Правосудие лилии

Алена Мандельбаум

Правосудие лилии

Предисловие

Дорогой читатель!

Эта книга – вымысел: Карсонг нельзя найти ни на одной карте, а его улицы, дома и судьбы созданы для того, чтобы рассказать историю, которой не было и, пожалуй, не могло быть на самом деле.

Хотя повествование разворачивается в узнаваемом современном мире, перед тобой всё же художественное произведение. Если ты узнаешь в героях кого-то из знакомых, помни – это случайность. Все персонажи и события придуманы мной, и не имеют отношения к действительности. Некоторые детали: от специфики работы государственных органов до бытовых реалий, подчинены логике сюжета. Я позволила себе некоторую свободу, чтобы сделать историю ярче.

Здесь ты встретишь сцены насилия, морального выбора и психологических испытаний. Если в какой-то момент тебе станет неуютно, знай: ты всегда можешь отложить книгу, а герои, сколько бы боли и радости им ни пришлось испытать, живут лишь на этих страницах.

Добро пожаловать в Карсонг.

Близость возможна только в полутоне, нерешённости, постоянном балансировании между признанием и отторжением.

Глава 1. Первое убийство

У него лицо человека, который долго не проживёт.

– У вас лицо человека, который долго не проживёт, – я заполняю тишину.

– Что? – хмурится Ли Усик.

Успех. Разговор не прервался.

Я не объясняю, что вижу такие лица часто. Сначала живые, потом мёртвые. Те, кто станет мишенью. Они отличаются: или скот, или бешеные собаки. Всегда одно из двух. Этот, сын мэра, с которым меня заставили пойти на свидание родители, – бешеный пёс. Губы напряжены, глаза бегают. Брови выщипаны, но давно.

Проваливаюсь в зыбучие пески мягкого кресла. Неудобно, затекла спина. Кофе горчит. Допиваю.

– Я пойду, – говорю, будто это не очевидно.

– Лили, позвольте вас проводить, – он встаёт.

Я позволяю. Пусть. Мне не мешает. Моя машина на подземной парковке, его – тоже. Много запахов: резина, бензин, пот. Колонны подпирают потолок. На острые углы приятно смотреть. Прямота понятна.

Я останавливаюсь. Смотрю. На колонне надпись: «Здесь был я». Так сохраняется присутствие? У меня нет маркера, чтобы написать: «Я тоже была здесь». Значит, меня как бы не было.

– Лили, – Усик останавливается рядом, – признаюсь, вы мне понравились. Жаль с вами так скоро расставаться.

Достаю телефон. Время: без трёх минут восемь. Свет мигает. Убираю телефон.

– Хорошо. Давайте постоим три минуты. – Уезжать приятнее в целое число.

Мы стоим. Он осматривается. Я тоже – вдруг пропущу что-то интересное. Стена, машины, стена, тень. Не пропускаю. Он приближается, прижимается.

Запах одеколона. Задыхаюсь.

Он трогает мою ногу и грудь. Тайна раскрыта: у меня пушап. Мама сказала, мужчинам нравится. Оказалась права. Он что-то делает с моей шеей. Тыкается, как собака мокрым носом. Дышит так же.

– Странная ты, но тело у тебя ничего, – говорит он, будто это очевидно.

Ошибка. Тело у меня – это тело, не ничего. Он расстёгивает мои джинсы. Противно. Кожа болит.

– Отпустите.

– Нет уж. – Его руки задирают мою водолазку. Серую. Я люблю чёрные, но у меня кошка.

Лифчик в белых кружевах. Мама сказала, мужчинам нравится. Пока он возится с ширинкой, я пытаюсь решить, что делать. Много вариантов. Сложно.

Он вытаскивает свой пенис. Похож на слизняка. Я как-то случайно наступила на такого.

– Слишком маленький, чтобы бояться, – мысль вслух.

Он бьёт меня в живот. Не пенис, сын мэра. Представляю, если бы это был пенис. Смеюсь.

