Ревность к Богу

Я существую исключительно в таком интровертном вакууме – главный любитель пиздастрадать по кругу сопливые мысли под «Радиохед», блять. Как ебаный гомик. Но все лучше, если буду с кем-то ими делиться.

Зато не «сексуальный инвалид» – так Егор называет некоторых наших, так скажем, корешей. Это как у «Татушек» была песня «Люди-инвалиды» про людей-инвалидов, так и у Егора свой концепт инвалидов сексуальных. Он говорит, что смысл в том, что большая часть людей, в целом, ебаться не умеют. И ебаться не хотят, что еще хуже. Он утверждает, что по человеку всегда видно сразу – умеет он трахаться или нет. Что большая часть баб, даже замужем, не делает минет, а если и делает, то исключительно по праздникам.

Ростом под два метра и корейской внешности наполовину, Егор мог легко намутить секс там, где остальные искали его годами. Возле клуба, возле бара, на любой из тус – везде, где была хотя бы одна девчонка, он находил себе секс. Его бывшая периодически ночует у него на хате, хотя уже год как у нее есть парень. По системе ценностей Егора это значит, что минет она ему делает отличный.

Мне кажется, что в качестве развлечений такие люди, как он, могут получать даже больше радости, если обломают телку на секс, нежели получат секс сразу. Потому что, когда ты обломаешь телку на секс – ты получишь от нее еще больше секса, но уже в будущем.

с тех пор как рэшфорд забивал псж

Меня уже воротит от солевых шмар. Но ничего не могу поделать с этим. Кажется, я хуже любой зависимой суки, что трахается на раз, со всеми встречными – с каждым первым, бесплатно или за деньги, и видит в этом счастье для себя, когда достигает оргазма, спуская кому-то на лицо или в рот. В фильме «На игле» главный герой сравнил свой оргазм с эйфорией, которую он испытывал прежде лишь наблюдая, как Арчи Геммилл забивал голландцам. Я даже не знаю, с чем сравнить каждый свой оргазм, полученный в этих сквотах и хатах в центре, куда нажатием кнопки домофона, по предварительному звонку, я попадаю на час-два. Это уже что-то будничное, обыденное. Но когда первый раз спустил на рот блонде на Черной Речке, а после взял себе шот водки – ну, наверное, было что-то близкое к моменту, когда Рэшфорд на последних минутах забил Буффону в Лиге Чемпионов, и «Юнайтед» прошел дальше…

Пятница.

20:00.

Глаза моей спутницы на вечер блестят. Она блаженна. Ее зрачки, то и дело, сейчас выйдут из орбит, сделают круговое вращение на 360 градусов и вернутся обратно – такое я видел только в винтажных японских аниме.

Не знаю, о чем думают люди во время секса. Не знаю, что люди после секса чувствуют. Твое тело тает в руках моих, и лишь изредка, пока я тебя трахаю, ты бьешь меня по лицу и смеешься взахлеб – так я понимаю, что тебе нравится со мной ебаться.

Я устроил себе недельный детокс, но – это какой-то ебучий витчкрафт – опять сорвался ближе к выходным. Мне кажется, я уже не трахаю их тела, я трахаю какие-то манекены из «Виктории Сикрет», которых расписали маркером. Нет. Я трахаю манекены с колотыми ранами и не зашитыми шрамами внутри.

Был такой итальянский художник – Лучо Фонтана. Он стал известен тем, что разрезал пространство холста, и в этом люди видели определенную концепцию, что нужно смотреть не столько на саму структуру произведения, сколько вглубь нее, внутрь. И что я должен увидеть внутри?

Мне так похуй на твои шрамы, или на шрамы любых других шмар, ведь мне давно уже похуй и на собственные. Я вечный тинейджер, застрявший в окружении флуорестентных ламп, ночных звезд и бесконечно крутящейся по кругу однотипной пластинки в жанре между шугейзом и прилизанным нытьем под лоу-фай биты.

