Эхо в тишине

Он снова написал, уже более спокойно: «На сегодня достаточно. Вы хорошо поработали. Чувствуете ли вы нашу… связь? После сеанса?»

Павел прочел и задумался. Его лицо стало серьезным. «Да. Словно… словно я не один. Что оно не только со мной. И от этого… спокойнее».

Артём сглотнул. Значит, так. Павел на каком-то глубинном, интуитивном уровне тоже чувствовал эту сеть. Эта связь давала ему облегчение, потому что его собственный паразит, получив «собеседника», успокоился.

Он попрощался с Павлом, тот ушел, оставив после себя не шлейф страха, а странное ощущение выполненного долга. Артём остался один в кабинете, и тишина снова сгустилась вокруг него, но теперь она была наполнена новыми смыслами.

Он подошел к окну. Сумерки окрашивали город в синие и фиолетовые тона. Огни зажигались, словно звезды на асфальтовом небе. Миллионы людей. Миллионы кож. И на скольких из них сидят такие же невидимые спутники? Передающиеся в толпе, в метро, при рукопожатии, в сексе? Тихая, необъявленная эпидемия, которую никто не замечает, списывая на нервы и усталость.

Он повернулся и посмотрел на свое кресло. На то место, где сидел Павел. Он подошел и медленно, почти ритуально, опустил ладонь на теплую кожу кресла, туда, где только что была спина пациента.

И он почувствовал это. Не эхо. Не память. А слабый, но отчетливый след. Ощущение холода, липкости, чуждости. Как будто паразит оставил после себя частичку себя. Или как будто сама кожа кресла на мгновение стала проводником.

Артём отшатнулся. Его сердце бешено колотилось. Он смотрел на свою ладонь, ожидая, что сейчас она начнет неметь, холодеть, заражаться снова.

Но ничего не произошло. Только его собственный, личный паразит на ключице отозвался на этот след едва уловимым движением, будто кивком.

Он понял, что перешел Рубикон. Он больше не мог списывать все на больное воображение. У него было два пациента: Павел Игнатьев и он сам. И его собственное тело стало полем для исследования. Опасного, смертельно опасного исследования.

Он подошел к шкафу, достал коробку с одноразовыми перчатками из нитрила. Он надел одну пару, потом поверх – вторую. Он не знал, поможет ли это. Если паразит передается через прямой контакт кожи, то перчатки, возможно, станут барьером. А возможно, и нет. Возможно, ему нужен был полный костюм химзащиты. А возможно, ему было уже поздно.

Он сел за стол, снял блокнот и начал писать. Не на компьютере, а от руки, на обычной бумаге. Это казалось ему более надежным, более материальным. Он начал вести дневник наблюдений.

«День второй после контакта с пациентом П.И.», – вывел он дрожащей рукой. – «Симптомы прогрессируют. Обнаружена реакция на другие тактильные галлюцинации. Обнаружена двусторонняя связь с паразитом пациента П.И. Выдвигаю рабочую гипотезу: речь идет о неизвестном биологическом организме, паразитирующем на тактильной системе хозяев и способном формировать примитивные сети при контакте носителей».

Он остановился и посмотрел на свою руку в двух слоях синего нитрила. Он выглядел как сумасшедший ученый из плохого фантастического фильма. Но он не был сумасшедшим. Он был первым. Первым, кто это увидел. Вернее, почувствовал.

И он должен был найти способ предупредить других. Не имея голоса. Не имея слуха. Имея только кожу, преданную собственным паразитом, и разум, который отчаянно цеплялся за реальность.

Он дописал последнюю фразу в дневнике: «Завтра я должен найти способ доказать это. Или я сойду с ума».

Холодок на ключице сладко дрогнул, будто в ответ.

Глава третья: Доказательство на кончиках пальцев

Тишина стала врагом. Раньше она была убежищем, теперь – полем боя. В ней слишком явно звучало эхо собственного безумия. Холодок на ключице больше не был просто ощущением. Он стал точкой отсчета, нулевым меридианом нового, уродливого мира, в котором оказался Артём. Он назвал его «Якорем» – иронично, ведь якорь должен был удерживать, а этот тянул на дно.

