Последний эльф

Иван Краснящих

Последний эльф

Пролог

Лес под Вызимой не горел. Он тлел. Дым, едкий и трупный, впитывался в шерсть плащей, в кожу ладоней, в самые поры земли. Он был похож на дыхание самого леса, умирающего долгой, мучительной смертью. Геральт из Ривии шел сквозь этот дым, и каждый его шаг отдавался в тишине глухим, окончательным стуком. Лес был мертв. И он шел на запах смерти.

Его наняли найти Проклятие. Местные, крестьяне с посеребренными вилами и почерневшими от страха лицами, клялись, что в чащобе завелся «лесной дух», «злой дух», «не упокоенная тень». Они тыкали грязными пальцами в сторону дыма, их глаза бегали по сторонам. Геральт слушал, кивал и уже знал, что это не дух. Духи не оставляют на стволах дубов таких шрамов – длинных, точных, словно от когтей исполинской стальной кошки. Это была работа меча. Или, может быть, эльфийского клинка.

Он нашел их на опушке, у подножия холма, изрытого старыми эльфийскими катакомбами. Тела. Человеческие. Четверо. Не солдаты – у солдат была бы униформа, хоть какая-то амуниция. Эти были одеты в грязные походные плащи, в руках – дешевые мечи, зазубренные от неумелого боя. Ополченцы. Охотники. Охотники на нелюдей.

Геральт присел на корточки, двигаясь бесшумно, будто дым сгустился вокруг него в призрачную плоть. Он не боялся, что кого-то спугнет. Спугнуть тут было уже некого. Смерть витала в воздухе, старая, остывшая.

Первый был убит ударом в горло – точным, быстрым. Даже не ударом, а уколом. Клинок вошел под кадык и вышел у основания черепа. Смерть мгновенная. Второй пытался прикрыться – на его предплечье были глубокие порезы, но не от парирования. Ему перерезали сухожилия, обездвижили, а потом нанесли смертельную рану в подмышку, где кольчуга не защищала. Холодная, расчетливая эффективность. Не злоба. Ремесло.

Третий и четвертый лежали вместе. Они бежали. Одному клинок вошел точно между позвонков. Второй, обернувшись, получил удар в лицо. Не размах, не удар в ярости. Короткий, резкий выпад, острие вошло в глазницу и пронзило мозг.

Геральт выпрямился. Его ведьма чьи зрачки, узкие как щели, скользили по земле. Ни следов паники, ни груды тел. Бойня. Череда безупречных убийств. Один против четверых. И победил один.

Он обошел поляну и нашел его. Не тело. Знак.

На плоском камне, обагренном кровью, лежала ветка дуба. Не сломанная, не брошенная. Аккуратно очищенная от коры, так что обнажилась белая, почти живая древесина. На ней были нанизаны четыре уха. Человеческих. Это не был трофей. Это было послание. Простое, как эльфийский клинок, и столь же жестокое.

«Я здесь. Я пришел за своим. За каждое ухо моего народа – ваше ухо. За каждую жизнь – ваша жизнь».

Геральт почувствовал знакомый холод внутри. Это не было Проклятие. Это было нечто иное. Нечто худшее.

Он услышал тихий звук. Не скрип ветки, не шелест листьев. Звук, которого в мертвом лесу быть не должно. Детский плач.

Ведьмак обнажил свой меч – стальной, для людей – и двинулся вглубь чащи, к входу в катакомбы. Дым стелился у его ног, как призрачная река. Плач становился громче. Он доносился из-за груды обвалившихся камней, что когда-то были аркой входа.

Геральт отодвинул плечом тяжелый камень. За ним была небольшая пещера, рукотворный грот. В воздухе пахло влажной землей, дымом и страхом.

На полу, прижавшись к стене, сидела девочка. Лет семи. Лицо ее было испачкано сажей и следами, грязное платье порвано. Она смотрела на него огромными, полными ужаса глазами и, завидовав его фигуру в проеме, вскрикнула и прижала к груди какую-то тряпку.

– Не бойся, – голос Геральта был низким и ровным, без эмоций. Он убрал меч в ножны за спину и медленно, как с диким зверем, присел перед ней. – Я не причиню тебе зла.

Девочка смотрела на него, не мигая. Ее тело сотрясала мелкая дрожь.