Ведь на четверть я тупая пизда, мне нужна фотка на фоне Эйфелевой башни, чтобы, как тупая пизда, да, быть окончательно. Такой гламур категории Б – перед тем, как сделать мне минет за деньги или бесплатно, солевая шмара-эскортница снимет трусы «Дольче Габбана» и напяленную еще со вчерашнего дня кофту от «Боттега Венетта», которую мне Некит дал погонять.

То есть, меня запомнят по блядским этикеткам, как тупую пизду, предположу, что даже не треть – половина окружения. Надеюсь, вторая половина просто забудет и не будет вспоминать никогда. Даже по этикеткам.

Да и похуй, собственно)

музыка круглосуточных магазинчиков

Ева. На ней татушки, розовое каре, бокал калифорнийского красного вина в руках – мне этого достаточно. В Еве есть какая-то хтонь – как в тех заброшенных русских городах, как в разрушенной церкви на окраине, как в разбитой иконке, погасшей лампадке. Я, заливающий в себя «Гиннесс» и «Индиан Пейл-Эль» в каких-то ебучих пабах, был достоин ее более чем.

В ней есть какой-то гламур. Я видел Еву в кулончике «Вивьен Вествуд» и в чулках, в чулках без кулончика «Вивьен Вествуд», без кулончика «Вивьен Вествуд», но в чулках, без лифчика, но с кулоном от «Вивьен Вествуд». Без всего вообще.

Если повторить слово по нескольку раз подряд, кажется, оно потеряет всякий смысл. Была такая культовая панк-модельер в британской моде 1960-1970-х годов, она еще для «Sex Pistols» концепт одежды придумывала… Как ее там звать? Ах, да! Вивьен Вествуд ее звали, как же я мог забыть.

Нас с Евой связывает моя любовь к азиатской кухне и ее любовь к быстрому поиску секс-партнеров через дейтинг-приложения. Люблю ли я ее искренне? Скорее нет.

В те минуты, когда она кусала мои губы на Лютеранском кладбище поздней ночью и вела пьяного по Невскому проспекту с бутылкой вина в руках ранним утром, – любил, кажется, искренне. Но когда всего этого не было, любить Еву было невозможно. Единственное общее, что есть у нас – наши фетиши. Я не люблю Еву. Я люблю себя с Евой. И желательно, когда она в чулках.

Сегодня у меня на шее есть парочка засосов от нее. Мне что, блять, шестнадцать лет? Алло. Ха-ха-ха. Ева, мы что, с тобой в пространстве панелек зависли до утра на балконе, а впереди утренний рассвет, и мы делимся друг с другом искренним и сокровенным? Я смотрел в зрачки твои, кажется, чаще, чем в зеркала, и в их отражении видел лишь хаос и бардак, как будто копаюсь в рюкзаке у тинэйджера. И тем смешнее, ведь отражался в твоих зрачках лишь мой силуэт.

Что нас связывает вместе, конкретно в данный период моей жизни? Что именно?

Сорванная мною августовской ночью сирень в парке близ Театра юных зрителей? Ты говорила, что это мило. Но это мило в августе. Спизженные сухоцветы с витрины какого-то цветочного магазина в сентябре? Но это в сентябре мило.

:))

В чем именно наша любовь проявляется я, пожалуй, не отвечу. Я знаю, что нас связывает вместе, конкретно в данную секунду – минет с элементами фут-фетиша, кросс-дресс прелюдии перед сексом под Милен Фармер, веревка, в конце концов-то.

И абсолютно не важно, для чего все это было вообще и зачем это вообще существует. Слишком много вопросов на абзац. Слишком много «не знаю» в тексте. Слишком дохуя вопросов, как для человека, которого все еще ломает, при сигаретном дыме сделать затяжку, хотя бы одну, и он каждый раз срывается еще на одну, а потом и еще на одну. Одна-то не считается?

Много ли вещей меня трогают? Мало вещей меня торкают – это я знаю точно.

