни его, сделанной из железа, контракт был формой бытия; возможно потому, что пустота в груди требовала заполнения действием. Или потому, что золото ближе к понятию «цель» в его мире.

Три дня – и колонна стояла у стен Мирленда. Имперская армия была машиной: осадные башни, тараны, катапульты, сапёры с ломами и штыки, отряды лучников, шахтёры подкопов. Мирленд встретил их с тем, что у него было: каменные стены, опытные воины и дух защитников. У дома Мирланд была гвардия – люди, обученные защищать своих князей до последнего вздоха. Князь Мирленд и его княгиня стояли во главе, их лица – суровые отметки долга. Они знали цену дому. Они знали цену детям, спящим в покоях.

Подготовка к штурму была механической, почти математической. Имперцы расставляли осадные машины в тех точках, где камни казались старыми и уязвимыми. Сапёры искали подкопы, инженеры выстраивали башни, а стрелки занимали позиции. Сандро стоял впереди – не для славы, а потому, что его предназначение требовало направленного удара. Его магия была не похожа на гром и молнию, которыми развлекаются слабо подготовленные творцы. Его сила была плотной тьмой, как густое масло, которое растекалось и тянуло за собой время. Он ставил руку на землю, и земля внимала; ставил руку на камень, и камень сдавался.

Когда начался штурм, воздух взорвался стрельбой. Тараны громыхнули, бойницы полетели прочь, камни сыпались в ров. Магия Сандро действовала как неумолимая зубчатая машина: места, где он сосредоточил свой взгляд и волю, распускались, как старые швы; целые блоки кладки становились рыхлыми и падали. Пролом появился не мгновенно – это был ритм: удар, трещина, обвал, и снова удар. Когда последний сегмент рухнул, имперская пехота ринулась внутрь, как море в новый берег.

Внутри замка происходило то, что всегда происходит в штурме: сомнения исчезали под тяжестью приказа; страх стерся работой. Доспехи звенели, мечи рубили, люди падали. Гвардия Мирленда сдерживала натиск, закрывая путь к опочивальням, к внутренним залам, где жили княжеские покои. Они делали всё, что могли: закрывали двери, встраивали ловушки, пытались удержать линию. Князь и княгиня были в первых рядах, они становились стеной, надеждой и жертвой одновременно. Сандро двигался по коридорам, как черный колышек в плотном торфе: тихо, методично, не выказывая ничего лишнего. В одной из детской комнате – спала Луна Мирленд. Она была маленькой, три года, с волосами цвета снега, с лицом, ещё не знавшим горечи страхов. Её окружали вещи детские: крохотная кроватка, игрушки, выцветшие платочки. Гвардейцы держали круг, их щиты были как стена из живого железа.

Капитан гвардии, старик с седой бородой, стоял в дверях, держа меч высоким. Его глаза были больше полны отваги, чем надежды. Когда имперцы ворвались в зал, столкновение было как металл о металл: иные падали сразу, иные держались, пока стояли ноги. Князь лайкнул клинком, пытаясь оттянуть на себя струю врага, и это был их выбор – дать время семье уйти.

Сандро встретил капитана в узком коридоре. Их клинки столкнулись – не эпично, не в ритме легенд, а коротко и смертоносно, как механический акт. Капитан бился, но с успехом, в котором читалась трагедия человеческого долга, а не победа. Сандро не говорил. Его движения были безжалостны и точны; каждое – рассчитанное.

Когда капитан упал, он упал не как герой поэмы, а как человек, выполненный обязательством стать стеной. Рядом падали ещё; гвардейцы, державшие оборону, один за другим переставали держать руки. Княгиня пыталась преградить путь, её лицо – складки боли. Князь бросился вперёд, и в том порыве была вся ненависть к чужим мечам и сострадание к дому, но всё это было бессильно перед целеустремлённостью действия, перед ледяной чёткостью доспеха, который не чувствовал сожаления.тоял на пути его контракта. Это произошло быстро: удар, падение, тишина, и всё в комнате наполнилось новым значением – пустотой, где ещё недавно жили голоса и пахло свежим хлебом и воском. Он не смотрел на тела, не задерживался в зрелищности; его дело не требовало кровавых спектаклей. Он сделал выбор, и действие привело к результату. В этом не было злобы, в этом было понимание задачи.

Когда последний вопль смолк, в комнате осталась только Луна. Она проснулась от шума и, не понимая его смысла, улыбнулась – эта улыбка была такой непосредственной и честной, что что-то в чёрном рыцаре дернуло. Он не был создан для улыбок. Он не был создан для нежности. Но то, что щёлкнуло внутри, было не математикой договора, а треснувшей нотой, на которую отозвался древний резонанс. Это не стало признанием ошибок. Это стало сигналом – он не позволял убить дитя.

Тот момент, когда один из имперских воинов, молодой и уверенный, поднёс меч, чтобы прервать жизнь Луны, был как замедленное зеркало времени. Его рука поднялась – жест короткий и породивший ужас в комнате. Сандро вмешался. Он встал между мечом и ребёнком, и его доспехи уперлись в возОн не выкрикивал речи. Он не произнёс высоких слов о защите невинных. Его ответ был прост: действие. Он поднял руку, и тьма, что была его службой, развернулась как покрывало, легла на глаза тех, кто стоял в комнате, и не убила – она сделала так, что они видели. Она проткнула их вниманием картинами: матерями, стоящими у печей; полями, где лежали могилы; детьми, что плакали о хлебе. Те, кто поднял меч, дрогнули, потому что увидели не врагов, а возможную цену. Внезапно порядок расчёта рассыпался: у солдата, готового вонзить лезвие, лицо исказилось, и он опустил руку.