Прошло три дня после второго сеанса с Павлом. Три дня, в течение которых Артём превратил свою квартиру в подобие лаборатории безумного алхимика. Он отменил всех пациентов, сославшись на внезапный вирус. Не совсем ложь. Только вирус был не гриппом, а чем-то несравненно более страшным.

Он сидел за кухонным столом, заваленным распечатками медицинских статей, блокнотами с записями и странными предметами. Перед ним лежали: кусок замши, щетка с жесткой щетиной, металлический шарик от подшипника, чаша со льдом и другая – с почти горячей водой. Это был его полигон. Его способ картографирования собственного кошмара.

Он начал с простого. Надев две пары нитриловых перчаток, он прикоснулся замшей к «Якорю». И… ничего. Ожидаемого усиления холода не последовало. Паразит, казалось, игнорировал непрямой контакт. Затем он провел щеткой. И в этот момент холодок дернулся, словно вздрогнув от неприятного раздражителя. Артём замер. Реакция! Не эмоциональная, а физиологическая. Когда он взял металлический шарик, предварительно подержав его в ледяной воде, и прижал к коже рядом с «Якорем», фантомное ощущение не просто усилилось – оно сместилось, потянулось к источнику настоящего холода, будто растение к свету.

Это было ошеломляюще. Его паразит реагировал на внешние тактильные стимулы. Он был не замкнутой системой, а интерфейсом, взаимодействующим с миром. Ужасная догадка пронзила Артёмa. А что, если он не искажает ощущения, а наоборот – усиливает их? Что, если он делает кожу гиперчувствительным органом, способным улавливать то, что обычные люди ощутить не в состоянии? Холод не из этого мира? Прикосновения из измерения, параллельного их собственному?

Он отшвырнул шарик. Руки дрожали. Он был ближе к разгадке, но разгадка эта не сулила ничего хорошего.

Его следующий шаг был отчаянным. Он достал старый, купленный еще в студенческие годы цифровой микроскоп, подключаемый к компьютеру. Возможно, если он не мог увидеть паразита невооруженным глазом, техника ему поможет.

Он снял перчатки. Кожа под ними была бледной, слегка влажной. Он поднес объектив микроскопа к месту над ключицей, к совершенно нормальному, неповрежденному участку кожи. Он увеличивал резкость, его пальцы скользили по колесикам. На экране возникали поры, микрорельеф эпидермиса, волосяные фолликулы. Ничего постороннего. Никаких червей, амеб или слизней.

Разочарование было горьким. Он уже готов был отключить прибор, как вдруг его взгляд упал на соседний участок кожи, который он не трогал. Что-то было не так. Он медленно поводил микроскопом. И увидел.

Это было едва заметно. Почти на границе разрешающей способности прибора. Кожа… вибрировала. Не вся, а крошечные, точечные участки. Словно миллионы невидимых камертонов колебались с невероятной частотой. Эта вибрация была не хаотичной. Она имела рисунок. Сложный, ритмичный, похожий на пульсацию. И когда он мысленно сосредотачивался на «Якоре», вибрация на экране усиливалась, становясь более интенсивной и упорядоченной.

Он не видел паразита. Он видел его след. Его влияние на материю. Возможно, он состоял из чего-то, что не отражало свет обычным образом. Или был настолько мал, что существовал в квантовом состоянии, проявляясь лишь в воздействии на окружающие клетки.

Артём откинулся на спинку стула, смотря на экран. Его тошнило от восторга и ужаса. Он получил первое, зыбкое, но материальное доказательство. Не психоз. Не галлюцинация. Реальный феномен.

Он распечатал несколько самых четких кадров. На них было сложно что-либо разобрать, но странные, волнообразные искажения поверхности кожи были видны. Для него они были криком о помощи, написанным на языке физиологии.