«Ты не Хэнк Муди, ты – м-у-д-и-л-а»,– прошепчет мне жизнь, и вслед плеснет остатками вишневого «Блейзера» и содержимым мусорного ведра привокзальной забегаловки. Педовское ублюдство – хорошее резюме для жизни. Неплохая эпитафия. Данечек говорил, что я пишу, как Чак Паланик или Мураками. Не знаю. Допустим. Не читал. Ни того, ни другого.

Моя подружка Ева подрабатывает вебкамщицей, и иной раз ей приходиться по два часа слушать Джорджа Майкла в приватных сеансах с клиентами, которые платят ей деньги и даже не просят раздеться при этом. Быть может, мне стоит поселиться у нее до конца месяца, жить за ее счет и трахать по ночам? Быть может, я новый Генри Миллер? Тогда уж, если уходить в пространство сравнений. Тот вроде жил с шалавой, а моя потенциальная телка типа на вебкаме работает.

Слишком дохуя мыслей, как для человека, которого все еще ломает, при сигаретном дыме сделать затяжку, хотя бы одну. Одна-то не считается? А если одна сигарета целиком?

А все же, что я сказал Еве хорошего вообще? То, что она «секси», или многократное повторение того, что она – «шалава, шалава, шалава», в моменты, когда она ходила по хате, как по подиуму, словно те герондозные модели из девяностых. Ну, я же говорил, что в Еве есть этот гламур.

Много ли вещей меня трогают?

…какой-то ебучий бесконечный лимб из однотипных вопросов и не менее тупых потенциальных ответов на них, возникающих в голове.

Судя по всему, меня вообще ничего в жизни не ебет. Ничего вообще. Абсолютно ничего. У меня есть плейлист песен Феликса Бондарева на любой случай из жизни и календарь игр «Манчестер Юнайтед» на текущий сезон. Все. Мне более чем достаточно, чтобы жить.

стадия влюбленного девятиклассника

В клубе, полном обкуренных торчков, ты повела меня в прокуренный толчок, взяв за руку, и вслед, улыбнувшись, махнула мне остатками содержимого собственного бокала: там лед, виски, кола, какая-то фруктовая смесь, что-то сладкое и мерзкое. Какая-то ебучая хипстеркая сивуха. Мы знакомы пару часов – тебя, кажется, зовут Дарья.

Вечером я наливал тебе водку в пластмассовый стаканчик в окружении каких-то хипстеров-пидерастов в пространстве гламурного лофта. Чуть позже мы отправились на Лиговку.

В грудном кармане твоего плаща была чекушка 0,5 виски «William Lawson`s», на твоем телефоне еще оставалась зарядка, а на небе – звезды. Мы начали снимать все, что происходит на звездном небе, в том числе и те звезды, которых не могли увидеть вживую и которые распознавали лишь через объектив камеры твоего смартфона. По расположению звезд на этих снимках мы вычисляли, к каким созвездиям они принадлежат.

Блять. Нет. Это даже для меня too much. Я давно не ловил стадию «влюбленного девятиклассника», но что бы настолько?

Мы стоим у клуба, и ты протягиваешь мне свой «Чапман» с надписью «мучительная смерть» на этикетке. Я отказываюсь – я недавно все же бросил курить. Но первые месяцы самые сложные для соблазна. А ты затягиваешься сижкой, и мне неловко от того, как охуенно видеть тебя, сидящей на веранде, выпускающей изо рта дым и улыбающейся, как будто с обложки какого-то журнала или как те девчонки из ВК-пабликов, типа «Эстетика ебеней», где на фоне какого-то хлама симпатичная брюнетка пускает дым. Кажется, мы поняли друг друга. Ты снова протягиваешь мне свой «Чапман». Я снова отказываюсь – я бросил.

Мы покидаем веранду и заходим внутрь. Диджей включает «Бесконечный стук шагов» группы «Психея». В клубе, полном обкуренных торчков, я повел тебя на танцпол, взяв за руку и вслед, улыбнувшись, потащил в эпицентр событий реализовывать самую логичную из всех мыслей, пришедших в голову – потанцевать вальс под альтернативный русский металл начала нулевых.