– Убью тебя, потом выебу. – В уголках его рта пена.

Достаю из заднего кармана складной нож с фиксатором – узкий клинок, сантиметров шесть. Отец сказал: использовать при угрозе. Угроза есть – использую.

Ловлю промежуток между рёбрами и вгоняю лезвие, пока рукоять не упирается в кожу. Усик дёргается, сжимает моё запястье, влажно хрипит, изо рта вылетают розовые брызги. Я рывком выдёргиваю нож. Он делает два неуверенных шага назад, оседает на колени, прижимает ладонь к прорези в груди. Между пальцев сочится тёмная кровь, дыхание хриплое, глаза стекленеют.

Через полминуты он валится набок и замирает. Роняю нож.

– Я снова права.

Надо будет отметить в записной книжке.

– В чём права? – спрашивает тень.

– У него было лицо человека, который долго не проживёт.

Отец не объяснял, что делать дальше. Сбегать поздно. Тень – свидетель. Если позвонить в полицию, то меня посадят в тюрьму. Превышение самообороны. Если позвонить отцу, то он убьёт меня сам. Смотрю на тело сына мэра.

Нервничаю. Пальцы потеют. Застёгиваю джинсы. Забыла, что их расстегнули.

– Уходи, – говорит тень.

– Меня поймают, – говорю я.

– Не поймают, – говорит тень.

Ползу глазами по тени. У её ног мужчина. Высокий. Но тень выше, точнее, длиннее. Мужчина снимает одежду. Не всю. Только бомбер. Накидывает мне на плечи.

Тепло.

– Застегни, чтобы кровь не было видно, и беги.

– Я не верну бомбер. Не ворую. Не знаю, как вернуть, поэтому предупреждаю.

– Это подарок, – последнее, что он говорит перед тем, как я сбегаю.

На следующий день на работе я кутаюсь в подаренный бомбер, листаю новые отчёты, перебираю папки из юридического отдела, чувствую давно смытую кровь на руках, сопротивление моему ножу кожи, мышц, сердца. Я не хотела этого делать: менять мир, решать – кому жить, а кому умереть. Но сделала.

Было бы хорошо рассказать об этом Юхи, но никак. Она меня ненавидит. Точнее, моего отца, а меня за то, что работаю на него.

Приходит звонок. Вздрагиваю, отвечаю. Пальцы дрожат. Поднимаюсь к отцу в кабинет. Высоко.

В кабинете поместилось бы много полок с документами, но вместо них турецкий ковёр, на нём прямоугольник кресел и диванов. В центре – прямоугольник журнального стола. Цельный кусок красного дерева с небольшими вмятинами по всей поверхности.

– Что за нелепый наряд? – спрашивает отец.

Он сидит за столом у окна. На столе стоит табличка: председатель Пак Тэхён. Имя отца такое же как всегда: тяжёлое. Как и костюм: серый. Как и лицо: недовольное.

Я пыталась снять бомбер, но без него замерзаю. Бомбер пахнет тенью. Тень пахнет смолистым дымом и чуть-чуть кровью. Кровью, наверное, из-за меня.

– Неважно. – Качает головой отец. – Ты опять в себе.

Правильно. Я всегда в себе.

– Как прошло свидание? Он тебе понравился? – отец облизывает палец и перелистывает какие-то бумаги.

Каждый раз спрашивает одно и то же. Впервые замираю между вопросом и ответом. Отец хочет, чтобы я ответила «понравился». Раньше так не отвечала, потому что не хочу замуж. Представляю Тень.

– Понравился, – не лгу.

Лучше всего запомнила руки, которые сделали мне подарок. И губы, которые сказали, что это подарок. Мне редко что-то дарят.

– Неужели! Лили, удивляешь, – отец встаёт и улыбается. – Уже назначили второе свидание?

Качаю головой. Улыбка пропадает.

В кабинет заходит мама. Высокая даже на небольшом каблуке, взгляд её острый, скулы – тоже. Линии чёрного пиджака безупречны, на лацкане поблёскивает значок прокуратуры. Мама похожа на статую богини справедливости с развязанными глазами.

