Жизнь тает как снег

Али Мустафаев

Жизнь тает как снег

Глава 1

Лето – примерная пора года в раю

Лето – удивительный спаситель, способный позолотить даже самые унылые будни советского города, где линия горизонта – это приговор, вынесенный прямыми линиями панельных пятиэтажек. Мужское население проводит дни на заводах, а пятничные вечера – в священнодействии над стаканом; алкоголь здесь не грех, а единственный способ заставить заскрипеть застывшие шестеренки повседневности. На дворе – век двадцать первый, и в небе, словно серебряные посланцы иного мира, скользят авиалайнеры. Где-то там, на недосягаемой высоте, космонавт пьет кофе, и от этой картины, не вмещающейся в самое смелое воображение писателя, щемит сердце легкой, почти философской завистью.

А в парке – ночь. Деревья, словно задумчивые великаны, покачиваются в такт томному, теплому ветру. Я смотрю на небо, на мерцающие звезды и луну, что взирает на нас с безмолвным всезнанием. Говорят, люди уже бывали там. Мысль невероятная. Рядом, на скамейке, пристроился мой друг. Его заветная мечта – отыскать девушку, невероятно красивую и стройную, которая полюбила бы его больше всего на свете. Сейчас Стэн увлеченно пишет в блокнот. Очки его удивительно гармонируют с кудрявой шевелюрой цвета пшеницы, а прямой, аккуратный нос – наследие отца-раввина – придает лицу особую породистость и обаяние. Худощавый, невысокий, с голубыми глазами и тонкими чертами, он, словно магнит, притягивает женские взгляды. Ему двадцать, и он ни разу в жизни не прикоснулся к алкоголю.

– О чем изволишь трудиться? – прерываю я его молчание. – Рассказ или стихи?

Стэн грызет гранит бухгалтерской науки, я – экономической. Если быть точнее, мы мучаемся над ними в одном колледже.

– О предателе, – отвечает он, не отрываясь от строк. – Внешность его – будто собран он из частей самых красивых мужчин мира, некий Франкенштейн. А внутри – свалка трупов, тающих от сифилиса.

– А ремесло ему какое придумал? – перебиваю я, пытаясь проникнуть в его замысел.

Еврей с щелчком закрывает блокнот и убирает его в рюкзак.

– Что?

– Я, знаешь ли, много бестселлеров проштудировал, пометки делал. Так вот, у любого стоящего персонажа должна быть профессия.

Он улыбается.

– Убийца Христа…

Мы еще долго блуждали в лабиринтах его жестоких образов, но мой еврейский брат, казалось, уже не слушал меня. Потом мы сидели у реки, наблюдая, как звезды пляшут на черной воде. А после я отправился в свою «берлогу». Комнату я снял у женщины, поначалу показавшейся мне душой-человеком, но со временем превратившейся в загадку. Комната мне по нраву: просторная, с балконом, уставленная цветами и куклами. Есть кровать и кресло. Свою квартиру я продал. После смерти мамы дядя, сделав глоток виски и грохнувшись на спину, выдавил из своей алкогольной пустоты, где не водилось даже тараканов, единственную, быть может, мудрую мысль. Платить за учебу было бы некому. Родственники едва сводят концы с концами. Так я и продал свою трешку за сто тысяч долларов. Это моя тайна. Никто из друзей о ней не ведает. Всем говорю, что деньги присылает отец из Германии, хотя, скорее всего, он уже давно почил в бозе. Я никогда его не видел.

Мама показывала его фотографии – отъявленный бездельник, взгляд простого существа. Мы брели с другом вдоль дороги, мимо темных зданий, изредка освещаемых фарами такси.

– Скоро дипломы получим, какие планы на будущее? – спрашивает меня Стен.

Найти работу, жить, плыть по течению к водопаду под названием Финал.

– Не знаю, ты же в курсе – я живу одним днем. Сейчас главное – добраться до дома и заснуть. Если повезет, проживу во сне целую мини-жизнь.

На нем были красные шорты, синяя майка и белые кроссовки. Впрочем, моде он всегда был чужд.

– Пошли ко мне, – предложил он.