Она была старше меня, но мы оба были, как те пубертатные, наполненные сперматоксикозом и овуляцией подростки, что сосутся посреди танцпола и лапают друг друга. Разве что «Триган-Д» не хватает, для пущей аутентичности происходящего, или там после тусы явиться в хату, пока родаки спят…

Я заказываю нам еще парочку коктейлей, и мы выходим пососаться на улицу. Ты протягиваешь мне свой «Чапман».

16:00.

В этот раз я не проснулся даже в 16:00. Меня разбудил своим звонком Данечек в 17:20.

– Алло, б-а-а-а-л-я, ну ты где, бля? Я уже час жду…

Я не могу связать друг с другом даже пару слов и на ломаном русском выдаю что-то типа «ща-ща, приду, только кофе».

– Давай у меня кофе попьешь, я сделал уже. Жду, давай быстрее, заебал.

Я не помню, как звали ту девчонку из клуба. Никки написал мне, что это была Дарья. Время – 17:30. Мне хуево.

джем-сейшен

Десятый этаж. Данечек стоит и курит на балконе. Рассказывает про очередной прием курса «Фенибута», что ему выписал нарколог, и про наше возможное выступление в арт-центре «Гаркундель» ближе к весне.

– Да, хуйня какая-то, бляяя, ну че мы там выступим, две песни, бля, отыграем, и все? Хуйсосня какая-то, это несерьезно, – заверяю я его неодобрительным тоном.

– Д-а-а б-а-а-а-ляяяяя, ну ебана, че ты опять разводишь свой негатив, нормально отыграем.

– У нас всего две песни же записано…

– Ну щас запишем все. Хватит выебываться, еще репетицию даже не начали, – говорит Данечек, выкуривая уже третью подряд сигарету за десять минут суммарного времени нахождения на балконе.

У Данечка была гитара «Fender Jaguar», и однажды он, выкинув ее в кусты, свесился с моста, но, по итогу, прыгать не стал. Я подобрал гитару, и мы пошли пить вино дальше. Как-то раз он вспорол мне вены ножом, потому что хотел сделать братское кровосмешение. На левой руке у меня остался памятный шрам. Еще была интересная история про выебанную в подъезде одноклассницу. Там она то ли в подъезде ему отсосала, то ли он через окно к ней пролез и выебал ее, пока мать была в соседней комнате. Было порядка трехсот версий происходящего, а рассказывалась история так часто, что выдуманными казались уже не только детали, но и сама одноклассница.

На репетиции большую часть текстовых наработок я писал от руки в тетрадь. Пару дней назад, на флэшку, я закачал какие-то скрэтчи, нарезки диалогов из кино, которые можно использовать в аутро, и различного рода аудиодорожки со всякой хуйней, типа там звука бензопилы или мотора автомобиля – на сэмплы. В числе прочих была и легендарная аудиодорожка из одного ролика на YouTube. Там Александр Ионов называет Данечка «малолетним хуесосом». Это после того, как Данечек «спиздил» меню напитков с бара на каком-то гиге в пятнадцать лет, и какая-то баба, что брала интервью, подошла спросить у него про сегодняшнюю тусу в «Ионотеке».

С высоты времени – это звучит мерзко. Но тогда это звучало стильно.

Данечек заваривает чефир, ставит на стол две кружки холодного кофе, и мы принимаемся записывать ударные и вокал – 808 бас, пару хай-хэтов, иногда я прошу оставить мне только гитару, в качестве ритм-секции, и наложить ударки уже сверху, чтобы читать как-бы офф-бит. Где-то получается очень даже, где-то – полная хуйня. Но, в целом, более чем заебись звучит.

Данечек зацикливает партию куплетной дорожки минут на тридцать. Вокал записываем одним дублем, по несколько тэйков, обычно уходит от десяти до пятнадцати. Он уходит на кухню, я остаюсь один на один с микро. После выбираем лучшую дорожку, на которую Данечек накидывает сверху автотюн и прочий мастеринг, уже постфактум, когда сводит все один.