– Он ей понравился, – говорит отец.

Меня будто здесь уже нет. Надо будет купить маркер.

– Неужели! – восклицает мама.

Иногда сомневаюсь, точно ли они разные люди. Говорят одинаково.

– А ты ему понравилась? – спрашивает мама.

Тому, о ком она думает, понравилось моё тело. Это я знаю. Но тому, о ком думаю я…

– Не знаю, – отвечаю я.

Тело хочет, чтобы оно ему понравилось. Оно мне сказало об этом, пощекотав в животе.

– Эх, чего от тебя ждать. – Мама отворачивается.

Отец подзывает к себе рукой. Как собаку. Подхожу, хоть я и не собака.

– К нам недавно нагрянули с аудитом без предупреждения, – рассказывает, будто не я разбиралась с аудиторами.

Они мне не понравились. Превратили мой мир в шум. Мой порядок в кучи бумаг.

– Кто из сотрудников дал наводку? – спрашивает отец.

На столе несколько анкет. В правом верхнем углу – фото. Но я не знаю лиц, только документы: имена, таблицы, жалобы. Сопоставляю стиль работы с днём работы. У одного слишком аккуратные отчёты. У другого – дыры в графиках и мелкие махинации. Ещё один запрашивал зарплаты по отделу, якобы для бухгалтерии.

– Этот, – передаю анкету.

Отец приподнимает бровь.

– Почему?

– Потому что он чист.

– Это не объяснение.

– В архиве есть его жалоба полугодовой давности. Тогда его не повысили, хотя он не совершал ни одной ошибки, ни одного проступка, не брал ни одного больничного. Он посчитал, что что-то не так. Похоже, решил сам в этом убедиться. И оказался прав.

Повисает пауза. Отец кивает.

У этого сотрудника мягкое лицо. Теперь на нём мишень. Не успеваю решить, как к этому отнестись, как в кабинет влетает секретарь. Знала бы, что соберётся толпа, не пришла.

– Откройте новости! – кричит он.

Какая агрессивная реклама новостей. Я больше люблю реалити-шоу. Мама листает что-то в телефоне. Наверное, новости, не реалити-шоу. Отец тоже. Оба бледнеют одновременно. Переглядываются.

Новости плохие. Угадываю не по лицам, а потому что они всегда плохие.

Смотрят на меня. Не новости, родители. Тоже бледнею, чтобы им было не одиноко. На самом деле думаю, что меня поймали.

Дрожу. Тень мог ошибиться. Бывает.

– Мэр мёртв.

Отец оговорился. Жду, когда исправит «мэр» на «сын мэра».

– Блядство, я только его поставил, – отец хватается за лоб. – Столько денег вбухал…

Я тоже открываю телефон и листаю новости. В каком-то смысле они – самое главное реалити из всех шоу. Читаю. Мэр мёртв. Отменяю бледность. На фотографии – дерево. На дереве висит мэр. «Наверное» потому что заблюрено. Умер от удушья, во рту документы.

Мэр не будет горевать о сыне. Это плюс. Его убили с особой жестокостью – это минус. Не люблю насилие. Слишком хорошо запоминаю.

– Лили, прямо сейчас съезди в мэрию, нужно забрать чёрную папку из сейфа и проверить, нет ли ещё чего, – говорит отец. – Нужно успеть до полиции.

Чёрная папка она как чёрный ящик, только папка. И не для спасателей, а для преступников. Там записи о незаконных сделках, договорённости, офшоры, криптокошельки.

– Тэджун справится лучше, – предлагаю брата. – Я архивистка, не шпионка.

– Вот именно. Ты знаешь, что искать.

– Компьютер проверить?

– Нет! Мэр Ли не такой придурок, чтобы хранить компромат электронно, – в голосе злость.

Думаю: отец недооценивает придурков и переоценивает мэра. Думаю: тяжело быть вне закона – выпадаешь из современных технологий. Поэтому коррупцией обычно люди пенсионного возраста занимаются? Думаю: это не моё дело. Сделаю, как скажут.