Его родители укатили в Израиль. Как только мы получим дипломы, и мой друг навсегда покинет этот далеко не райский уголок планеты.

– Я, честно говоря, думал зайти к другому приятелю, он меня ждет.

Правда. Джо – настоящий нацист, блондин с голубыми глазами, вечно улыбается и транжирит деньги своих достаточно богатых родителей. Тусуется с модной шушерой по клубам и величает себя бойцом, хотя драться не умеет и вовсе. Гламурный идиот.

– Можно я с тобой? – спрашивает он.

– При условии, что не проговоришься о своей расовой принадлежности…

Джо распахнул дверь, и мы вошли. В нос ударил знакомый запах дорогих духов. Квартира на четыре комнаты.

– Это кто? – спросил он, обнимая меня.

Майки на нем не было, и, несмотря на худобу, рельеф мышц бросался в глаза. На левой груди красовался знак солнца, а если точнее – свастика.

– Это мой друг Стен.

Они поздоровались. Джо проявил неестественное дружелюбие:

– Заходи, Стен.

Джо взял свой стакан с виски, налил мне, предложил Стену, но тот лишь замотал головой и покраснел.

– Я тоже не буду, Джо. Пойдем, быстрее закончим с нашими делами. Сам понимаешь, они не терпят проволочек…

Мы оставили Стена на кухне уничтожать крабов, а сами проследовали в комнату, убранную наподобие кабинета фюрера. Повсюду портреты, какие-то знаки.

– Вот, – сказал он, протягивая пакет с желтыми таблетками экстази.

– Эй, эй! – толкнул я его в плечо. – Это что за подстава?!

Швырнул пакет ему в лицо и продолжил:

– Где героин, Джо?

Он уселся на кровать, вскрыл пакет, проглотил таблетку и ухмыльнулся:

– Это круче. В клубах сейчас только это и есть.

Сердце мое забилось чаще, а затем словно остановилось. Это причинило ужасную боль и пробудило дикий страх.

– Твою мать!

– Успокойся, Брэд, – прервал он меня и, рассмеявшись, добавил: – Тебе бы сейчас на себя посмотреть. – Из кармана он извлек пакетик с серым порошком и протянул мне.

– Отлично, вот деньги, – сказал я, передавая ему сотню.

Мы со Стэном двинулись дальше, по направлению к его дому. Мы жили совсем рядом, через пару домов. Я даже снял комнату неподалеку, чтобы быть ближе к друзьям.

– Знаешь, Брэд, он ведь фашист, – заметил Стен. Я и сам догадывался.

– Да ты что? – удивился я.

Он чихнул.

– Будь здоров, – пожелал я.

Он чихнул еще дважды.

– Спасибо. Я ему в суп, в чайник, в молоко и даже в виски кое-что подмешал, – признался Стен. Как всегда, в своем репертуаре.

– Ну ты и жесткий, – сказал я, но мысли мои были уже о другом друге.

Стен отправился домой, а я прошел мимо своего подъезда. Солнце медленно возвращалось на свое место. Я достал ключи, но не свои, а того, к кому направлялся. Открыв дверь, я почувствовал запах гари и услышал смутные звуки с кухни. Из комнаты доносилась тихая музыка, легкий рок-н-ролл. Сняв обувь, я пошел на звук. На стуле сидел человек в одних шортах. Его тело было сплошь покрыто татуировками, голова обрита, а сам он был худ, как скелет. В пальцах он сжимал сигарету. Он повернулся. Лицо его казалось вытянутым, будто натянутым на затылок и закрепленным прищепкой. Глаза были красными. Бедняга улыбнулся, обнажив почти все выпавшие зубы. От этого зрелища внутри меня словно разверзлась пустыня, населенная одними скорпионами и змеями.

– О, брат, – сказал он и медленно поднялся на своих тонких, спичечных ногах.

– Иди сюда, брат, – произнес я, едва сдерживая слезы, и обнял его костлявое тело. Я помнил его совсем другим – здоровым, веселым парнем. Мы гоняли на велосипедах, купались в речке, он учил меня плавать и драться. Он был рядом, когда умерла мама. Мой лучший друг.