– Монстр… – прошептала она. – Он… он всех убил…

– Какой монстр? – спросил Геральт. – Опиши его.

– Он… он был тенью… – она всхлипнула. – Глаза… светились как у кошки. Но он был высокий… как человек. Но не человек!

Геральт молча кивнул. Эльф. Старый, судя по всему. Опытный воин.

– Он… он спас меня, – выдохнула девочка, и в ее голосе прозвучала неподдельная растерянность.

Ведьмак на мгновение замер.

– Объясни.

– Эти дяди… они привели нас сюда… папу и маму… – слезы снова потекли по ее грязным щекам. – Они говорили про «очистку от нечисти»… Потом… потом из темноты он вышел. Он был так быстр. Я ничего не поняла. Он всех… Он убил этих дядей. А потом подошел к папе… Мама кричала… А он… он посмотрел на меня. Его глаза… они были такие печальные. Такие старые. И он просто… ушел. Не тронул нас.

Она разжала пальцы, сжимавшие тряпку. Это был не кусок материи. Это был изящный, сплетенный из серебряных нитей и сухих трав, браслет. Эльфийская работа.

– Он… он бросил это мне, – прошептала девочка. – Сказал… «Чтобы твои дети не забыли запах дыма»… Что это значит, месье?

Геральт не ответил. Он смотрел на браслет, потом на бледное, испуганное личико девочки, потом мысленным взором – на четыре тела на поляне и на четыре уха, нанизанные на белую ветку.

Это не был монстр. Монстры просты. Они убивают, потому что таков их инстинкт. То, что оставило после себя этот след, было сложнее. Это была боль. Боль, которую вынашивали столетиями. Боль, которая кристаллизовалась в холодную, беспощадную цель. Боль, у которой вдруг появилось лицо. И имя.

Лаэрон. Последний воин клана «Увядших Листьев». Последний эльф.

Геральт поднялся. Он знал, что должен сделать. Он должен был найти его. Не потому, что его наняли. Не для того, чтобы убить Проклятие.

А для того, чтобы поговорить с ним. Пока этот эльф не сжёг весь Северный мир в топке своей древней ненависти. Или пока мир не сжёг его.

Он вышел из пещеры. Дым затянул небо рыжей пеленой. Казалось, горит не только лес. Горит само небо. А где-то в этом дыму, неумолимый и тихий, шагал Последний Эльф, неся с собой ветер забвения для одного мира и надежду на память – для другого.

Глава 1: Ведьмак и Бард

Таверна «У Потрошеного Вепря» утопала в осенней грязи и сумерках, наступающих рано и безоговорочно, как приговор. Из трубы валил густой, жирный дым, смешиваясь с туманом, поднимающимся от болот. Заведение пахло дешевым пивом, луком, мокрой шерстью и отчаянием.

Геральт сидел в углу, в той самой нише, что была дальше всего от двери и очага, позволяя держать в поле зрения весь зал. Он был неподвижен, как каменный идол. Перед ним стоял глиняный кубок с недопитым вином – кислятиной, от которой сводило скулы. Он не прикасался к нему уже с полчаса, его пальцы, покрытые старыми шрамами, лежали на столе расслабленно, но готовые в любой миг сжаться в кулак или ринуться к эфесу меча. Его мысли были далеко, в том дымном лесу под Вызимой, где пахло не перебродившим суслом, а кровью и пеплом.

Дверь с скрипом распахнулась, впустив вихрь холодного, несущего запах гниющих листьев ветра и столь же яркий, шумный вихрь в разноцветном камзоле – Лютика. Бард, увешанный лютнями и шарфами, с лицом, еще не утратившим юношеской округлости, оглядел зал быстрым, привычным взглядом певца, ищущего публику и выпивку. Заметив Геральта, он направился к его столу, разбрасывая направо и налево улыбки и кивки, на которые мрачные завсегдатаи отвечали нехотя и вяло.

– Геральт! Старина! А я-то думал, тебя уже драконы в горах сожрали, а оказалось, ты тут, в этой… милой харчевне, укромничаешь! – Лютик шумно уселся на противоположную скамью, снял лютню и бережно прислонил ее к стене, после чего энергично помахал рукой служанке. – Вина, дорогая! Лучшего, что есть! И жареной курицы, чтобы хрустела! Ну, рассказывай, что за чудовище терроризировало здешних обывателей, пока я разучивал новые баллады в цивилизованных краях? Водяной? Грифон? А может, завелась та самая баба-яга, о которой старухи у колодца трещат? – Он устроился поудобнее, потирая руки в предвкушении истории.