Глава 2. Белый тигр

Поднимаюсь по широкой лестнице и вхожу в мэрию, двери открываются сами. Потолок высокий, под куполом висит огромное тусклое люстроподобное сооружение, лампы гудят с перебоями. На ресепшен мне дают пропуск – отец организовал. Вокруг пусто и шумно одновременно. Пространство большое, отражает эхо. Эхо обсуждает убийство.

Иду к лифту. Кнопка вызова липкая, будто её недавно трогали мокрой рукой. Сердце бьётся быстро. Нервничаю. Вспоминаю правило: если выглядишь уверенно и вписываешься в обстановку, то тебя пропустят везде. Я ни первое, ни второе. Если снять бомбер, то буду в белой рубашке. Уместнее, но холоднее. Кто-то идёт за мной: охранник? Он заметил? Знает? Нет, нельзя паниковать. Возвращаюсь к мыслям.

Бомбер фиолетовый, с вышивкой белого тигра на спине. Рукава длинные, могут спрятать не только пальцы, но и молоток в них. Молотка, конечно, у меня с собой нет. Это было бы странно.

Кто ходит в мэрию с молотком?

Кабина приезжает с лязгом. Внутри пахнет чужими духами. Надеваю наушники и включаю песню, которая добавляет уверенности. Ставлю на повтор. Немного пританцовываю. Двигаться нельзя, но тело дёргается. Лифт останавливается на нужном этаже. Выхожу.

Первое препятствие: секретарь у дверей кабинета. Вижу значок туалета, прячусь там. Плитка голубая, зеркала мутные. Запираюсь в кабинке: надо обдумать план.

Можно соврать, что назначена встреча: встреча мертвеца и архивистки. Ничего необычного.

Не сработает. 

Можно кинуть что-то тяжёлое, секретарь отойдёт на звук. Проскочить. У меня нет тяжёлого.

Не сработает. 

Можно поджечь ковролин, разлив спирт, что я нашла в шкафчике. У меня нет зажигалки. А просто запах секретаря не отвлечёт.

Не сработает. 

Плескаю немного спирта на свои руки и нюхаю. Это не план, просто нравится запах. Выхожу из туалета. Секретарь сидит за высокой стойкой и смотрит в компьютер. Его волосы зачёсаны строго налево. Здороваюсь. Он тоже здоровается.

– Можно мне зайти в кабинет? – спрашиваю так неловко, как могу, то есть как обычно.

– Зачем вам, мисс? В связи с происшествием все встречи отменены, – такой серьёзный.

– Мы с мэром занимались там сексом, я оставила кое-что компрометирующее, – обманываю я.

Компрометирующее там оставил отец. Но он не занимался сексом с мэром. Наверное. Секретарь суетится. Оценивает меня взглядом. Я смотрю ему прямо в глаза. Тяжело. Другие люди выносливее меня.

– Мисс, простите, не могу ничего поделать…

– Там мои трусы. Кружевные. Если найдёт полиция или его жена… Я просто не хочу опорочить память, – говорю я.

Пауза. Воздух между нами густеет. Секретарь сглатывает. Вены на его шее набухают. Он открывает рот, но не находит слов и вдруг берётся за телефон. Пальцы спотыкаются о кнопки, когда он набирает номер. Неудачно. Ещё раз.

– Меня зовут Пак Лили. Я дочь председателя Пак Тэхёна, – говорю так, будто это пароль, а не имя.

Он не спрашивает уточнений, просто кладёт трубку.

– Ладно, только быстро.

Секретарь заходит со мной. Я встаю на колени и заглядываю под диван: там пыль и забытая заколка. Конечно, кто там будет прятать документы. Он не должен смотреть.

– Мне неловко, – говорю я.

– Ничего не поделать, – отвечает секретарь.

– Сколько? – спрашиваю я.

– Чего?

– Перевести вам на счёт, чтобы вы оставили меня одну на пять минут. – Достаю телефон.