Он снова сел, взял сигарету из пепельницы и устремил взгляд на стену, где висели его фотографии. На них он был с родителями, в школе, улыбающийся и счастливый. А сейчас он был здесь, в реальности, где болезнь пожирала его изнутри, словно людоед. Глядя на эти снимки, он пытался убежать от суровой действительности, но жизнь есть жизнь, и боль была сильнее.

– Ты сможешь мне сегодня помочь? – спросил он. Затем снова посмотрел на меня. Под его глазами залегли такие черные круги, будто их нарисовали черной красной.

– Да, брат, – ответил я.

Я пришел к Стиву, моему юному другу, который недавно впустил в свои вены героин. Он делает это, чтобы заглушить боль и найти хоть какие-то проблески радости в своей короткой жизни. Родители от него отказались, и теперь я единственный, кто его поддерживает. Я снял для него квартиру со всем необходимым: телевизором, компьютером, книгами.

Стив сидел на кровати, когда я вошел. Я достал из пакета порошок и передал ему. Он открыл маленькую коробочку с принадлежностями для употребления.

– Как дела, Брэд? – спросил он, не отрывая взгляда от ложки, в которой кипела вода.

– Нормально. Ты сегодня ел? – поинтересовался я.

– Да, съел креветки, которые ты мне купил, – ответил он.

Я прошел на кухню, взял из холодильника безалкогольное пиво и чипсы. Когда вернулся, Стив уже лежал на кровати, уставившись в потолок.

– Это великолепно, – сказал он. – Мне даже интересно, что будет после смерти. Меня вдохновляют мысли о бесконечности. Надеюсь, Небесный Суд будет ко мне снисходителен.

Я включил телевизор, сел на теплый пол перед ним и нашел канал с музыкальными клипами. Музыка ему нравилась.

– Ты веришь в Бога? – спросил он меня.

Я сделал глоток холодного пива.

– Даже чувствую, – ответил я.

Стив подсел ко мне на пол. Лицо его преобразилось, словно он был совершенно здоров.

– Ты чувствуешь Вселенную? Взрывы звезд, создание других частиц? А не Бога? Важнее другое: веришь ли ты в Него? Боишься ли ты Его?

Я доел чипсы.

– С чего ты взял, что эти чувства связаны с космосом? И разве все это не есть сам Бог?

Он встал и начал танцевать под песню какого-то зарубежного диджея.

– В нас есть частицы звезд, это доказано научно, – сказал он.

Я тоже поднялся и начал танцевать. Мне нравилось делать его счастливым перед смертью, но я не был уверен, нравится ли это Создателю.

– Пойдем погуляем, – предложил Стив. – Лето же на дворе, а я скоро умру. Вряд ли доживу до следующего лета.

Мне стало невыносимо грустно от этих слов.

– Не волнуйся, брат, – сказал я. – Лето – примерная пора года в Раю…

Глава 2

Иллюзия реальности

Утро застало квартиру в гробовой тишине, где лишь призрачный шлейф вчерашнего алкоголя нарушал неподвижность воздуха. Мой раненый друг наконец впал в забытье, и я, скинув прокопченные кеды, прокрался в свою комнату. Холодная свежесть, исходившая от десятка автомобильных ароматизаторов, раскачивающихся под потолком, обволакивала меня липкой прохладой. Вся эта пестрота казалась жалкой маскировкой, бутафорией, призванной скрыть зияющую пустоту. Кровать, кресло, стол у окна – всё те же декорации к бесконечной пьесе, где жизнь – всего лишь петля, а в груди – выжженное поле.

Усталость навалилась свинцовой плитой, веки отяжелели, словно налитые ртутью. Лишь мысль о больном брате, о его немой агонии, служила тем якорем, что удерживал от окончательного погружения в трясину отчаяния. Я рухнул на кровать, уставившись в потолок, где безмятежно раскачивались те самые душистые игрушки. Вдыхая их химическую сладость, я ловил редкие мгновения покоя – эти минуты наедине с безмолвным потолком были бесценным даром.