Геральт медленно перевел на него взгляд. Его глаза, цвета воронова крыла, в полумраке таверны казались совсем черными, пустыми и неотражающими.

– Никакая баба-яга, Лютик.

– Брукса? Утопца? Не томи!

– Эльф, – тихо, но так четко, что слово прозвучало громче любого крика, произнес Геральт.

Лютик на мгновение замер, его брови поползли вверх, к волосам. Потом он фыркнул, разочарованно махнув рукой.

– Эльф? Пф-ф! Ну, подумаешь, новость! Их в этих лесах, как белок в… Я каждого дня по эльфу на завтрак съедаю! Сказки эти слушать…

– Не их, – перебил Геральт, и в его голосе прозвучала сталь, заставившая Лютика смолкнуть. – Он. Один. И он не просто охотится. Он оставляет знаки. Послания. На ветке дуба, очищенной от коры. Четыре уха. Человеческих.

Геральт коротко, без прикрас, без лишних эмоций, описал поляну, тела, убитые с пугающей, хирургической точностью. Он рассказал о девочке в пещере, ее дрожащем голосе и о браслете, сплетенном из серебра и сухих трав. По мере рассказа улыбка с лица Лютика сходила, как краска под кислотным дождем. Его живое, выразительное лицо сменилось с веселого на задумчивое, а затем на мрачное, озабоченное. Он перестал ерзать и сидел, уставившись в стол.

– Четыре уха… на белой ветке… – Бард сглотнул, ему вдруг захотелось пить, и он сделал большой глоток только что принесенного вина. Оно оказалось таким же кислым, как и у Геральта, но Лютик не заметил. – Это же… это же чистейшая поэзия. Ужасная, отвратительная, но… поэзия. Каждая капля крови – это строфа. Каждое ухо – это… припев.

– Это не поэзия, Лютик, – голос Геральта был плоским. – Это счет. И этот счет ведется очень давно. Не годами. Столетиями.

Лютик отхлебнул еще вина, поставил кубок с глухим стуком.

– И что ты будешь делать? Тебя же наняли его остановить. Прикончить, я полагаю?

– Меня наняли разобраться с Проклятием. Но это не Проклятие. Это… последствия.

– Последствия чего? – искренне удивился Лютик. – Осенней распутицы? Плохого урожая?

Геральт впервые за вечер изменил позу, откинувшись на спинку скамьи. Его взгляд ушел куда-то вглубь себя.

– Последствия нашего с тобой существования, Лютик. Последствия того, что мы, люди, пришли на эту землю и решили, что она принадлежит только нам. Что ее прежние хозяева – грязь под нашими каблуками.

Бард задумался. Он смотрел на наполовину доеденную курицу, на пламя коптящей свечи, и в его глазах танцевали отблески не только огня, но и новых, рождающихся образов – не для весёлой плясовой, а для мрачной, пронзительной баллады.

– Ты знаешь, я когда-то слышал одну эльфийскую песню… – начал он задумчиво. – Старый, пьяный, как сапожник, скальд в мариборском притоне ее напевал. На ломаном общем языке. Она была о звездах, которые помнят имена всех павших воинов, и о ветре, который разносит их шепот по пустошам. Я тогда подумал – какая красивая, возвышенная чушь. А сейчас… – Он взглянул на Геральта, и в его взгляде не было привычного легкомыслия. – Мне кажется, я начал понимать, о чем он пел. Я поеду с тобой.

Геральт внимательно посмотрел на него.

– Это не будет веселая поездка, Лютик. В конце этого пути тебя, скорее всего, не ждут аплодисменты и полные тарелки. И песня, которую ты сложишь, если сложишь, вряд ли будет петься на пирах под звон кружек.

– Возможно, – тихо, но твердо ответил бард, – это будет единственная песня, которую мне стоит спеть. Та, что не веселит, а… заставляет помнить.

Геральт кивнул, почти незаметно. Он допил свое кислое вино до дна, молча поставил кубок на стол и встал. Его плащ беззвучно взметнулся.

– Тогда пошли. Он уже далеко. Но его боль – еще дальше. И нам предстоит пройти по ее следам. Надевай плащ. Ночь обещает быть долгой.