Интересно, взяточничество передаётся по наследству? Плачу секретарю. Много. Надо было с этого начать. Он уходит. Осматриваю всё, что могу. Читаю быстро. Открываю запертые ящики ключом, который дал отец. Ввожу на сейфе код, который дал отец.

Собираю всё, закидываю в сумку. «Всё» почти буквально. Мэр не хранил у себя других документов, кроме личных. Из сейфа захватываю какие-то фото. Деньги оставляю.

Выхожу, улыбаюсь, достаю из кармана трусы, показываю секретарю. Он отворачивается и вдыхает носом резко и нервно. Его ботинок скрипит по полу.

Я не ношу с собой вторую пару трусов и не нашла в кабинете. Это всё план. Продуманный. Кроме детали, что можно было начать со взятки. Запомню на будущее.

На выходе из мэрии замечаю спешащих людей. Полицейские. Получается, едва успела. В джинсах без трусов неудобно. Подхожу к своей машине и отцовскому водителю. Меня хлопают по плечу. Вздрагиваю.

Поворачиваюсь, но знаю, что ощущение прикосновения задержится на ближайший час. Мужчина смотрит на меня, я – на него.

– Полиция, детектив Кан Инхо, – показывает мне удостоверение. – Можно с вами поговорить?

– Нельзя, – отвечаю я.

– Я вынужден настоять.

– Тогда зачем спрашивать разрешение? – искренне интересно.

У него слишком густые ресницы для детектива. Или в полиции не бывает нормы густоты ресниц?

– Мисс Пак, пройдёмте к моей машине. Поговорим в участке, – Кан Инхо разворачивается и уходит.

Не сразу замечает, что меня за ним нет. Возвращается. Импульсивный.

– Почему вы стоите?

– Потому что не иду. – Жду, что он посмеётся над шуткой. Не смеётся. Эх. – Откуда вы знаете кто я, и что вам надо?

– Вы, наверное, уже слышали про смерть мэра. Мы не можем связаться с его сыном. Нам поступила информация, что его не видели после встречи с вами. Я как раз планировал к вам заехать, но заметил здесь.

Он говорит слишком долго. Я успеваю увидеть, что у него пятно на клетчатой рубашке. Успеваю занервничать. Успеваю впиться ногтями в ладони. Длинные рукава это прячут.

– Понятно.

Соглашаюсь сесть к Инхо в машину. Захлопываю дверь. Меня было бы легко похитить. Не предположение, опыт. В окне пролетает кленовый лист. А в тени стоит Тень. Хочу помахать ему рукой. Но смущаюсь. Он заметил, что я в его подарке? Он заметил… меня?

◆ ◆ ◆

Власть в этом городе давно поделена стариками за закрытыми дверьми, но сегодня в стене образовалась дыра. Жаль, пробита не им, и всё же воздух впервые за десятилетие стал пахнуть возможностями, а не тухлым равновесием. К счастью, Доён не привык к реверансам: выигрывает тот, кто первым хватает за горло. Пришло время забрать давно ему причитающееся.

Он договорился о встрече с заместителем мэра, или, поправка, с тем, кто теперь носил должность исполняющего обязанности. Оставалось понять: он – вещь, которую можно купить, или вещь, которую надо сломать. Бизнес не любит неясностей.

Пак Тэхён, этот надутый шакал, наверняка уже договаривался через своих, но у него нет того, что есть у Доёна: готовности резать по живому. Сейчас важны не деньги, а скорость. Первым войти в кабинет, первым предложить взятку – и не смешную цифру, а перспективу доли, – тогда земли по границе парка вскоре станут его собственностью. Чуть позже можно будет через ту же схему зайти в департамент землеустройства, расшатать местный комитет, поменять пару ключевых фигур, пустить слух, что «Сонхва» теряет влияние, а потом уже брать крупно: скупая по заниженной цене их активы и поджимая под себя подрядчиков.