Мысленно я бороздил космические просторы, представляя Землю – крошечный шар, затерянный в вечном холоде. Где-то там, на неведомых континентах, по следам, что я мог бы оставить, уже ползали холодные гады, а в подвалах заброшенных домов тучные крысы пожирали трупы себе подобных. Жизнь виделась мне загадкой, к которой я потерял ключ. Я видел, как уходят близкие, как их тела растворяются в сырой земле, оставляя после себя лишь пожелтевшие фотографии и обрывки воспоминаний.

Сжимая веки, я цеплялся за последнюю соломинку – веру в то, что где-то внутри еще теплились нетронутые острова. Шанс на спасение, на семью, на любовь – всё еще существовал, пусть и призрачный. Я взывал к Создателю, молил о прощении, о пути к добродетели. Но верующие считали нас проклятыми, червями, недостойными взора высших сил. А ведь мои мысли, мои желания, моя мечта – отдать душу без остатка – жили во мне. И надежда, как известно, умирает последней.

Проснулся я уже вечером. На губах блуждала улыбка. И тут я увидел её: над моей кроватью, на задних лапах, замерла огромная крыса. «Галлюцинация?» – мелькнуло в голове. Но нет, всё было куда сложнее. Я вспомнил старую книгу, найденную когда-то в дедовском подвале, – руководство по осознанным сновидениям. Та рукопись, испещренная почерком друга деда, фронтовика, была настоящим сокровищем. Толстый переплет, выцветшие чернила, страницы, испачканные чем-то бурым, и слова, отточенные с ювелирной точностью, словно возводящие город из драгоценных камней.

Рядом, на потолке, пристроился исполинский рыжий таракан. Они смотрели на меня – крыса и насекомое, – и в их взгляде читалось нечто большее, чем животный ужас. Я сделал глубокий вдох. Пространство вокруг затрещало по швам, словно старый холст. Главное – удержать этот миг. И вот они пришли в движение. Всё было как в настоящей жизни – в этом-то и заключался главный обман. Попробуй убедить меня, попытайся одурачить, но я знал наверняка: сон – это параллельная вселенная. Мой собственный мир. Сколько же часов нашей жизни крадут эти грезы?

Брат мой, если ты не используешь весь потенциал своего разума, победа не будет твоей. Представь: бескрайняя пустыня, по которой медленно бредут караваны верблюдов, навьюченные сотнями тысяч персов, движущихся навстречу солнцу. Жара стояла невыносимая.

Внезапно послышалось: «Эй, парень». Я обернулся. Передо мной стояло нечто. Как описать сие творение? Голова – будто капля, застывшая на стекле. Ноги – тонкие, как зубочистки. Руки – точь-в-точь крылья мухи.

– Исчезни, – выдохнул я.

Снова глянул в окно. Теперь там простирался бескрайний океан, сверкающие волны, в которых резвились дельфины. Над всем этим сияло ослепительное солнце. Стоп. Неужели я всё еще лежу в своей кровати, не в силах пошевельнуться? Стало страшно.

– Проснись! – закричал я сам себе.

Ущипнул за руку. Резко повернулся. На полу лежала крыса – бездыханная, с кровавой пеной у носа. Рядом валялся пакетик с белым порошком и надписью: «Крысиный яд». Убьет, но перед смертью подарит блаженство. Я набросился на него, жадно проглотил содержимое. Закрыл глаза.

Открыл их уже в своей комнате. Вся простыня промокла от пота. Сердце колотилось с такой силой, будто пыталось вырваться из груди. Со мной прежде такого не случалось. А ведь деда у меня и в помине не было. Никого. Одиночество – оно как болотные камыши: серое, никчемное, никому не нужное. Но что поделать – одиночество и есть одиночество…

Под вечер, едва придя в себя, я вновь принялся прокручивать в голове свой сон, словно заезженную киноленту. Потом позвонил дяде. Трубку взяла его жена.

– Алё? – просипела она. Было слышно, что она пьяна в стельку. В ее животе, не иначе, бушевали ошметки дешевого вина.

– Дядя Сэм дома? – спросил я, делая глоток горячего кофе.

– Сэ-э-эм! – завопила она, растягивая имя.