Лютик, отбросив последние сомнения, торопливо накинул свой яркий, совсем не подходящий для осенней грязи и сырости плащ, вздел лютню за спину и последовал за белеющей в полумраке фигурой ведьмака к выходу. Дверь захлопнулась, отсекая шум таверны. Снаружи их встретил холодный ветер, вой волка вдали и тяжелое, дымное дыхание леса, в котором таилась старая, как мир, и новая, как свежая рана, боль.

Глава 2: Тень над Вызимой

Замок барона Выезда Дома Варванец возвышался на приземистом холме, словно гриб-поганка, выросший на гниющем пне. Он не поражал изяществом, лишь грубой силой: толстенные, покрытые влажным мхом стены, узкие, как бойницы, окна и единственная башня, кривая, будто ее вот-кто-то согнул в бурную ночь. От подножия холма тянуло не просто запахом навоза и болота, но и едким, неуловимым смрадом страха. Страх здесь был таким же привычным элементом пейзажа, как и грязь на мощении двора.

Геральт шагал по двору, не обращая внимания на испуганные и ненавидящие взгляды служанок, прятавшихся в глубине конюшен и сараев. Лютик, напротив, нервно озирался, его привычка располагать к себе людей разбивалась о каменные, недружелюбные лица.

Их встретил в зале сам барон Варванец. Он сидел за дубовым столом, грубо сколоченным из неструганых досок, и рвал зубами кусок жилистого мяса. Барон был широк в кости и в чреве, с лицом, напоминающим запекшуюся лепешку, маленькими, глубоко посаженными свиными глазками и короткими, грязными пальцами, унизанными дешевыми перстнями.

– А, ведьмак! – проворчал он, не утруждая себя приветствием. – Ну что, разобрался с нечистью? Принес мне голову этого эльфийского выродка?

Геральт остановился в паре шагов от стола, скрестив руки на груди.

– Я нашел четыре тела. Охотников на нелюдей. Убитых не монстром.

– Для меня вся эта нежить – монстры! – Барон швырнул обглоданную кость на пол, где ее тут же схватила тощая дворняга. – Они напали на мой обоз! Убили троих моих людей! Угнали лошадей!

– По следам, это был один человек. Вернее, эльф. А твои люди, – Геральт сделал небольшую паузу, давая словам улечься, – занимались «зачисткой» у эльфийских катакомб. С семьями. С детьми.

Барон фыркнул, его брыли затряслись.

– А! Так ты об этом! Ну, была там одна операция по наведению порядка. Лес кишит этими тварями! Они воруют скот, портят урожай, строят козни против законных владетелей этих земель! Мой долг – очищать свои владения!

– Один из «тварей» оказался весьма эффективным очистителем, – холодно заметил Геральт.

Барон побагровел.

– Смотри, ублюдок, как бы ты разговаривал с благородным господином! Я тебя нанял, я и заплачу, когда ты выполнишь работу! Мне нужна его голова! Понимаешь? Голова на пике над этими воротами!

Лютик, до этого молча стоявший позади Геральта, не выдержал.

– Милорд, но ведь, если верить рассказу, этот… эльф… пощадил ребенка. Ваших людей он убил, но девочку не тронул. Это говорит о…

– О чем? – Барон перебил его, вставая. Его туша заслонила тусклый свет из окон. – О том, что у него проснулась совесть? Ха! У этих тварей нет совести! Он, наверное, просто не захотел пачкаться о дитя. Или приберегает ее для какого-нибудь своего темного ритуала!

Геральт видел, что разум здесь бессилен. Барон был слеп своей ненавистью и страхом.

– Мне нужна информация, – жестко сказал ведьмак. – Откуда он пришел? Почему именно сейчас? Почему именно здесь?

– Какая разница? – отмахнулся барон, снова плюхаясь на скамью. – Убил – и делу конец. Лес полон этих отребьев. Может, его логово разорили. Может, его самку убили. Кого это волнует?

– Меня, – просто ответил Геральт. – Охота на разумное существо – не то же самое, что на гуля. Если я не пойму его мотивы, я не найду его. А если не найду, он продолжит резать твоих людей. И в следующий раз, возможно, не остановится перед ребенком.

Взгляд Геральта был тяжелым и неотвратимым. Барон отвел глаза, заерзал.