Ради такого стоило надеть чёрный костюм тройку и накинуть пальто. Деньги Доён нёс в спортивной сумке из практичных соображений. Портфели, которыми так любят размахивать идиоты, считающие, что чего-то добились, – пустая показуха, ломающаяся с одного удара.

Доён заметил девчонку раньше, чем понял, кто она. Она спускалась по лестнице, нелепая, сгорбленная, как человек, которому давно не предлагали выбора. Почему-то всё ещё в его бомбере. Пусть носит, что ему до этого. Доён отдал тряпку, она – много больше: развлечение, труп, – есть люди, которые полезнее мёртвыми. Ах да, и нож. Швейцарский армейский, красный не только от крови. Бессмертная классика: и оружие, и отвёртка, и пинцет.

Девчонка вся сжалась перед копом, что-то бормотала, наверняка думала, что всё кончено. Доён поморщился. Жалкая. Слишком жалкая. Когда убивала, то была другой, – в голове зазвучал её смех, жестокий в своей неуместности, напоминающий, что порой хищник и жертва меняются местами.

Доён открыл нож, не вытаскивая из кармана. Провёл подушечкой пальца. Кожа поддалась, лезвие вошло в плоть, выступила кровь. Инструмент всегда должен быть острым.

◇ ◇ ◇

Сижу в комнате для допросов. Сумка с документами лежит на коленях. В горле пересохло, ладони вспотели. Лучше бы наоборот. Свет тусклый, стены тёмные, стол холодный. Взгляд цепляется за металлическое кольцо на столешнице, туда пристёгивают наручники. Меня не пристегнули. Пока.

Я согласилась пойти с детективом, чтобы не быть подозрительной. Чтобы они не подумали меня обыскать. Глажу подушечками пальцев грубую ткань сумки. Я не задержана. Так сказали. Нога трясётся под столом. Пытаюсь остановить. Она не слушается.

Полицейские будут искать моё грязное бельё и скелеты в шкафу? Бельё в кармане, могу показать сразу. А вот скелетов с собой нет. Они в шкафу.

Детектив Кан заходит и садится напротив. Брови сведены. Суровый. Он дал мне побыть одной, чтобы запугать. Я видела в интернете записи из допросных с комментариями и знаю, как это работает. Я бы спросила у него: зачем? Я испугаюсь и так. Но не спрошу, потому что это подозрительно.

«Я не подозрительная. Я не подозрительная», – повторяю про себя. Аффирмация. Некоторым помогает. Вопрос: чем аффирмации отличаются от молитв? Длиной?

– Мисс Пак, начнём, – детектив щёлкает ручкой и придвигает к себе планшет с бумагой. – Когда вы в последний раз видели…

– Вчера вечером, – я случайно перебиваю. Поторопилась.

– Что вы делали?

– Пили кофе.

– Когда вы расстались?

Думаю: когда я воткнула нож. Отвечаю:

– Несколько минут после восьми. Планировали ровно в восемь.

Детектив записывает.

– После этого вы общались? Знаете что-то о его местоположении?

Мою ногу хватает судорога. Больно. Держусь, стараюсь не выдать. По спине бежит озноб.

– Нет и нет, – отвечаю я.

В дверь заглядывает женщина-полицейская – волосы собраны в тугой пучок, лицо уставшее, но не злое. Смотрит на меня мельком, не изучающе, просто увидела и тут же забыла. Нерешительно задерживается у порога, подходит ближе и, наклоняясь к детективу, негромко шепчет:

– Начальник сказал её отпустить.

Я всё слышу. Она это понимает, глаза её чуть расширяются, но смущение быстро прячется под профессиональной маской. Замечаю на её форме нашивку: «Чон Мина, офицер».

Детектив Кан оборачивается ко мне:

– Что вы делали в мэрии? – голос твёрдый, как галька.

Молчу. Смотрю в стену. Их начальник меня отпустил. Я больше не здесь.

– Мисс Пак, я задал вопрос.

Очевидно. Не знаю, зачем он это уточняет.