Явился рыжий детина с обезьяньими чертами лица. Передних трех зубов у него не было. Кофе бодрил. Пока он подходил к телефону, погода за окном преподнесла сюрприз: только что царившее солнце сменилось кромешной тьмой, и хлынул такой ливень, словно наступал Армагеддон, а Ной только-только закончил свой ковчег.

– Да, кто это? – на удивление трезвым голосом спросил он.

– Это я, дядя Сэм, – ответил я, улыбаясь. Мы не общались с полгода.

– А, ты. Чего надо? Я на работу спешу!

Я поперхнулся кофе. На работу? Плевать.

– Ладно, ладно. Скажи, а живой ли у меня дед?

Гудки. Он бросил трубку. Включив телефон, я увидел пару пропущенных от знакомых. Пока я допивал кофе, взгляд мой упал на потолок, где среди хлама притаился таракан. Я решил не придавать этому значения, как вдруг раздался стук в дверь. Накинув синий халат, я открыл.

– Я тебе суп сварила, – сказала она.

От одной мысли о ее стряпне меня подташнивало. Я отказывал ей сотни раз, но она, казалось, была глуха.

– Нет, нет, спасибо, – ответил я, захлопывая дверь перед ее носом.

Она походила на типичную алкоголичку: грязные волосы, отталкивающий живот, выпирающий из-под заношенной майки, и стойкий запах мочи. Я глубоко вдохнул воздух в своей комнате, словно запивая водку соком. Мне стало интересно: что творится за стеной, в том ином мире, лишенном морали, любви, дружбы и поэзии? Хотя, как говаривала моя мать, писатели – они и есть «культурные пьяницы».

Я включил радио в ноутбуке, слушая новости. Сплошное насилие. СМИ кормили людей этой трухой, словно приговаривая: «Ешь, ешь, мой маленький брат». Дождь монотонно стучал по стеклу. В этот момент зазвонил домашний телефон.

– Алло, – ответил я.

В ответ – тишина. Затем зазвонил мобильный, и снова – молчание.

Тишину нарушало лишь мое дыхание. Я положил трубку. Выходить на улицу не было ни малейшего желания. Весь год я ждал окончания колледжа, чтобы наконец запереться в своей комнате и лежать на кровати. Окружающие люди казались вампирами, высасывающими из меня последние соки. Я вышел на балкон. Он был затянут стеклом, и капли дождя отбивали по нему дробь. Это напомнило мне о людях, падавших с башен-близнецов одиннадцатого сентября, разбивавшихся об асфальт. Лишь бы не угодить в эпицентр пламени, не изнывать в агонии, сдирая с себя кожу. А если после всего этого еще и угодить в ад за грехи, то жизнь и вовсе теряла смысл.

Мои мысли блуждали, перескакивая на серную кислоту, на гиен, окруживших заблудившегося туриста. Подобных историй – бесчисленное множество. Я и сам видел, как бродячие псы растерзали во дворе маленькую девочку. Крики ее матери до сих пор звучали в моих ушах – не сама кровавая картина, не оторванные конечности, а именно ее исступленный вопль. После этого мать два года водила меня к психологу. Мне было тогда всего десять.

Гроза живописно освещала дома в нашем квартале. На балконе было прохладно, ветер едва не вырывал деревья с корнем, а гром сотрясал небеса. Внутри меня клокотала необъяснимая боль – я не мог понять ее природу, ее предназначение. Мне хотелось окунуться в воду, которая смыла бы все мои недуги, оставив после себя лишь черную краску. А сейчас эта боль текла по моим венам, и, наверное, святые назвали бы ее проклятой кровью.

Часть 2

Мелкий дождь моросил, когда позвонил Стен. Он уговорил меня выйти на прогулку, сославшись на скорый отъезд и желание провести время с пользой. Мой друг, еврей по крови, был всецело поглощен мыслями о Холокосте. Мы сидели на скамейке в парке; ночь опустилась, озаряемая лишь тусклым светом фонаря. Перед нами темнела река, за ней виднелась стена деревьев. Говорили, там водятся волки, но их вой я пока не слышал. На небе не было ни единой яркой звезды, а мое настроение упало ниже некуда – силы иссякли, словно высохшая лужа.

Стен что-то строчил в свой блокнот:

– Я чувствую их боль во снах. Мои предки задыхаются в газовых камерах, тают, словно снег в печи.