– Мисс Пак…

Да, это я. Снова заходит та же полицейская. Шепчет на ухо: «Говорят, что она… немного «не такая». Мол, смысла давить нет». Всё верно – не такая. Но кто тут вообще «такой»? Детектив кладёт передо мной фото. Разглядываю. Зря.

На фото мэр. Без блюра.

Он висит на дереве. Петля врезается в шею до кровавых борозд. Лицо перекошено, рот широко раскрыт и до отказа набит скомканной бумагой. Она так глубоко, что растянула горло. На земле под телом листы А4, обычные, как в офисе, только в офисе кровью не заляпаны.

Вытаскиваю руки из рукавов, обнимаю себя. Бомбер такой просторный, что никто не заметит.

– У нас в один день убили мэра, и пропал его сын. Я обязан настоять, чтобы вы рассказали всё, что знаете, – детектив облокачивается на стол. – Что вы делали в кабинете мэра? По камерам видно, как вы заходите.

Попалась. Говорила же, что не шпионка.

– Ваш начальник приказал меня отпустить, – с трудом бормочу я, точно в горле что-то застряло. Хорошо, что не бумага.

– Вы всё слышали?

Киваю, будто это не очевидно. Взгляд снова притягивается к фото. Мэра накормили документами так, что он задохнулся и умер. У меня в сумке то, что он недоел. Доест шредер.

Детектив кладёт сверху фотографию с камеры наблюдения парковки. На ней моя спина. И спина мертвеца, тогда живого. Беру в руки. Вглядываюсь во тьму с краю. Тень. Он наблюдал. Озноб сменился жаром, жар бросился к лицу.

– И опять вы на камере. После этого момента запись обрывается, – говорит детектив Кан. – Не думаете, что это странно?

– Можно я оставлю это фото себе? – спрашиваю я.

– Вы узнаёте силуэт в тени? – его голос немного хрипит.

Не могу сдержать смущённую улыбку. Высовываю руки через ворот бомбера, хватаю щёки холодными ладонями. Остужаю.

Детектив Кан бьёт кулаком по столу. Громко. Потому что металл. Я вздрагиваю, подскакиваю. Сумка падает. Документы рассыпаются. Бросаюсь на пол, чтобы их собрать, но запутываюсь в бомбере. Связал меня вместо наручников. Выворачиваюсь, расстёгиваю, роняю его на стул, подбираю бумаги. Детектив Кан тоже их подбирает. Мой подбородок дрожит. Отнимаю документы. Детектив Кан держит.

– Отдайте! – мой голос разбавлен водой.

Плачу, вытираю глаза плечом. Он отдаёт всё, что собрал. Больше не суровый.

Я скриплю зубами. Мама говорила, что мужчинам нравятся слёзы. Но они не нравятся мне. Ни слёзы, ни мужчины. Нравятся тени. Дышу часто и глубоко, через нос. Представляю себя быком. Хорошо бы забодать детектива и убежать.

Стою с сумкой, полной бумаг, но теперь хаотичных и мятых. Чувствую воздух из кондиционера на коже.

– Если я не задержана, то я пойду. Если задержана, то дайте позвонить адвокату и отцу, до этого говорить не буду, – не похоже на мой голос, потому что он не мой, а матери.

Я умею становиться ей, но эта кожа мне не принадлежит. Поэтому приберегаю для крайних случаев.

– Конечно, вы свободны в любой момент, мисс Пак, – детектив Кан выглядит растерянным.

Беру бомбер подмышку, иду к двери.

– Мисс Пак, позвоните, если что-то вспомните, – он в последний момент протягивает визитку. – С мэром нам всё ясно, делёжка власти. Но его сын… на парковке следы крови, но мы надеемся найти его живым.

Пусть надеются. Беру визитку. Инхо – сильный полицейский. Не физически. Маска суровости хорошо на нём сидит, растерянности, случайного выбалтывания деталей – тоже. Но так уж получилось, что я хорошо вижу маски. Ничего не загораживает зрение, потому что сама их не ношу.