По его щекам текли слезы – две капли искренности, что казались мне океаном той боли, что выпала на долю его народа. Гитлер и та война – не миф, не легенда.

– Ты сходишь с ума, Стив? Это бесполезное занятие, оно не в твоем круге влияния.

Иудей вытер слезы, а может, это были капли дождя.

– В смысле? Что еще за круг влияния?

Я смотрел на его красивое лицо, оценивая его со стороны. На лицо, которое могло бы существовать без страха, что какой-нибудь фашист не размозжит его прикладом.

– Позже объясню, прочитал в одной занятной книге. Кстати, как твои рассказы, стихи?

Эйфория на пустом месте. Я шевелил пальцами ног в кедах, как вдруг заметил в небе красную точку. Это был самолет, и у меня возникло непреодолимое желание увидеть другой конец Земли. Стен достал блокнот и раскрыл его.

– Это про хвостатого негодяя. Если конкретнее – про крысу.

Я замер, вдыхая прохладный вечерний воздух. Брови сами собой сдвинулись на переносице. Секунда ожидания.

– Смотри! – воскликнул я, вскакивая и указывая на противоположный берег.

В густой темноте мерцали два огонька, а затем проступили очертания пяти фигур.

– Волки, – подтвердил Стив, и в его голосе прозвучало удивление.

– Бежим! – крикнул я и бросился к реке, жажду рассмотреть их поближе.

Стив быстро сунул блокнот в сумку и последовал за мной. Мы притаились у старого дерева, в семи метрах от воды. Они двигались медленно, величаво, словно хозяева этих мест. Огромные, сильные. Вдруг один из них, самый крупный, остановился и повернул голову в нашу сторону. Ветер играл его шерстью, лаская густой мех. Он смотрел прямо на меня, и сердце мое замерло.

– А что, если они учуют нас, переплывут и…? – прошептал Стив, и голос его дрожал.

Я был словно загипнотизирован. Эти существа казались мне волшебными, словно сам колдун передавал мне неведомые сигналы. Тело мое будто погружалось в сыпучий песок, я чувствовал чье-то дыхание на затылке, готовое впиться клыками, язык расплывался во рту. В этот момент ветер унес облако, скрывавшее луну. Наступило полнолуние. Все волки подняли головы и затянули свою песнь, и лишь тот, что смотрел на меня, хранил молчание. Этот взгляд… Исполинский зверь медленно подошел к самому краю воды, не отрывая от меня глаз. Между нами возникла незримая связь. И тогда он прыгнул в реку.

– Бежим! – крикнул я, и мы бросились прочь.

Часть 3

Рассвет мы со Стивом встретили на крыше. Ночь выдалась насыщенной, полной адреналина. Мы бежали, казалось, целую вечность, а потом просто рухнули на траву где-то в частном секторе и залились безумным смехом. Страх был самым что ни на есть настоящим – представьте лишь: острые, грязные клыки, впивающиеся в плоть, вырывающие куски мяса… Господи, никому не пожелаешь такой участи.

– Красивый вид, – заметил Стив.

Высота открывала потрясающую панораму, охватывающую огромное пространство.

– В космосе, наверное, лучше, но и здесь есть своя прелесть, – ответил я, стараясь взять от момента всё. Холодный воздух пробирал до костей. Мой друг что-то строчил в блокнот. Очевидно, в тот миг, когда волк смотрел мне в глаза, вернуться туда было невозможно – лишь воспоминания. Ведь оставаться на земле простым смертным, чтобы потом превратиться в гной или прах – это, по сути, итог, уготованный если не всем, то уж моему поколению – точно. Каждый хочет быть героем, неважно, прославленным или нет, – главное, чтобы тебя запомнили. Мне искренне жаль тех художников, чьи работы при жизни пылились без внимания, а спустя столетия их творения оцениваются в миллионы.

Я посмотрел на небо, где сбивались в стаи тучи. Легкий, но пронизывающий ветер вызвал дрожь.

– Пойдем, Стив, мне нехорошо, – сказал я, поднимая воротник майки и выдыхая теплый пар в ладони.